Мое желание

        — Кто может ведать, человек ли?

        — Круг Земной некогда утвердили Род и иные боги, — Олом прожевал свою долю и снова заговорил. — Устроили все ко благу, и так оно пошло… Сколь весен, почтенный Врес?

        — Много, — вздохнул старик. — Я не сочту. В Первом Храме резы на сорок сороков лет видел, а слышал от моих наставников, что по старым храмам есть и древнее. За недосугом их не перебеливают, вот староведанье и истлевает по коморам. Полно говорить о пустом. Здесь немногие дожили, а помедлим, и тех потеряем.

        Олом поднялся, Ерт за ним. Привели с окраины селения нагруженных коней, разобрали вьюки и на берегу, ниже села по течению, поставили большой шатер. Нашли место, куда с полей собирали камни из-под рала, и натаскали их столько, что к полудню Врес выложил внутри шатра печурку-каменку.

        Лавки жрецы добыли из богатых домов селения и очистили горящими сосновыми ветками, щурясь в едком дыму. Олом, сопя и надсаживаясь, волочил к шатру по одной лавке. Силач Ерт ленился ходить от села до речки, и потому носил сразу по две. После лавок еще сняли тесаные доски-полати и выстелили землю за шатром, и опалили их тоже.

        Старик Врес к тому времени уже растопил каменку внутри шатра; шатер начал заполняться ароматным дымом фенхеля и укропа; полотняные бока распухали и рвались к небу.

        Видя, что все приготовлено, младшие жрецы выпили из фляжек по глотку зелья, натянули на лица свежие платки и начали самую работу. Больных выносили из морового дома, одежду их кидали в уличный костер, а самих больных клали на лавки в горячем пару. Старик Врес быстро, безжалостно, тер людей шерстяными рукавицами, изгоняя болезнь прямо на землю, в текущую воду.

        Олом считал про себя: все равно потом отчет сдавать. В селище восемь да восемь дворов. На каждом дворе жило от восьми до дважды восьми человек, точно по Уложению Рода. Всего сто и шестьдесят пять человек.

        За седмицу мор успел выкосить под сотню. Еще десятка два Врес велел оставить в моровом доме на самый конец: “Не жильцы. Ся потратим на них, если до той поры не упадем”. Сорок человек жрецы могли спасти, если все пойдет ладом, да только Олом, хотя и младший в Храме Рябиновой Речки, понимал — добро, коли пропаривание спасет из десяти восемь… Четыре раза по восемь выйдет, ровно четыре очага по Уложению…

        Здоровяк Ерт безостановочно таскал воду, смывая грязь в сток, а потом и в реку. Врес, по каким-то признакам определяя, всю ли болесть выхаркал очередной бедолага на лавке, неустанно давил и мял тела шерстяными рукавицами; в пару и неровном свете масляных ламп казалось, будто черный ворон лепит человека заново. Перемятых Олом вытаскивал и клал на те самые полати. К закату Врес махнул рукой: тащите остальных! На тот час в моровом доме дышали семеро. Старик едва осилил отмять их, как масло в лампах догорело, и потому все поняли, что настала полночь.

        Тогда только Врес Нок, скинув с лица мокрую повязку, выхрипнул первые за все время слова:

        — Найти прахову суку, да в омут с камнем на шее.

        — Вестников разослать вперед по пути, — Ерт вспотел так, что стряхивал влагу с лица просто пальцами. Олом быстро скидывал мокрые насквозь одежки, чтобы самого не прохватило ночной сыростью. Прокашлялся.

        — Добро-от молвишь. Дойдем до заставы…

        До заставы Хенка шагала в обычном полусонном состоянии. Тракт выглядел точно как в эпоху Сражающихся Царств: мощеная узкая полоса, только-только двум телегам разъехаться. Правда, в отличие от Японии, по этому тракту ходили не одни пешие, упряжек тоже хватало. Каменное мощение избавляло от могучих клубов пыли, но вообще знаменитый Полуденный Шлях, о котором так долго и с придыханием говорили все вокруг, оказался чудовищно грязным.

        Зато на одинокую девчонку здесь и правда никто не смотрел, как на добычу. Хенка шла больше недели и знала это теперь точно. Людская река текла спокойно, медленно, никуда не торопясь. Путь проложили, чтобы не пришлось подыматься на холмы либо нырять в сырые низины, а потому дорога петляла гадюкой под вилами. То среди высоких чистых сосен — Хенка улыбалась привычным иголкам — то в удивительно ровных, словно подстриженных, ивняках и березниках.

