Логофет Базилевса

-Это что же подсечное земледелие? Куда же меня и какой черт занес? Помнится, в каком то музее видел я такие картинки,— нервно крутились мысли в голове.

Обойдя поляну, ничего полезного на ней не нашел и, уже почти по натоптанной дороге, пошагал дальше. Еще час ходьбы привел к полю, на котором колосилась, по-видимому, тощая рожь или ячмень, моих познаний в агрономии, увы, не хватало на определение злаков. Большая часть поля была уже сжата. За ним метрах в ста виднелся забор, сделанный из целиковых стволов, вплотную вкопанных друг к другу и заканчивающихся заостренными обугленными концами. В заборе виднелись небольшие ворота, по-видимому, заложенные чем-то изнутри. Запахло дымом и каким-то варевом, на что мой желудок отреагировал болезненной судорогой.

Подойдя к воротам, аккуратно постучал. Во дворе кто-то ойкнул, и началась беготня. Над тыном появилась лохматая голова и, оглядевшись вокруг, что-то крикнула, но я не понял ничего. Внезапно створка ворот распахнулась, и на меня, держа деревянные вилы в руках, попер низенький мужик, ростом он был наверно мне чуть повыше пупка, было видно, что струхнул он изрядно. Все-таки рост два метра два сантиметра и в мое время вызывал немалое уважение. Я отступил на шаг и поднял руки вверх, показывая, что там ничего нет. Потом знаками показал, что кидаю вилами сено, а потом показал на рот. Мужик попался сообразительный и согласно закивал головой, а потом, вытащив из-за пояса приличный килорез, слегка оцарапал мне запястье и, увидев кровь, что-то ободряюще прокричал во двор.

Когда я зашел туда все домочадцы уже выскочили на улицу и оживленно переговаривались, с удивлением рассматривая меня. Две рыжих собачонки, усердно облаивали меня, стараясь укусить за ноги, Лишь мелкая лошаденка стоявшая запряженной в большую волокушу, не обратила на меня внимания, а, опустив голову, старательно жевала мякину, видимо оставшуюся после обмолота ржи.

Я прислушался к речи лесных жителей, чем-то мне этот язык был знаком.

— Вепс? — спросил я хозяина, указывая на него пальцем.

Явно поняв мой вопрос, хозяин согласно закивал головой и вновь разразился целой речью, показывая на меня, и неоднократно вопросительно повторяя:

-Нурманн?

-Я не нурманн!— был мой громкий ответ, при этом я еще пытался махать рукой,— я русский.

Хозяева переглянулись и, не поняв ничего, пригласили меня в избу. Высокий рубленый в лапу дом, крытый потемневшей дранкой выглядел совсем неплохо. Мы поднялись по высокому крыльцу на второй этаж, с первого слышалось мычание коровы и блеяние овец. А вот внутри было уже совсем не так хорошо. Потолки здесь были значительно ниже моего роста, поэтому пришлось идти нагнувшись. В конце единственной комнаты был сложен очаг из камней, в котором были несколько отверстий, чтобы ставить горшки. От одного такого горшка, стоявшего там, исходил аромат, на который мой желудок отозвался хорошо слышной музыкой. От бревенчатых темных стен несло дымом, потолок был вообще закопчен дочерна, видимо при растопке, большая часть дыма оставалась в доме, прежде чем его начинало вытягивать через деревянную трубу в потолке. Из пазов между бревнами торчал, плохо законопаченный, мох. Посреди помещения стоял, грубо сделанный, стол из тесаных топором досок, вдоль него стояли лавки. Такие же лавки стояли вдоль стен. Другую часть комнаты занимал огромный ткацкий станок, в котором лежала начатая холстина. Там же на полке около торчавшей из стены потушенной недогоревшей лучины лежали пара веретен, и стояла стойка с куделью.

Только сейчас до меня дошло, что я голый. Но на мою наготу особого внимания никто не обратил, хотя две девицы вначале похихикали, глядя на мое, скукоженное от холода, достоинство.

Хозяин, поднял крышку лавки, стоявшей у стены достал из глубин рундука старые латаные порты, сунул их мне в руки и попытался похлопать по плечу, но не достал. Я быстро натянул это тряпье и хотел перевязать его все той же березовой лентой, но вепс протянул мне плетеную льняную веревку, и проблема удержания штанов была решена. Больше мне пока никакой одежки не выделили, но для меня сейчас и холщовые драные порты были праздником.

