— Он, конечно, враг. Точней — сын врагов. Но он одинок в нашей земле и среди нас. Не старайся показать свою власть над ним. Помни: Земля не воюет с детьми, женщинами и пленными.

— Да, отец. Я знаю это и я это не забуду, — решительно сказал День.

— Домой! Наконец-то домой! — уже в полный голос почти закричал Светлов, шагая по ступеням. — Наконец-то, честное слово!

* * *

Рыжеволосый мальчишка-сторк неподвижно сидел на краю кровати.

Светлана Александровна стояла в дверях уже минуту, не меньше — и странный гость ни разу не пошевелился, кажется, даже не моргнул. В конце концов ей стало просто не по себе. Любой мальчишка либо стал бы осматривать жилище, либо, если, например, устал или расстроен, завалился бы спать. А этот просто сидел — и всё. Как статуя, неподвижно. Даже, кажется, не моргает.

У работавшей в поместье женщины в семье было много убитых — как и у всех. Она пережила точно такую же голодовку не так давно — как и все. И вообще всё у неё было, как у всех — от рождения и до нынешних радостных дней. Она и родилась незадолго до этой войны и твёрдо знала, что сторки — враги. Когда хозяин дома сказал, что тут будет жить мальчик-сторк, она всерьёз подумывала отказаться от места и уйти совсем, но её девочки-близняшки очень дружили с малышами Светлова, разрывать их не хотелось, и она решила, что останется, но, конечно, будет вести себя с чужаком-врагом как можно отстранённей. А сейчас... сейчас вдруг поймала себя на мысли, что мальчик-сторк похож на её первого младшего брата. Только тот чуть постарше. Но сторк скоро догонит его и перегонит, потому что сторк — живой, а Миша — мёртв. И эта мысль почему-то не разозлила, а наоборот — расшевелила чувство жалости.

Она решилась и, переступив порог, кашлянула, подошла ближе, осторожно положила в ногах кровати стопку одежды. Не стала трогать мальчишку — она помнила из книг и фильмов, что сторки очень не любят прикосновений — но сказала, стараясь подобрать слова попроще и понейтральней:

— Почему ты сидишь? Скоро будет обед, я пришла тебя предупредить об этом... а пока — показать тебе тут всё, в комнате? А если ты не хочешь есть, ты можешь лечь спать...

Сторк быстро и молча посмотрел на неё — глаза были зелёные, как в кино, только не злые, а полные тоскливого горя. Впрочем, сторк тут же быстро моргнул — и это выражение исчезло, сменившись бесстрастным холодом зимней морской глубины. Помедлив, мальчик спросил — по-русски, только с небольшим акцентом:

— Ты служанка?

Ей стало немного смешно от этого старинного слова. Но она поняла и поправила:

— Я работаю тут. У нас нет слуг.

— Я знаю, — сказал сторк. — Я не знаю слова. Ты покажешь мне, куда идти на... обед?

— Конечно, если хочешь, — она улыбнулась, но ответной улыбки не было:

— Разве я могу не хотеть? Командир Светлов достойный враг, но я в его власти.

— Нужна ему власть над тобой, — вздохнула она. Подумала печально и немного насмешливо: "Ох и задурили тебе голову, мальчик..." Не удержалась, спросила: — А твоя семья где?

— Все убиты, — ответил сторк. Она невольно чисто по-женски поднесла руку ко рту и вдруг — впервые за всю жизнь! — подумала о том, что у врагов есть семьи, близкие, любовь, привязанность... и всё то, что сопровождает потерю этого... — Может быть, жив старший брат. И точно жив... как... дядя. Когда будет возможно, я вернусь к ним... — и неожиданно спросил почти зло, даже глаза на миг полыхнули изумрудным пронзительным сиянием: — Почему ты так смотришь, разве тебе меня жалко?

— Конечно, — тихо сказала она. Сторк чуть усмехнулся — шевельнул углом рта — и попросил, отведя взгляд:

— Если можно — оставь меня одного. Я дал клятву не бежать и не вредить. И я не хочу что-то тут нарушать или делать неправильно. Я только попрошу, если это выполнимо, чтобы меня как можно меньше видели.

Она кивнула, хотя и не одобрила сказанного. Когда плохо — лучше быть среди людей, она знала это по себе... но ведь сторку тут все чужие. Может быть, ему и правда так будет лучше?

Миша любил пресные пышки со сметаной и мёдом. Есть их приходилось очень редко, ещё бы... но сейчас ей неожиданно захотелось пообещать сторку сделать такие. Ведь теперь, конечно, с каждым днём будет становиться всё лучше и лучше, как в те довоенные годы, которых она почти не помнила, но о которых хорошо знала... Она почти даже пообещала это, но в конечном счёте — вышла молча, покачивая головой и недовольно думая, что это вовсе не дело, держать в плену мальчика...

...Неподвижность Унэйри, так удивившая Светлану Александровну, была вызвана характерным для сторков, попавших в плен, помещённых куда-то в определённое и неизменное место и не знающих, как быть дальше, ступором. У взрослого сторка такое состояние вполне могло перейти в глубокий сон и смерть — как абсолютное отрицание своего неприемлемого, невозможного положения. Но Унэйри был слишком юн и поэтому слишком хотел жить — слова земной женщины окончательно его разбудили. Теперь он старательно выстраивал линию поведения — о чём совершенно не беспокоился, пока его везли сюда. Там мир вокруг слишком быстро менялся, а от него ничего не зависело. Тут мир сделался стабильным, и в этом мире предстояло жить какое-то время.

Охотней всего он бы сбежал — просто в знак протеста (и ещё, подумалось вдруг, чтобы посмотреть побольше, какая же всё-таки эта Земля?) Но земной командир хорошо знал сторков и потребовал клятву, которую нельзя нарушать. Поэтому Унэйри начал с того, что осмотрел комнату. Обычная, небольшая, мало вещей, но они все знакомые, хотя некоторые — смешные, именно потому, что ясно, что это такое, но у сторков оно — иное. За узкой дверью оказались выложенные зеленоватым кафелем туалет и ванная, разделённые плотной сдвижной шторкой, расписанной цветами — красиво, бледно-золотым по голубому фону. Единственное большое окно в комнате — распашное внутрь, а не поднимающееся вверх — выходило в сад, утренний, весь блестящий от росы, в каплях которой горело множество солнечных искр. Пели птицы, их громкие голоса были непривычными. По узкой жёлтой дорожке ехала плоская машинка — наверное, уборщик, земляне любят совать такую технику везде, где мог бы справиться живой работник-раб. Унэйри оставил окно открытым, посмотрел пустовавшие шкафы, хотел включить стоявший на столе сбоку от окна компьютер, но передумал.

Мысль о том, что придётся идти на обед, его пугала. Нет. Не то, чтобы так уж пугала, но нервировала — ему на самом деле как можно меньше хотелось видеть людей. Но ведь не потребуешь еду в комнату — это не его еда, не его комната... Он передёрнул плечами и внезапно подумал с острой тоской, что он один, ему очень плохо, очень и очень. Так плохо ему не было даже когда он умирал... и сейчас пожалел, что не умер тогда и не оказался рядом со своими товарищами и родичами. Но и мысль о мире Предков, о Хэлэ-на-Эйле, не сделала жизнь легче. Что вообще в жизни может быть лёгкого, если Сторкад проиграл войну?!

Захотелось плакать, и он постоял, упершись лбом в стену и пережидая унизительное желание. К тому же — вдруг у землян тут установлены камеры наблюдения? Лить слёзы им на потеху? Нет уж... никто тут не увидит его слёз!

Он вяло посмотрел одежду, принесённую той женщиной, обувь... Всё было тоже знакомое, но иное, и он машинально оправил на себе вест поверх лёгкой рубашки. Одежда на нём была та, которую дали ещё в земном госпитале, но своя, сторкадская, даже расшив на весте был родовой, он сам выбирал — всё, что у него оставалось от прежней жизни. Даже тарву он где-то потерял, а точней — её наверняка забрали взбунтовавшиеся рабы. Унэйри стиснул кулаки и крепко зажмурил на миг глаза.

И почувствовал, что хочет есть. Это было удивительное ощущение. Последнее время он ел регулярно, хотя не мог вспомнить, что именно, и ел не по желанию, а потому что есть было надо. Сейчас же он ощутил голод — забытый голод.

Унэйри досадливо подумал, что надо было спросить у той женщины, где столовая, зря он отослал её так быстро. Будешь теперь тут плутать...

Он решительно встал. И, не оглядываясь на новую одежду, вышел из комнаты...

...Дом Светловых был большой и пустынный. Но Унэйри чутьём понимал, что построен он по плану, а значит — тут нельзя заблудиться. И понимал ещё, что вообще тут должно жить немало людей, а сейчас тут так пусто, потому что они — кто сражается на фронте, кто погиб там же. Наверное, скоро люди начнут возвращаться.

Справа тянулись окна — большие, прозрачные, с фигурными переплётами в нижней и верхней части: какие-то травы и звери сплетались в странный узор. Справа — закрытые большие двери, белые с золотом в белой стене. Два раза он прошёл мимо коридоров, уводивших вглубь дома — а потом оказался в уже знакомом большом зале, куда вела лестница с улицы. Здесь, прямо напротив дверей, висел на балконе изгибающейся двумя дугами внутренней лестницы большой гербовый щит с какой-то непонятной круглой штукой, а слева и справа от него — два знамени. Чёрно-жёлто-белое русское и алое с золотой свастикой, ненавистный Унэйри победоносный боевой стяг проклятой Земли.

Как раз под этим гербовым щитом Унэйри увидел ещё одну дверь. И услышал оттуда лёгкий шум, безошибочно подсказавший — столовая именно там...

Он и правда не ошибся. А сама столовая оказалась длинным светлым залом с высоким потолком, одна стена которой представляла собой огромное окно, разделённое синими занавесями, подобранными фестонами на половине высоты. Окно выводило в заросший парк за домом. Золотистые стены помещения и коричневые пол и потолок создавали очень приятную цветовую гамму — мягкую и успокаивающую, а главное — приятно-привычную юному сторку. Кроме большого накрытого серой лёгкой скатертью стола, у которого в два ряда стояли три десятка кресел с прямыми высокими спинками, в комнате ничего не было.

У дверей — тех, в которые вошёл Унэйри, и других, на противоположном конце уводивших в какое-то непонятное помещение — замерли попарно мальчишки в оранжевых с чёрным куртках, чёрных узких штанах с оранжевым лампасом и высоких сапогах, в таких же оранжево-чёрных фуражках без козырьков, надетых набекрень, с оружием у ноги. Ещё несколько таких же мальчишек — но без головных уборов и только с ножами на поясах — сидели на противоположном от хозяина дома конце уже накрытого стола. Унэйри они провожали внимательными и откровенно недобрыми взглядами. Он прошёл мимо, не удостоив их ответным взглядом. Мальчику было известно, что у многих земных дворян есть дружины — а, поскольку взрослые дружинники все воюют, то их место заняли младшие сыновья; это вот они и есть.

Войдя в зал, он никого не стал приветствовать — врагов не приветствуют. Но и сесть не торопился — он согласился с пленом и не имел права делать такие вещи без прямого указания пленителя. Поэтому он просто встал с правой стороны стола — она у землян, как и у сторков, была "мужской" — там, где сидели первые из мужчин-Светловых. Точней, совсем маленький мальчик, искоса смотревший на Унэйри. В его больших серых глазах было только неутолённое любопытство.

— Тебе понравилась комната? — спросил Светлов. Вице-адмирал сидел во главе стола и как раз аккуратно заправлял белоснежную салфетку за ворот коричневой с золотом лёгкой куртки. Около его ног лежал огромный белый пёс — он поднял голову и внимательно, неотрывно смотрел на вошедшего чужака.