        Скоро Хенка увидела, что ивы тут в самом деле стригут. Грубыми, тяжелыми ножами длиной с локоть. Кто махал просто так, а у кого нож крепился к палке примерно такой же длины. По серо-зеленоватому цвету и неровной поверхности ножей Хенка узнала бронзу: видела в музее и даже писала когда-то контрольную на истории. Одевались работники в серое. К полудню уже здорово заляпались, почти как людской поток на дороге… Хенка плотнее завернулась в накидку, поправила ожерелье — чтобы набирало слова — и, конечно, невольно прислушалась к разговорам попутчиков.

        Говорили о вещах понятных: что под Коробцом завалился, наконец, мостик, и теперь приходится либо мочить ноги на бродах, либо давать кругаля за сто поприщ к восходу, а там-от луговая пятина, самый сенокос, и потому комарья да мелкого гнуса хоть черпай прямо из воздуха…

        Другая компания, шагов на пять впереди, живо делилась впечатлениями о театре — как Хенка поняла, театр давал представления в главном городе всей провинции, именуемой тут “пятиной”. И вот как раз в театре-то Хенка, полностью чужая на пашне, ни к чему не годная за ручным ткацким станком, никогда в жизни не доившая коровы… Да она корову только в телевизоре и видела!.. Зато в театре Хенка собиралась пригодиться, для чего и шла в тот самый Новиград, столицу Полуденной Пятины.

        Театралов Хенка слушала долго, поражаясь, до чего сложные и серьезные пьесы они обсуждали. Вроде бы древний мир, железа и того нету, везде ручной труд — а сюжеты ого-го; они в школе, в театральном кружке, на такое и не замахивались.

        Увы, через некоторое время театралы сбились на ругань: дескать, Велес никак свою книгу не докончит, а и докончит: все в ней мара лживая, перед потомками совестно… Сплюнувши разом, театралы замолчали, и Хенка услышала: кто-то долго, тоскливо ругал поставщиков руды или чего-то похожего, потому что из-за их нерасторопности не получалось выполнить наряд на ближайший месяц, а по Уложению за это могли наказать!

        Производственную нудятину Хенка бы не слушала, когда бы не слова для ожерелья. Да и развлечений, в общем, никаких вокруг не просматривалось. Поток! Спины впереди идущих, склоненные под накидки головы встречных, бесконечное шорканье подошвами по камню, да гул переговоров, из которого редко-редко выделялись новые слова.

        Слово “Сказительница” звучало в толпе не так часто, как “старый хрен Велес”, но тоже — упоминали. Говорили, что Сказительница миновала ближнюю деревню два дня тому, и что повести ее всякий раз иные, и тем самым она не походит на странствующих певцов, кои более всего склонны повторять любезное слушателям. И что Сказительница чего-то важного при себе не имеет, и что обликом она вовсе не сходна ни с тонкими беловолосыми девчонками Полночной Пятины, ни с русыми статными красавицами Закатной, ни с востроглазыми, огнегривыми девами Восточной, ни даже с теми, кто носит золотые волосы и живет отсель на Истинный Полдень…

        Хенка сама не заметила, как солнце встало прямо над головой. Приближение заставы она учуяла по запаху: пахло кашей и мясом, да так, что сводило кишки. Потом долетел гул могучей реки, потянуло влагой: видимо, заставу поместили на мосту, который легко не объедешь. Наконец, послышались и сигналы. Хенка уже знала: гром больших барабанов — стой, сворачивай с пути. Мерный звон медного била — иди, как шел. В густой людской каше только это все и могли расслышать без ошибок.

        Сейчас гремели барабаны. Странно. Почему бы это застава закрыта в полдень? Самое время идти!

        С другой стороны, есть возможность поправить… Хм… Финансы. Вместе с потоком Хенка вышла на большую площадь перед заставой — тоже мощеную, и снова изумившую очевидной древностью во всем. Навесы для путников на каменных столбах, крыты сланцевой плиткой, столы каменные — на века. Скамьи каменные, но поверх скамей для удобства проложены толстенные доски; два дня назад Хенка прошла мимо места, где такие доски кололи из цельного бревна, а потом выглаживали бронзовыми ручными скобелями… Ну да, сообразила тогда Хенка. Из бронзы, наверное, циркулярку не сделать… Но сразу и забыла механические подробности. Она же девочка, в конце-то концов! Мало ли, что вокруг форменный иссекай, точь-в-точь как аниме или манге. Не всем же прогресс двигать.

