По делам их (Главы 16-23)

Она ответила не сразу — минуту Маргарет сидела неподвижно, выпрямившись и глядя в сторону, и, наконец, вздохнула — тяжело, словно сбросив наземь ношу, давящую на плечи.

— Вот, значит, как... — произнесла она чуть слышно, не поднимая глаз. — Вы решили навесить на меня свое нераскрытое дело...

— В моем жилище, — так же тихо ответил Курт, — тебя видели около месяца назад. Тогда началось мое расследование. Ты интересовалась подробностями. Ты спрашивала меня о моей службе, о том, что мне удалось узнать, как проходили допросы моего свидетеля по этому делу... Маргарет, тебе придется со мной говорить, потому что твой единственный шанс избежать смертного приговора — доказать, что вся эта история с булавками была лишь глупой, необдуманной выходкой женщины, желавшей получить свое наверняка.

— Гессе, — предостерегающе одернул его Райзе; Курт отмахнулся.

— Если ты будешь отказываться отвечать и впредь, я лишь более уверюсь в правильности своих выводов. Silentium videtur confessio[149]; ты ведь это сама понимаешь. Если ты виновна, добровольное признание многого стоит, это ты тоже знаешь.

— Ваши обвинения — чушь! — в ее голосе все же пробилось содрогание, сорванность. — Это просто немыслимо!

— Если ты невиновна, — кивнул Курт, — ты тем более не должна запираться. Ради себя же самой.

— Мне нечего тебе сказать, нечего, нечего! — повысила голос Маргарет, вскочив на ноги и, приблизившись, схватила его за руки. — Я просто не могу поверить, что ты обращаешься со мной так! Что позволяешь им обращаться так со мной!

Райзе шагнул вперед, раскрыв рот для остережения, протянув руку, чтобы сбросить ее ладони; Курт, не глядя, отпихнул его ногой, невзначай попав каблуком под колено, и тот встал на месте, так и оставшись с раскрытым ртом.

— Посмотри на меня! — вновь потребовала Маргарет; он рывком высвободил руки, обеими ладонями обхватив ее за голову и приблизив лицо к самой решетке, так, что чувствовал теперь горячее частое дыхание на своей щеке.

— Вот так? — спросил Курт шепотом. — Посмотри и ты на меня. Ты видишь человека, который, невзирая на все, пытается тебе помочь? Я все еще стараюсь найти для тебя выход. Я все еще отыскиваю способ сделать так, чтобы нам с тобой не пришлось разговаривать в темном зале без окон, но зато с очагом и набором инструментов; я не хочу — так.

— Ты не посмеешь, — возразила Маргарет одними губами, замерев на месте; он качнул головой, глядя в глаза.

— Ты готова это проверить? Ты — готова? Ночь в этой камере, Маргарет, мелочь, ничто; сутки без воды — ерунда. Тебя ждет ад, самый настоящий ад, ты это понимаешь? И я проведу тебя по этому аду, с первого круга по последний, если сейчас ты не будешь говорить со мной, сейчас, здесь.

— Отпусти меня!

— Да, ты скажешь это еще не раз, — кивнул Курт, разжав руки, и она отбежала к стене, упав на колени и сжавшись в плаче без слез. Он перевел дыхание, не обращая внимания на предостерегающий шепот Райзе, и кивнул на решетчатую дверь. — Отопри.

— Гессе, ты не в себе, — шепотом возразил тот, и Курт повторил, не повышая голоса, выговаривая четко и требовательно:

— Отопри.

Райзе колебался мгновение, косясь то на Маргарет, то на него; наконец, одним движением повернул ключ в скважине. Курт, войдя, приблизился и, помедлив, присел рядом на корточки.

— Помоги себе, Маргарет, — негромко попросил он, сжав вздрагивающее плечо. — Не делай себе хуже. Ты по-прежнему надеешься на помощь герцога? Напрасно. Он тебя не спасет. Какие бы связи и каких бы покровителей он ни привлек — это не поможет, пойми.

— Так вот он ты, настоящий, — по-прежнему тихо и уже безвольно произнесла она, глядя в пол. — Не думала, что придется увидеть тебя... за работой.

— И я не думал, что мне придется смотреть на тебя сквозь решетку, но это случилось, это — данность, и я прошу тебя, не надо делать так, чтобы тебе довелось увидеть больше. Поговори со мной, Маргарет.

— Я не могу сказать того, что ты хочешь услышать, — возразила она, вновь подняв взгляд. — Я могу только повторять то, чего тебе слышать не хочется: я ничего не сделала, признаваться мне не в чем, и ты лишь напрасно тратишь время. Скажи мне, неужели ты спал спокойно в эту ночь?

— В эту ночь я не спал, — откликнулся Курт. — В эту ночь я был в твоем замке. Я искал — подтверждения либо же опровержения твоей вины; и, Маргарет, клянусь, я был бы рад, узнав, что ошибся. Но я увидел то, что показало мне: я прав, а ты — виновна.