— Я не могу желать ничего лучшего, — отозвался Унэйри. На его родном старом языке это прозвучало бы в смысле "а разве я могу претендовать на что-то по своему желанию?" Сторк наделся, что ему удалось передать этот оттенок безразличной покорности и на русском. Очевидно, удалось, потому что землянин слегка усмехнулся и указал рукой на кресло прямо напротив Унэйри:

— Это твоё место за завтраком, обедом, полдником и ужином всё то время, пока ты будешь здесь. Садись, пожалуйста.

Пёс положил голову на лапы и закрыл глаза. Подошедший бородач (Андрей... Тимофеевич, вспомнил Унэйри — и он знает сторкадский, правда — системный) бесшумно отодвинул кресло и, едва мальчик сел, как перед ним оказалась глубокая круглая тарелка, полная чем-то непонятным малиново-красного цвета. Вроде бы супом, но ужасно густым, из дымящейся жидкости с золотыми пятнышками жира тут и там на красной поверхности торчали какие-то овощи — белые, зеленоватые, фиолетовые — и вроде бы там было ещё порезанное мясо... Пахло очень вкусно, но как это есть — кто его знает?

— Это борщ, — сказал Светлов. — Его едят с хлебом. И можешь положить туда сметану.

Под правой рукой Унэйри, словно по волшебству, появилась глубокая миска с фрю'лэдом. Сторк уже по виду и запаху чувствовал, что это он и есть, только более однородный и менее плотный на вид. Земляне называют это "сметана"? Похоже на "метать"... Но зачем класть фрю'лэд в горячий суп?! В госпитале он ел земную еду, но вся она казалась невкусной, да и была, наверное, пайковой и он не помнил там такого супа. А тут... Он покосился на стоящую слева тарелку с большими полукруглыми ломтями почти чёрного хлеба.

Младшие дети, брат с сестрой, во все глаза смотрели на сторка, с трудом удерживаясь от смеха — он не знает, как есть борщ! Унэйри казалось, что все на него смотрят — так же, как эти дети. С насмешкой. Он уже сто раз пожалел, что пришёл в столовую.

— В вашей кухне нет таких супов, — доброжелательно и спокойно вмешалась хозяйка, сидевшая по левую руку от Светлова. — Я думаю, тебе понравится. И ты можешь есть, как сочтёшь нужным, ничего смешного нет в том, чтобы не знать обычаев другого народа. Дети, обед начался.

В последнем мягком замечании отчётливо позвякивал металл — и малыши поспешно занялись своими тарелками, больше не поднимая глаз на сторка. Унэйри почти с благодарностью взглянул на улыбнувшуюся ему женщину. Она сказала правду. Кухня сторков была простой и, по сути, неизменной веками, где бы они ни жили — на Арк-Брикте ели то же, что и на самом Сторкаде, доля местных продуктов была невелика. Готовили сторки и супы, но очень несложные — в воде варили мясо, рыбу, иногда — очищенные ракушки уйззта, мю`сла или съёллта, потом солили и отваривали в бульоне немного овощей или водорослей. Туда же крошили отваренную основу и иногда, если бульон был с рыбой либо ракушками, добавляли деег — густую пахучую пасту из плодов яблонь-береговушек. Такой суп был прозрачным и довольно жидким.

Взяв салфетку из серебряного кольца напротив, Унэйри расстелил её на коленях — салфетка была мягкой, толстой и — всё с тем же странным гербом. Осторожно зачерпнул первую ложку — ложки землян были больше, но мельче сторкадских, наверное, потому что маленькой ложкой неудобно было бы черпать все эти крупно нарезанные овощи... не хватало ещё облиться, вот будет позор...

— Я просил тётю Машу приготовить пампушки с чесноком, — с непонятной, но хорошо слышимой подковыркой сказал старший сын Светлова. И стрельнул в сторка глазами. — Было бы вкусней.