| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
В избе, кроме проводящего обряд отпевания попа, толпилось с десяток старух в черных платках. Среди них я увидел и бабку Евдокию. Стояла та немного в сторонке от остальных, и мне почему-то показалось, что чего-то знахарка ждет. Нет, не окончания службы, а чего-то другого — переводит взгляд то на свою покойную товарку, то на правнука ее. Глянула на меня мельком, кивнула слегка, и снова стреляет глазами то на одного покойника, то на другого.
А отпевание, тем временем, продолжалось. Встал я у стенки, так чтобы обоих покойников видеть, никому не мешая, стал ждать, когда служба закончится и батюшка попрощаться с усопшими позволит. Время идет, служба не кончается, а я взгляд остановил на огоньке свечки, той, что у бабы Глаши между пальцами воткнута. Смотрю так, смотрю и вдруг показалось мне, что огонек тот едва заметно дрогнул. Ну, дрогнул и дрогнул — окна открыты, сквозняком, должно, огонек колыхнуло. Присмотрелся. Ан, нет — не сквозняк это. Вон, видно, и сама свеча качнулась. Что за напасть. Стал присматриваться внимательнее. Смотрю, вроде пальцы покойницы, что свечку держат, дрогнули, шевельнулись. Захотелось глаза протереть, но постеснялся. Зажмурился только, потом еще раз на руки бабы Глаши глянул. Опять шевельнулись пальцы. Не сильно, едва заметно, но шевельнулись. Я оторвал взгляд от мертвых рук, огляделся. Бабки, сгрудившиеся в комнате, видать, ничего не заметили, а вот бабушка Евдокия — вторая сельская знахарка, стоявшая наособицу, похоже, все видела. Она подняла глаза и остро глянула на меня. И, словно отвечая на мой ужас и недоумение, легонько кивнула.
И что же все это значит? Только эта мысль билась у меня в голове. Я еще продолжал смотреть на бабку Евдокию, когда в избе вдруг раздался вздох, а потом вопль ужаса одной из бабулек, что там толпились. Заметили шевеление пальцев покойницы? Заметили, но не это. Я снова взглянул на труп бабушки Глаши и почувствовал, как волосы буквально зашевелились у меня на затылке. Покойница широко открыла полуприкрытое до того глаза. Глаза эти производили жуткое впечатление. Роговица у них должно быть подсохла и слегка помутнела, потому стали они какими-то белесыми, словно слепыми. Веки открытых глаз дернулись, между бровей образовалась складка. Похоже, покойница попыталась моргнуть, но сухость глаз этого ей не позволила. Тогда у нее слегка приоткрылся рот и шевельнулись губы. Бабки отхлынули от гроба мера на два, крестясь и причитая. Поп, проводящий обряд отпевания, стоявший между гробами, тоже закрестился, начал пятиться, выставив перед собой кадило, словно защищаясь от происходящего ужаса.
И тогда вперед выступила бабка Евдокия. Трижды перекрестившись, она склонилась над гробом, словно желая услышать, что пытаются произнести шевелящиеся губы ее покойной товарки. Постояв так некоторое время и, видимо, ничего не разобрав, она одной рукой нажала на ее нижнюю челюсть, словно помогая открыть покойнице рот, а второй решительно надавила той на грудную клетку. Раздался неприятный звук, словно кто-то утробно рыгнул. Через мгновение до меня дошло облако особенно густого трупного запаха, вырвавшегося из грудной клетки усопшей, а следом раздался ее стон. Кажется страшнее было уже некуда, ан нет, оказывается, есть куда — ноги мои стали словно ватными, и, если бы не это, я бы кинулся из избы прочь, куда глаза глядят.
— Говори! — голос Евдокии среди воцарившейся в избе тишины раздался неожиданно громко.
Я вздрогнул и понял, что ноги вновь стали мне послушны. Но бежать из избы уже не хотелось. Мною вдруг овладело жуткое любопытство. Жуткое в буквальном смысле — было любопытно и ужас, как жутко.
— Говори! — повторила, тем временем, Евдокия.
И покойница заговорила. Голос ее звучал странно, как-то утробно-шелестяще, другого определения не подберу. Я навострил уши и услышал.
— Что со мной? — шелестел голос бабы Глаши. — Где я? Почему так плохо вижу?
— Ты умерла, — жестко, без сантиментов ответила Евдокия. — Лежишь в гробу у себя в доме. Помнишь, что с тобой случилось?
После долгого молчания покойница ответила:
— Кажется, помню. Мы с Васенькой пошли на болото за морошкой и там... Там...
Опять молчание.
— Что там было? — громко и четко спросила Евдокия.
— Кажется на нас напал Чернобог... — в голосе бабы Глаши послышался страх. Потом, словно спохватившись, она спросила. — А, как же Васенька? Что с ним?
— Лежит в гробу справа от тебя.
Опять раздался тот же жуткий утробный стон. А потом баба Глаша с видимым трудом повернула голову вправо, приподняла ее над краем гроба, пытаясь увидеть правнука. Видимо, увидела, уронила голову на подушечку, подложенную ей под голову.
— Как все это случилось, Глафира? — теперь в голосе Евдокии слышалось сочувствие.
— Как? Мы были совсем рядом с Черным камнем, когда из-под него словно черный туман начал сочиться. Хотели убежать, а ноги не слушаются, — шелестел голос бабы Глаши.
— Кричу Васеньке: "Беги!". А он, вижу, тоже не может. Потом туман тот, словно в змею оборотился. Черную, толстую. Обвилась та змея вокруг нас, начала душить... Дальше ничего не помню.
— Давно не показывался Чернобог... — протянула Евдокия. — Мне тогда весен шестнадцать было. А ты так еще совсем дите. Но, наверное, помнишь?
— Помню, — прошелестела баба Глаша. — Была с мамой на месте, где тогдашнего слугу чернобожьего упокоили. Видела все. А ты ведь тогда и в обряде участвовала со своей матерью?
— Участвовала, — кивнула Евдокия.
— Хорошо, — после короткого молчания произнесла покойница. — Значит, знаешь, что с нами делать.
— Знаю, — опять кивнула знахарка. — И ты знаешь. Сопротивляться не будешь?
— Я — нет, но надо поторопиться. Ведь третий день уже, так?
— Так...
— Надо торопиться. Отпели нас уже?
Евдокия отвернулась от гроба и вопросительно глянула на с ужасом прислушивающегося к разговору священника. Тот, поняв, что от него хотят, торопливо закивал, тряся жидкой бороденкой.
— Отпели, — вновь повернувшись к покойнице, сказала Евдокия.
— Так не тяните. Сама знаешь, что может быть.
— Сейчас. Мужикам скажу, чтобы взяли на кладбище все, что понадобится.
— Хорошо, — бабушка устало прикрыла глаза. Вернее, попыталась это сделать, но те, лишенные слезной смазки, с подсохшей роговицей прикрылись только на половину.
За время этого странного разговора ужас, владевший мной и всем остальным народом, присутствовавшем на отпевании, как-то притух. Людьми овладело любопытство, и все подступили поближе к гробу с покойницей, чтобы лучше слышать произносимые ей слова.
— Бабушка, а зачем меня положили в этот деревянный ящик? — негромкий, с присвистом голос заставил всех вздрогнуть и обернуться.
Маленький Васяткин гроб был пуст, а сам мальчик стоял за нашими спинами и с каким-то странным выражением на потемневшем от тления лице смотрел на свою прабабку. Опять по избе пронесся вздох ужаса. Бабульки раздались в стороны, а я, находящийся в полушаге от восставшего мертвеца, попытался вжаться в бревенчатую стену.
— Почему, бабуля? — повторил вопрос Васятка. — Зачем все эти люди у нас в избе? Зачем священник?
— Нагнись ко мне, внучок — прошелестел голос бабушки Глаши. — Я скажу...
Васятка подошел поближе к бабкиному гробу, склонился над ней, как она велела.