Немного погодя, все сели за стол, хозяйка, натужась, вынула горшок из очага и поставила на середину стола, члены семьи начали по очереди залезать в него своими ложками. Мне тоже выделили убогую ложку, по-видимому, творение кого-то из детей, потому, что есть ей было совершенно невозможно. Но я, попросив нож, быстро сделал конус из бересты и, защепив его палочкой, вместе с остальными начал есть аппетитно пахнущее варево в горшке. Это оказалась пареная до каши — репа, она была чуть подсолена, и вместе с куском черного хлеба, по консистенции напоминающим глину, показалась мне, голодавшему три дня, лучшим блюдом на свете.

После ужина быстро темнело, два маленьких окошка затянутых бычьим пузырем почти не пропускали свет. В женском углу зажгли лучину, и под хиханье и хаханье девушек и их мамаши, послышался шорох веретен и стук ткацкого станка. Немного погодя женщины завели заунывную грустную песню, в которой я, естественно, ни хрена не понимал. Продолжалось это еще около двух часов, затем из-под лавок были раскатаны грубые, сшитые из шкур и тряпок, перины, набитые утиным пухом и потертые, плохо выделанные, сшитые вместе овечьи шкуры. Мне было предложено отдельное место немного в стороне от остальных домочадцев, спавших вплотную друг к другу.

Лучина была задута и наступила полная темнота, буквально через пару минут наступившую тишину нарушило сосредоточенное сопение хозяина, и легкое постанывание его жены. Еще через пять минут они оба, облегченно вздохнув, захрапели.

Я испытывал такой кайф, после двух ночевок голым в полусыром мху, теплая овечья шкура мне казалась верхом блаженства. Глаза уже закрывались, когда я неожиданно обнаружил, что подмышкой появилась чья -то голова, и, с удивлением понял, что рядом со мной лежит обнаженной, одна из хихикавших девчонок. Она робко полезла рукой к моему органу, затем я услышал ее довольное хмыкание, но даже не успел ничего предпринять самостоятельно, как девушка, в прямом смысле, взяла полностью инициативу в свои руки. В этот ответственный момент, рядом со мной опять кто-то зашевелится — это оказалась вторая девчонка, которая, что-то шептала недовольным голосом своей сестре, она, похоже, злилась, что долго ждет своей очереди. После того, как обе молоденькие вепки, наконец, от меня отстали, я заснул мертвецким сном в несколько секунд..

Утро для меня началось тем, что с меня бесцеремонно стащили овечьи шкуры, исполнявшие функции одеяла. Все, похоже, давно встали и занимались делами. Хозяин, которого, как я понял, звали Вейкко, подал мне длинную льняную рубаху с многочисленными дырками. А поверх нее предложил грубый, армяк, сшитый из овечьих шкур и воняющий кислым тестом. Армяк был мне по пояс, руки по локоть высовывались из рукавов, а когда я попробовал его запахнуть, то раздался подозрительный треск. Ну и ладно, решил я, буду пока ходить нараспашку, все равно лучше чем голышом. Мы доели холодные остатки репы, запили их кислым до ужаса квасом с краюхой зачерствелого черного хлеба, потом Вейкко поманил меня во двор, я, не торопясь, замотал ноги выданными мне тряпками и надел лапти собственного производства, надо сказать, что были они, ничуть не хуже, чем у членов вепсского семейства. Когда мы вышли на улицу, я увидел, что там нас уже ожидают трое его сыновей, они были такие же мелкие, как отец, только не такие коренастые. Ну, что же, пришла пора отрабатывать еду, одежду и кров. Мы взяли пару топоров и направились в сторону пала, откуда я вчера пришел в их дом. Парни всю дорогу оживленно болтали, кидая на меня ехидные взгляды. По ним было понятно, что мои ночные приключения, не остались тайной для окружающих, и похоже девушки проделали это с благословения родителей.

Дорога не заняла много времени, когда мы пришли, парни сразу начали сгребать остатки стволов, сучья в кучи и разжигать их снова с помощью еще тлеющих углей. Мне с Вейкко пришлось заниматься более тяжелой работой, корчеванием пней. Мы вначале обрубали корни, а потом на пару, подложив под здоровенную вагу бревно, проверял корни на крепость, Работа спорилась, потому, что я был наверно раза в четыре тяжелее и выдирал пни гораздо легче, чем мой хозяин. Вейкко был доволен и пытался мне что-то объяснять.