        Прогресс… Двигать…

        Хенка замерла. Люди обтекали ее, не ворча: стремились к столам, где всем подавали одинаковую простую еду. Кормили бесплатно и довольно сытно, а кому невкусно, тот не голодный… Хенка мотнула головой. Нет, упустила мысль. Что-то связанное с каменными скамьями, громадным и очень-очень старым зданием самой заставы. При чем тут прогресс?

        А ни при чем, поняла Хенка. Оно так веками. Всегда!

        По этому, как его, Полуденному Шляху, люди ходят вот уже несколько столетий. Камень выбит и выглажен, где-то чуть ли не ямы-колеи продавлены, как показывали в кино про Шаолинь. Заставу построили очень-очень давно, стены замшели со всех сторон, черепица прям в зеленой шубе… И с тех пор не меняли. Зачем, когда и так все работает?

        Зачем железо, когда прекрасно обходятся и бронзой?

        — Эй, красивая!

        Хенка чуть покосилась. Ну ладно: обернулась. Да любая обернется! Вдруг это ее красивой назвали?

        — Пойдем с нами!

        Хенка замерла. К ней подступили три парня. Рослые и крепкие, как все здесь. Прежде всего Хенка заметила, что парни вертят в пальцах нагрудные знаки, словно бы показывая их девочке. Потом рассмотрела, что парни разные.

        Слева красивый синеглазый блондин, одетый только в синие штаны и расшитую красным черную жилетку: чтобы показать крепкие мускулистые руки, гладкую кожу и подтянутый живот. Заметив, что Хенка на него смотрит, парень приосанился, хлопнул себя в грудь кулаком:

        — Арк Цевас имя мое. Сколь я девиц знал, все довольны ся остали.

        Сосед его покосился на хвастуна с чуть заметным недовольством и явной ревностью. Стучать себя в грудь не стал, а сказал:

        — Йин Дерс имя мое. Каково имя твое, дева?

        Йин одевался опрятно и гладко. Чтобы не выделяться, поняла Хенка. Арк босой и лихой, растрепанный, в мелких шрамиках. Йин круглолицый, причесанный, не золотой блондин, а приглушенно-русый. Глаза теплые, карие, глубоко сидят и смотрят… Взвешивают, а не раздевают. Одет Йин в синие штаны, как все, но на ступнях кожаные тапочки, а под черным жилетом носит еще плотную светлую рубашку. Не хвастает мускулами, но и не тушуется рядом с великолепным красавцем Арком. Видать, чем-то другим берет…

        — Хенка имя мое, — подсказало ожерелье.

        Парни переглянулись. Третий вздохнул:

        — Йыл Хуп имя мое.

        Судя по тому, что назвался он последним, глаз не поднимал, одевался ни так, ни сяк, в мятое и потертое, не раз штопаное, выходил он худшим из трех. И вполне очевидно от этого страдал.

        Хенка оглянулась. Никто не вмешивался, никто не тревожился. Впрочем, она тут всем чужая. Разве что стража на воротах могла бы ее выручить… Хенка попятилась; парни поняли ее по-своему:

        — Добро-от сдумала, сойдем с продолу…

        И все трое потянулись за ней к ближнему столу, где уселись: Арк слева, Йин справа, а бедолага Йыл напротив. Не достанется ему и потискать… Хенка сглотнула.

        Как только они уселись, прибежали служки заставы и, никого ни о чем не спрашивая, выставили на столы щербатые миски с кашей. Парни достали свои ложки; видя, что Хенка замялась, пухлый Йыл живо добыл из недр жилета запасную ложку.

        — Чистая. По обычаю ношу.

        — Ага, — подмигнул синеглазый Арк. — Йыл у нас все заповеди превзошел. Прямая дорога ему в жрецы. А Йин, вернее всего, унаследует отцову торговлю.

        Тут в разговоре прозвучало то самое слово, что ожерелье не смогло перевести еще на пути. На недостачу этого непонятного сетовал тот нытик, что боялся кары по Уложению.

        — А я просто красивый и в любви горячий, — усмехнулся Арк. — Смотри, девица Хенка. Застава закрыта, потому как мор. Сколь тебе ждать прохода, никто не скажет. Пойдем с нами в селище. Там пляски будут.

        — А жить у кого-то из нас можно, — прибавил Йин, лениво ковыряясь в дармовой каше. Дома, небось, кормили лучше.

        — Жить у кого-то или с кем-то?

        Если отбиваться, то здесь, где еще какие-то люди есть. В селении за Хенку точно никто не вступится.

        — С кем-то, если ты захочешь, — сказал Арк.

        — А если не захочу?

        Парни все разом положили ложки.

        — Ну, не повезло нам тогда, — Арк почесал затылок. Йин пожал плечами. Йыл засопел и сказал с сердцем: