Летняя школа/finally, I added

— Так почему ты все еще этого не сделал? — огрызнулась я, потому что слова отца звучали так, как будто он заботился обо мне. Но ведь мы оба знали правду. — Ах да, ты же баллотируешься в меры — действительно как то это будет не красиво звучать в твоей предвыборной компании. Сложно будет придумать лозунги в такой ситуации.

Мои слова были едкими, лицо напряженными, и я пыталась не реагировать на то, как пахнет его яичница с грибами, и все же меня тошнило сильнее не куда. Понятно дело — 3 пива, один косяк, и практически никакой еды, кроме чипсов, от такого кто хочешь загнется.

При этом глава семейства никоем образом не показывал, что мои слова хоть сколько-то задевают его. Он ел, тщательно пережевывая еду, думаю в этот самый момент он уговаривал себя, что меня не существует, просто не существует.

— Может ты хоть собаку выгуляешь? — наконец сдался он от того чтобы игнорировать меня.

К этому времени я смотрела в хромированную поверхность плиты, представляя, как возьму топорик и начну методично царапать и разбивать всю эту красоту, такую доступную моим родителям за деньги. При словах отца я расплылась в довольной улыбке и посмотрела на него в упор, он к этому времени уже перестал есть. Даже дожидался моего ответа. Он явно сглупил, только еще не понимал этого.

— Это собака Меттисона. Не боишься, что я что-то ему сделаю — я ведь ненормальная? А вообще, так как вы сохраняете видимость, что он все еще жив, почему бы брату не выгулять пса? Или может, я пойду, отведу Мальчика наверх, и он немного порезвится в комнате Меттисона? Представь, что он начнет грызть его обувь, изжует обивку кресла в котором Меттисон любил сидеть, или сделает пятно на ковре — мокрое, вонючее пятно!

Отец вмиг посерел.

— Не смей! — прохрипел он, срываясь на ноги и замахиваясь на меня рукой, когда я стала подниматься из-за стола. Но рука тут же резко опустилась.

— Ну почему же? Почему он не может выгулять своего тупого пса с тупой кличкой?! — задумчиво произнесла я, немного трясясь от страха, что сейчас отец начнет меня бить, и очень надеясь на это. — Ах да! Да он же мертв! Мертв! Мертв!

Я начала выкрикивать эти слова, и уж не могла остановиться. Я кричала так сильно, что возможно меня слышали в соседних домах, что вполне должно стать возможным. Я захлебывалась, так как не хватало дыхания, голос садился и начинал хрипеть, но я кричала не уставая — ведь мне постоянно хотелось говорить о смерти брата в присутствии родителей. А отец, прикрывая уши руками выбежал в коридор, а оттуда совершил бегство в гараж, от правды которую я говорила. Он накрывал свою голову руками, словно это хоть что-то могло исправить.

— Он мертв!!! — с легким возбуждением и радостью выкрикнула я еще один раз, но уже со всей силы, вкладывая в эти слова то, что наболело.

Замолчав, я дослушала, как в холодном помещении кухни тает след от моих слов. И осталась довольна. И почти тут же в кухню испуганно вбежала мама — все так же в халате, ведь она практически не покидала дом, без особой надобности. Ее глаза были полны страдания, и я знала, о ком она страдает. И что меня ей вовсе не жаль — мы не понимали друг друга.

— Ненавижу, — прошипела я, и проскользнув мимо нее бросилась наверх. Меня душили слезы, но при ней я не собиралась плакать.

Там поплакав в ванной, я все же расстелила кровать, и в том в чем была еще ночью легла на чистое белое постельное белье, скинув только кроссы. Мне было плевать, что вероятнее всего я запачкаю постель. И плевать, что на это может сказать мама. Чистота и порядок в доме, были единственными требованиями ее от меня. Так вот — мне было все равно на ее правило!

Нет, думала я засыпая, они не сделают меня жертвой только потому что Меттисон умер. Я все еще дышу, а значит, буду продолжать жить! Потому и скинула смс Адаму про встречу вечером, и про желание чего-нибудь эдакого. Впрочем, он всегда приносил мне ЛСД. А покрепче оставлял себе.

Когда я проснулась, желудок сводило от голода, голова раскалывалась, хотя ничего такого, с чем не мог справиться Алька-Зельцер. Меня сушило, но и это было нормальным состоянием для меня.

На телефоне высвечивалось смс от Адама и два пропущенных звонка от него же. В сообщении было написано что встречаемся мы в "Рае", и мне бы очень хотелось чтобы это было не просто название. Суицидальные мысли здесь были не при чем, я желала просто успокоения, и желательно без смерти. Хотя как сказать...может смерть не такой страшный выход...но об этом я не стала думать. Смерть была бы проигрышем в той войне которую я вела против самой смерти в доме.

Приняв душ, чтобы почувствовать себя лучше, я переоделась в одно из самых любимых и сексуальных платьев, которое у меня было — светло-голубое, в обтяжку, и все же не лишенное скромности. Адам считал, что такие вот наряды заводят его лучше любой оголенности. Не смотря на весну было холодно, и я так же натянула темные в обтяжку джинсы и легкую короткую джинсовку — это делало меня похожей на стриптизершу, но очень дорогую. Накрасившись и сделав прическу, я вышла в коридор. Все было тихо. Я прислушалась и поняла, что мама как всегда находится в комнате брата, за своим ежедневным ритуалом — Уборкой в святилище. Ничто не могло ее от этого оторвать.

Ну что ж, так мне будет легче. На кухне стояла еда, и жадно набросившись на нее, не жалея помады, я мечтала о том, что не встречу до выхода из дома никого из родителей. Не смотря на вчерашний приезд домой, мне не назначили домашнего ареста, как и до этого, потому я даже не собиралась кому-либо сообщать что ухожу. Отец точно не будет торопиться возвращаться сюда — в отличие от мамы, у него еще была толика здравого ума, и он не хоронил себя полностью в этом доме. Он просто ехал в очередной мотель с очередной женщиной. Это было еще противнее, чем ритуал матери убираться в комнате брата. Так что я была не единственным уродом в этом доме — мы все были таковыми, как бы им не хотелось думать иначе.

Выскользнув из задней двери, все еще при свете дня, я направилась пешком к тому месту, где должна была оставаться моя машина. Туда было явно ближе, чем к "Раю" на своих двух. Какая ирония судьбы — самый благопристойный район граничил как раз с районном злачных местечек. Здесь сосредоточились бары, и диско-клубы. И именно здесь папуля снимал себе девочек, некоторых даже моложе меня. Вот так вот!

Здороваясь расслаблено по дороге со знакомыми я старалась не замечать насмешливых или же обвиняющих взглядов, и так зная, что они обо мне думают. "Бессердечная девчонка добивает и так убитых горем родителей. Но ведь и ее можно понять".

Напрягалась я лишь тогда, когда в редких случаях встречала своих одноклассников. Для меня это было ужасно — они напоминали мне обо всем том, чем я была раньше. Ни кем, а именно чем. Какой разрисованной куклой я была, и какой лицемерной и все же намного счастливей, чем сейчас. Круг моих друзей расширился, и стал менее респектабельным, чем раньше. Да и вообще у меня не осталось ни одной старой подруги — все они перестали со мной общаться, когда я лишь начала ставать на тропинку саморазрушения. А они были хорошими и пушистыми, не чета мне. И ни за одной я не жалела, потому что при встрече, они и говорили лишь о том, какой Меттисон был хороший. Ни кого не интересовало как я — все сокрушались, что его больше нет. Только ничего что он уже мертв и ему ваше сожаление пофигу? А я ведь живу, или такие мелочи никого не интересуют? Скорее всего нет, потому что именно Меттисон всегда был любимчиком публики, потому что они не знали истинного его. Никто не знал, так как знала я, и потому меня убивали их слова. Я всегда старалась быть хорошей девочкой, следовать желаниям родителей, и все же никогда не была так хороша как он. А Меттисон жил двойной жизнью, о которой никто не знал, и всегда выходил сухим из воды. Как же я теперь его за это ненавидела! И себя ненавидела за то что ненавижу. Все было неправильно!