— Беда с нами случилась, внучок, — вновь зашелестел голос покойницы. — И чтобы исправить ее, слушайся меня. Делай все, что я сейчас тебе скажу. — Голос бабки прервался. Какое-то время в избе царила мертвая тишина. Даже дыхание, присутствовавших людей, живых людей, не было слышно — все они и я в том числе затаили дыхание. — Спустя время, голос зашелестел вновь. — Сейчас ты ляжешь в этот ящик, из которого ты вылез и будешь лежать в нем смирно. Тебя закроют крышкой, но ты ничего не бойся. Потом нас с тобой повезут на телеге. И опять ничего не бойся — это обряд такой, чтобы беду, которая с нами случилась, прогнать. Потом нас опустят в ямы. Землей запахнет, но ты опять не бойся, помни — это обряд. Потом сверху в крышку начнут стучать, но ты лежи смирно. И лежи так, что бы дальше не случилось. Лежи и терпи. Все это для того, чтобы беда, нас постигшая, миновала. Понял ли?
— Понял, бабуль, — маленький покойник кивнул и направился к своему гробику.
Гроб стоял на двух табуретах и был не слишком устойчив. Он качнулся, когда Васятка начал залезать в него, и я чисто машинально придержал домовину. Парнишка забрался, глянул на меня блеклыми, такими же, как у бабки высохшими глазами, благодарно кивнул, улегся, поерзал, устраиваясь поудобнее. А у меня по всему телу от ног до головы прошла волна холода. Показалось вдруг, что все происходящее просто дурной сон и надо только заставить себя проснуться. Я потряс головой, ущипнул себя за руку, потом куснул губу, аж до крови. Нет, сон не кончался. Я перевел взгляд на бабушку Евдокию. Та стояла чуть поодаль, следила спокойным, сосредоточенным каким-то взглядом за всем происходящим. Потом кивнула мне и быстро вышла из избы. Слышно было, что у крыльца она отдает распоряжения, стоящим там мужичкам. Чуть погодя, Евдокия вернулась. За ней в избу вошли шестеро мужиков, которые с нескрываемым страхом уставились на беспокойных покойников. Мужики несли с собой крышки гробов. В руках у одного был молоток.
— Ну, чего застыли, — прикрикнула на остановившихся в дверях сельчан знахарка. — Делайте свое дело, как я говорила.
Трое мужиков на цыпочках, кажется даже не дыша, закрыли гробы крышками. Мужик с молотком так же осторожно прошел вперед, вынул из кармана гвоздь-сотку, тремя ударами вколотил его в крышку гроба у изголовья бабушки Глаши, потом вбил такой же в изножье. Проделал то же самое с гробом Васятки. Парнишка при этом беспокойно завозился. Мужик с молотком отскочил к входной двери, всхлипнув от ужаса. Евдокия успокаивающе похлопала его по спине, сказала:
— Ну-ну, тихо, родной, тихо. Все хорошо будет. — затем, обращаясь уже ко всем мужикам, добавила. — Взяли, понесли на телеги.
Решились они на это не враз, но, понукаемые знахаркой, все же, подняли гробы на руки и понесли их наружу. Когда проносили васяткин гроб через входные двери, зацепились за косяк и парнишка внутри вновь завозился. Руки у мужиков затряслись, и они едва не уронили свою ношу. Но, все же, удержали, взгромоздили на телеги, уже подогнанные к калитке, тронулись.
К этому времени у дома бабушки Глаши собралось, наверное, уже все село. Слухи о том, что в доме знахарки происходит что-то неладное разнеслись от дома к дому быстро. Телеги, скрипя колесами, потихоньку двигались в сторону кладбища, расположенному на безлесном холме в километре от южной околицы села. Жители села шли за ними на почтительном расстоянии. Лошадей, скалящих зубы и прижимающих уши, вела под уздцы бабка Евдокия. Сразу за телегами шли все те же шестеро мужиков, выносивших из избы гробы. Чуть впереди них шагал еще один, несший на плече четыре, или пять длинных, заостренных деревянных кольев. Судя по оставшейся на них коре, осиновых. Я шагал вместе с шестерыми мужиками сразу за телегами.
Шли, как мне показалось, невыносимо долго, но, дошли-таки. Могилы — две глубокие прямоугольные ямы — были уже выкопаны. Телеги подъехали к ним вплотную. Мужики сноровисто сняли гроб с бабой Глашей поставили его на землю, протащили снизу две веревки, ухватились за каждую по двое, приподняли над разверстой могилой, начали опускать. Из гроба не доносилось ни звука. Евдокия, взявшая у мужичка, несшего колья, один из них, настороженно наблюдала, как опускают гроб, держа кол наперевес. Гроб встал на дно могилы.
— Давай, — скомандовала Евдокия мужику с кольями.
Тот бросил колья на землю, выбрал один, взвесив его на руке, потом взял с телеги увесистую даже на вид кувалду и спрыгнул со всем этим снаряжением в могилу. Что там происходило дальше я не видел, но догадался. Мужик прямо сквозь крышку гроба начал вколачивать осиновый кол. Видимо, в грудь бабы Глаши. На кладбище стояла мертвая тишина, нарушаемая только стуком кувалды по колу. Потому стон, раздавшийся из могилы после очередного удара, был слышен всем. Стон и только. Мужик закончил работу и с помощью своих односельчан выбрался наверх. Встал на краю могилы Васятки, махнул рукой остальным: давайте, мол.
Мужики подняли гроб с правнуком бабы Глаши и быстро опустили его в могилу — благо ноша оказалась не тяжелой. Когда домовина коснулась дна могилы, из ямы раздался голос:
— Бабуля! Где ты? Мне страшно!
Голос был не громок, но страшен. Утробный, с подвывом, совсем не похожий на детский. Толпа, окружавшая могилу, всколыхнулась, раздалось несколько испуганных вскриков.
— Давай! — почти крикнула Евдокия мужику, стоявшему наготове с новым колом. — Не тяни! А то поздно будет!
Мужик колебался. Коленки его заметно подрагивали.
— Ну! — крикнула знахарка и буквально столкнула того в могилу.
Снова послышался стук кувалды по колу. И почти сразу из могилы послышался голос, в котором уже не было ничего человеческого:
— Мне страшно! Мне больно! Что это?!
А потом раздался грохот и заячий крик мужика, вбивавшего кол. Из могилы вначале вылетела крышка гроба, перевернулась в воздухе три раза и рухнула на землю, едва не придавив пару человек из окружавшей могилу толпы. А потом на край ямы выскочило что-то непонятное, страшное, напоминавшее одеждой Васятку, но с телом уродливым и отвратительным на четырех узловатых конечностях, головой с вытянутыми вперед зубастыми челюстями, телом похожим на кошачье.
Тварь, оглядевшись вокруг белесыми, словно светящимися изнутри глазами, прыгнула на одного из могильщиков, сразу подмяв того под себя и начала рвать его лапами с длинными кривыми когтями. Толпа отхлынула от могилы, раздались крики ужаса и бабий вой.
— Смотри на меня! — это подступила к твари Евдокия, продолжавшая все это время держать в руках осиновый кол.
Исчадье ада подняло голову от своей жертвы, впилась жутким взглядом прямо в лицо знахарки и застыло, словно загипнотизированное. А Евдокия сделала еще один шаг вперед и с размаху вонзила кол ему в грудь. Я думал, что оглохну — так громко завопила тварь. В следующее мгновение она бросила свою жертву и сделала несколько судорожных прыжков вправо от могилы. Евдокия подхватила с земли еще один кол, догнала тварь и воткнула кол ей в спину. Чудовище припало всем телом к земле и заелозило по ней лапами. Бабушка надавила изо всех сил на кол, пригвождая бывшего Васятку к земле. Тут к ней на помощь подбежали двое мужиков, оказавшихся не из трусливых. Подняв с земли, оставшиеся там два кола, они начали тыкать ими в тело твари, крича от злости и матерясь. Наконец лапы чудовища дернулись в последний раз и застыли...
Вот такая вот история, ребятишки. Тварь эту, в которую превратился несчастный Васятка, обложили там же хворостом и сожгли дотла. Посовещавшись, то же сделали и с телом бабы Глаши. Вытащили гроб из могилы, с торчащим из него, пробившим насквозь колом, и так, не открывая даже, положили на кучу дров и сожгли.
Такие вот истории бывают на земле нашей. Хотите — верте, хотите — нет.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