Зато к концу дня я уже знал несколько слов вепсского языка и все они, похоже, были нецензурными.

Когда мы к вечеру пришли к дому, я обнаружил, что небольшое, приземистое бревенчатое строение на берегу реки дымится со всех сторон. Дым лез из всех щелей и меньше всего в трубу.

-Неужели баню топят!— с надеждой подумал я. И действительно обе девушки, сегодня ночью побывавшие у меня под одеялом, суетились у дверей предполагаемой бани. Там же горел еще и костер, из которого они периодически, деревянными щипцами доставали небольшие округлые камни и кидали их в ушата с водой, оттуда раздавалось громкое шипение и поднимались столбы пара, я еще подивился, как с умом выбраны камни, которые не трескаются от такого издевательства. Мы посидели на крыльце, ожидая, когда протопится каменка, и нагреется вода в деревянных ведрах, и вскоре хозяин доброжелательно замахал мне руками, приглашая мыться. Когда я, скинув одежку, залез, согнувшись в три погибели, в мыльню, на полке уже сидели хихикающие девчонки, светясь в полутьме своими белыми прелестями, Тут меня осенило, и я, накинув армяк, выскочил на улицу и, подбежав к ближайшей березе, начал ломать ветки. Поздние, начинающие желтеть листья, конечно, были уже совсем плохие, но все же мне удалось связать удовлетворительный веничек и с ним, я вновь уселся рядом с девушками. Они с недоумением смотрели на веник, а когда я подкинул горячей воды на каменку, завизжали и кинулись на пол. Я же с удовольствием охаживал себя веником со всех сторон, чувствуя, как с меня сползает вся грязь, которую собрал, шляясь трое суток голым по северному лесу. Девчонки постепенно оклемались и вновь уселись рядом со мной, и даже дали похлопать себя веником по всяким соблазнительным местам, когда же я, возбужденный таким зрелищем, захотел большего, то мне отказали, показав знаками, что все еще впереди. Потом я лег на скамейку лицом вниз а одна из девушек усевшись на меня яростно терла спину лыковой мочалкой, периодически смачивая ее в горшке с разведенным щелоком . Когда мы красные и распаренные, отмывшиеся щелоком до скрипоты вышли из темного банного нутра, нам навстречу уже шли, давно ожидавшие этого момента, оставшиеся члены семейства. После бани я впервые за эти дни почувствовал себя человеком. А наутро все началось снова, тяжелая работа, скудная еда, и пни, пни во сне и наяву.

В такой работе прошли две недели, становилось все холоднее, по-видимому, уже была вторая половина сентября. На будущем огнище мы полностью выкорчевали все пни, и оставили всю древесину сохнуть до конца зимы, чтобы весной полностью сжечь высохшие древесные остатки. А на золе, оставшейся после пала, после посева вырастет новая рожь. Пройдет два года и новый пал пройдет уже в другом месте. И подобный способ земледелия будет в этих местах еще несколько сот лет, пока, наконец, огнищане не перейдут на более прогрессивные методы земледелия. Я за это время смог выучить несколько десятков слов и мог кое-как общаться, тем, более, что словарный запас у лесных жителей был не очень большой. Меня, кстати, заинтересовало, почему Вейкко с семьей не живет, как обычно вепсы в небольшой веси на три четыре двора, а на отшибе в глубине леса, но задавать такие вопросы я попросту постеснялся. Начались уже первые заморозки, Реку с берегов уже сковывало льдом. По безыскусному чертежу Вейкко, нарисованному им прутиком на пепле костра мне стало понятно, что вышел я, оказывается, в своих странствиях на приток Свири, так, что до средневековой цивилизации отсюда было совсем недалеко. Хотя, по правде сказать, какой сейчас год, я абсолютно не представлял. И есть ли цивилизация на самом деле. Но железные топоры и ножи в хозяйстве подтверждали, что, по крайней мере, железо эта цивилизация знает. Я втянулся в тяжелую работу и не уставал так сильно, как в первые дни, и теперь часто, вечерами, задумывался о своей судьбе. Совершенно не хотелось провести всю жизнь в северных лесах, занимаясь убогим сельским хозяйством. Однако, мне казалось, что, не зная ни языка, ни обычаев покидать гостеприимный дом вепсов очень неразумно. Но, все равно, надо было готовиться к встрече с жестоким миром, лежащим за лесами. И скоро все семейство, с удивлением, следило за моими упражнениями. Я бегал, прыгал, восстанавливал все навыки, утерянные за много лет кабинетной работы, когда надо было шевелить только мозгами. Мое молодое тело с удовольствием откликалось на тренировки, а растяжку я смог вскоре сделать такую, что довольно легко садился на шпагат. К, сожалению, у Вейкко совсем не было оружия, поэтому учится работать с мечом, не получилось. Незаметно за заботами пришла настоящая зима. Вокруг дома засверкали белизной сугробы, еще не разбавленные сернистыми выбросами заводов северной Европы. Я уже смирился с тем, что зимовать буду с семейством вепсов. Рожь и ячмень были убраны, сено, накошенное на узких лесных прогалинах, ждало вывозки, дров для очага было завались. В общем, живи и радуйся. Однако Вейкко ходил чем-то недовольный и вздрагивал от каждого постороннего шума, а его жена часто ходила с покрасневшими от слез глазами. Когда я начал, со своим хилым знанием языка, выяснять в чем дело, то узнал, что Вейкко ушел из деревни несколько лет назад, и не платил несколько лет пошлины Белозерскому князю, считавшемуся хозяином этих мест. А зимой по рекам, так и разъезжают в поисках таких одиночек мытники, которые рады раздеть и разуть любого встреченного на пути. И если на них наткнутся этой зимой, что очень даже возможно, семья может оказаться у разбитого корыта.

И действительно, когда уже установились морозы, и снега уже было по пояс, в ворота громко и требовательно застучали, Вейкко, отодвинул заложку на окне, выглянул туда и, спав с лица, побежал их откапывать. Примерно через час он с парнями смог открыть ворота и во двор на коне, въехал толстый тепло одетый бородатый мужик с мечом на поясе. За ним следовал санный обоз из трех саней с возчиками. Мужик кинул поводья Вейкко и молча поднялся в дом. Разговор сразу пошел на повышенных тонах, Вейкко валялся в ногах у мытника, гордо восседавшего на лавке, но тот только давал распоряжения возчикам выгрести одну клеть за другой. Те с шуточками прибауточками сносили в сани зерно, бочонки с ягодами и грибами. Но постепенно клети пустели, пыл грабителей остыл. Неожиданно мытник показал пальцем на меня и что-то сказал. Говорил он, по-видимому, на древнерусском, но мне все равно ни хрена не было понятно. Я во время всего этого действа сидел на лавке и пытался сам себя успокоить.

-Не лезь Костя в это дело, это не твои проблемы.

Но все же за три месяца эта семья стала для меня, если не родной, то все равно очень близкой, и я еле сдерживался, чтобы не навести порядок. Вейкко перевел мне, что тот требует сказать, чей я человек и почему здесь нахожусь, и что меня сейчас закуют в железо и увезут в Белоозеро на правило. Мне и до этого жутко не нравилось, все, что здесь происходило, но сейчас я понял, что надо действовать, иначе будет поздно. Я, пригнувшись, вскочил с лавки, кинулся на обидчика, тот даже не успел схватиться за меч, а только начал тянуть к нему руку, но это было все, что он смог сделать. Мои руки схватили его за воротник, и порты, легко подняли и кинули об стену, раздался тупой звук, и мытник безжизненно упал на пол, из-под его головы потекла небольшая струйка крови. Два холопа, вбежав на шум в дом, вытащили мечи и пошли на меня. Когда я глянул на их неуклюжие движения, мне сразу стало спокойней. Легко уйдя от неуклюжего замаха одного, я подбил колено второго, раздался хруст сустава, и парень, упав на пол, завизжал, схватившись за ногу. Без проблем, уклонившись от, просвистевшего у самого носа, меча, я ткнул пальцем в глаз первого нападавшего. Это было все равно, что драться с детьми, да они, и на самом деле, не доставали мне даже до плеча. Через полминуты в доме лежало еще два трупа. Когда я выскочил в дверь, на снегу уже лежал навзничь последний возчик, с торчавшим в спине топором. Рядом стоял Вейкко и мелко крестился дрожащей рукой.