Когда я подошла к своей машине, то ненадолго просто прислонилась к ней, чтобы набраться сил — то что я съела дома, было мало для восстановления сил. За последний месяц я так сильно потеряла в весе, что держаться на ногах ставало все труднее после таких вот ночек, а скоро наступит еще одна. Бывало так, что я не ела по несколько дней подряд, и сегодняшний ужин был почти роскошным. Наверное, потому так сильно скрутило живот — не иначе как у меня намечалась язва. Все же я была склонна к саморазрушению, а отсюда вывод — подсознательно я думаю о самоубийстве.

От этой мысли меня прошиб холодный пот, выступая каплями на лице и над губой. Дрожащими руками я вытянула салфетку из сумки и повытерала лицо. Эта мысль меня ужасно поразила и напугала так, как давно ничто не пугало. Принятия такого было самым страшным, что мне доводилось чувствовать за последние 2 года. Значит, в моей душе все еще оставался след воспитания в религиозной школе. Когда то я сильно верила в Бога, а теперь остались лишь некие заметки, которые сделало себе подсознание относительно веры — и единственным грехом, который я признавала, осталось самоубийство. А вот смерть какого-нибудь другого человека мне вовсе не казалась кощунственной. Смотря на родителей, я уже не раз думала о чем-то подобном — не без того, что я мысленно содрогалась от этого, и все же мысли то были. Но наверное страх перед Богом был сильнее — я бы не смогла убить, понимая, что Там мне опять придется мучится через них, а я бы не смогла вынести это вечность. 2 года уже были вечностью, которую я едва доживала.

От мыслей меня оторвал звук сообщения пришедшего на телефон. Это был Адам, я и не сомневалась, что он уже ждал меня. Потому я села в машину, немного нагревшуюся за день на солнце, и теперь отдающую тепло в салоне. Там было жарко, почти нестерпимо, но ничего такого, что не смогло решить открытое окно. От этого мне и дышать стало как-то легче, а тем более не думать о ненужных мыслях, вызванных неожиданно проснувшейся совестью. Достав сигарету, я прикурила дрожащими пальцами, дергая головой, словно пыталась так отогнать мысли.

А когда я подъехала к длинной очереди машин на обочине возле "Рая", на моих губах была радостная улыбка, я забыла все мысли, которые казались мучительными, и думала лишь о том, что смогу выпить или закинуть в себя в "Рае", и что специально для меня принесет Адам. В предвкушении я даже облизала пересохшие внезапно губы. Да что губы, пересохло даже во рту, и я подумала о том, что наверное так начинается ломка — скорее всего я уже страдала алкоголизмом, или у меня была зависимость от спиртного, а может даже от "легкой наркоты". Но эти очередные мысли вызвали уже лишь улыбку, а не страх и дрожь. Страх меня успокоил, потому что я знала, чего боюсь. Это было действительно реально существующей угрозой, а не выдуманной мной, которая нашептывала, что я склонна к суицидам. Вон эмо и готы постоянно об этом твердят, и никто их не судит, так почему я должна осуждать себя?

Когда я вышла в сгущающейся темноте из машины, в моей походке была лишь уверенность в том, что я красива, что хорошо выгляжу, и что я найду сегодня то, что мне нужно в данный момент, чтобы забыться. Толпа перед входом немного насторожила меня, и я сбавила обороты — там было слишком много тех, кого я знала хорошо со школы. Стояло несколько моих одноклассников, а так же была целая прорва тех, кто учился на год младше. Отойдя в сторону, в тень от дома, я постаралась спрятаться, чтобы меня никто не заметил и тут же вокруг моей талии обвились руки, и подтянули вверх. Я даже не успела испугаться, так как Адам рассмеялся над моим ухом:

— Испугалась?!

— Нет, — хмуро отчеканила я, и тут же добавила: — Какого черта здесь происходит?! Ты ведь знаешь, как я не люблю встречать их!

Под ними я подразумевала свидетелей своей прошлой жизни. Своих одноклассников и бывших друзей, всех тех с кем я так же не доучилась в этом году. И особенно всех тех, кто еще помнил, какой я была раньше.

Я вывернулась из рук Адама и развернулась к нему лицом, пылая от гнева. Он уставился на меня веселым взглядом человека, который уже что-то принял веселящее. Его голубые глаза стали практически прозрачными, зрачки сузились, как будто не могли воспринимать свет, а губы стали влажными и в довершение портрета ярко-красными. В остальном у Адама была такая же ангельская внешность, как и у меня — мы были Барби и Кеном, и обоюдно ненавидели то, как выглядим, хотя меня он любил за мою внешность.

— Какого черта ты притащил меня сюда?!

— Сегодня у них репетиция бала по окончанию школы, как помнишь ее проводят за два месяца до того самого окончания. Твой класс выпускается, прошлогодние выпускники решили не пропускать вечеринку. Так как ты относишься и к тем, и другим... я решил это стоит отметить!

Застыв и не веря тому, что услышала, я боролась с желанием ударить его по лицу сложенными в кулак пальцами. В голове я уже представляла это, но пока не решалась, потому что Адам вполне мог отдать мне сдачу, даже не подумав, так как был под кайфом. И все же я не собиралась просто так оставлять это дело.

— Так, — взяв себя в руки, и забыв о злости, твердо сказала я, — дай мне то, что принес, потому что я не собираюсь заходить во внутрь туда...потому что и они там будут.

— Не кипятись... — он попытался меня обнять, но я не позволила ему этого. Шум стоящей недалеко толпы, их смех и разговоры доносились до меня слишком четко, чтобы я могла расслабиться. Чтобы я могла не думать, что могла бы стоять сейчас среди них, или быть одной из окончивших. — Я бы не стал тянуть тебя, не подумав и об этом. Мы то будем в главном зале, а они в том маленьком, с караоке, и у них нет права заходить на дискотеку. Ты даже можешь их не увидеть, если не хочешь. К тому же...дурь я дам тебе лишь там.

Глаза Адама ярко и хитро заблестели, при последних словах. Я тут же напряглась, когда поняла чем он пытается мной манипулировать...но это чувство длилось не долго. Гордость осталась в прошлом. А почему бы и нет? Почему я буду избегать это место, только потому что Они собрались перед зданием, и я не буду их видеть? Постепенно во мне начал поднимать жестокий пофигизм, который отодвигал назад все чувства, особенно чувство самосохранения. Я улыбнулась Адаму, на что в ответ получила такую же улыбку. Он быстро начал понимать, что я все быстрее перестаю сопротивляться совести. Чем дольше мы вместе, тем слабее голос совести в моей голове.

— Хорошо, но я не хочу проходить мимо них. Ты можешь это устроить?

Адам стал почти как Чеширский кот когда улыбнулся мне в ответ. У него как всегда все было схвачено, ведь он здесь приторговывал. И потому отстегивал деньги некоторым людям — сошкам, но так у него появлялся доступ во многие клубы города.

— Подожди здесь, — прошептал он и не дожидаясь ответа пошел в сторону запасного выхода. Я смотрела ему в след. Он был высоким, достаточно высоким, чтобы казаться еще красивее, чем был на самом деле. Но при этом в его фигуре не было ни одной подтянутой мышцы. В свои 25 он был тюфяком, потому что сидел на наркоте и конечно же не занимался спортом, но все же с красивым лицом и харизмой. С ним было легко забываться, и легко проводить время, но я знала, что если бы не такая ситуация, которая сложилась у меня, я бы его никогда не выбрала. И он это знал. Адам часто повторял мне, что ему нравилось то, что он трахает девчонку намного умнее и интеллигентнее его самого. Иногда мне казалось, что не моя внешность привлекает его, а именно то, что он опускает одну и тех кто "побогаче" и "поумнее". А мне нравилось, что он именно меня опускает, и я никогда не буду страдать иллюзиями относительно какой-то мифической любви. Все что я помнила о любви, произошло в мои 16 лет, когда мне казалось, что я влюблена в одноклассника. А потом чувства как-то заморозились, потому что любить кого-то было уже невозможно — брата не было, родители впали в коматоз, я осталась одна. И вот ненавидеть стало для меня реальностью. Не так больно и очевидно приносило разрядку и удовольствие.