— Ты ошибся. Ты ошибся, Курт, пойми это прежде, чем станет поздно! Ты сможешь это принять, сможешь жить с осознанием того, что осудил невиновного? — Маргарет снова взяла его за руку, стиснув запястье до боли, заглянула в глаза, глядя взыскательно и умоляюще. — Не позволь себе этого сделать. Я не верю в то, что ты сможешь... Не потому, что у меня есть покровители, которые могут помешать; я просто не могу поверить в то, что язык твой повернется отдать приказ исполнителю поднять на меня руку. Я не верю.

— Чего ты хочешь добиться? — вздохнул Курт, накрыв ее руку ладонью, и Маргарет вздрогнула, стиснув пальцы сильнее. — Чтобы я вспомнил, как любил тебя? Я помню это. Чтобы мне стало скверно при мысли о том, что происходит? Это и без того так. Чтобы твои слова ранили мне душу? Это происходит — и твое, и мое каждое слово, произнесенное в этих стенах, словно вбивает в меня гвоздь, режет, как нож. Но это ничего, Маргарет, ничего!.. не изменит.

— Ты всем это говоришь? — спросила она едва различимо. — При каждом допросе?

— Да, — кивнул Курт просто. — Я говорю это всем. Просто потому что это правда. Маргарет, ведь ты меня знаешь. Ты успела меня узнать за этот месяц; а теперь подумай и попытайся убедить саму себя в том, что, невзирая на все, я не смогу пойти до конца.

— Ты сможешь, — отозвалась она обреченно, ни на миг не замявшись. — Я знаю, что ты — сможешь. Ты сильный. Ты сможешь перебороть себя, сможешь... Но я все равно не верю. Я не желаю верить в это. Не могу верить.

— Поверь.

Маргарет не ответила, и в каменных стенах повисла тишина — такая же каменная, холодная, тяжелая; оба остались сидеть, не шелохнувшись, по-прежнему держа руки вместе. Райзе, замерший на пороге, тоже стоял молча, почти не дыша и стараясь даже смотреть в сторону, словно взгляд его мог нарушить что-то...

— Сейчас я ничего тебе не скажу, — наконец, разомкнула губы Маргарет, слагая слова через силу, неохотно, напряженно; Курт чуть склонился вперед, ближе к ее лицу, замерши снова на расстоянии дыхания, и осторожно уточнил:

— 'Сейчас'?

— Сейчас, — повторила она, не глядя ему в глаза. — Уходите. Ни о чем сейчас меня не спрашивай, я все равно не скажу более ничего, уходи. Или иди до конца, как собирался, веди меня в допросную, делай, что хочешь, или... или просто дай мне время подумать.

— Хорошо, — кивнул Курт. — Я уйду. Но я вскоре возвращусь, чтобы услышать то, что ты не сказала сейчас.

— Это не признание, — предупредила Маргарет, с заметным усилием отняв от него руки и сложив их на коленях; голос звучал неуверенно и тускло. — Мои слова сейчас — не признание.

— Конечно, — согласился он тихо.

— Это не признание, — отвернувшись, повторила она уже нетвердо, потерянно, и Курт, мгновение помедлив, вышел, не оборачиваясь и не говоря больше ни слова.

Наверх он не поднялся; слыша за спиною лязг запираемой решетки, прошагал вдоль рядов камер, остановился на повороте, привалясь к стене и ожидая, пока Райзе догонит его. Тот приблизился настороженный, хмурый, и остановился рядом, глядя в лицо.

— Ты сорвался, — произнес он укоризненно, и Курт улыбнулся, качнув головой.

— Нет, Густав. Я вполне отдавал себе отчет в том, что делал. Заметь, она почти сдалась.

— Да. Вынужден признать, хоть я и не понимаю, почему, не понимаю, что такого ты смог сказать ей.

— Не забывай, я все же неплохо ее знаю, — тихо ответил Курт, отвернувшись. — И еще — дело в том, что говорил это именно я; ты ведь для того меня и позвал. Чтобы на нее давил я. Чтобы вызвать у нее чувство безысходности; так?

— И тем не менее, она сдалась 'почти', — заметил Райзе. — У нас нет времени долго ждать, пока она надумает сознаться; если надумает. И, что бы там ты ей ни говорил, чем бы ни устрашал, ты ведь понимаешь, что никаких более тяжелых мер мы к ней применить не можем.

— Она ведь этого не знает, верно? — криво усмехнулся Курт, потирая глаза; сон навалился вдруг, неотвязно — то ли попросту подступил предел усталости, то ли этот разговор, взгляды, слова вымотали его.

Райзе вздохнул.

— Пусть так; выбора у нас нет. Подождем. Можешь вздремнуть час-другой; в тебе ни кровинки.

— Нет. Хочу поговорить с Ренатой; может, проведя ночь у нас в гостях, она станет разговорчивее?

Тот хмуро ковырнул носком сапога плиту пола, скосившись в сторону камеры, где была заперта горничная, и вздохнул.

— Сомневаюсь.

* * *

Райзе сомневался не зря — Рената продолжала безмолвствовать. Она просто сидела на полу, зажав ладони меж коленей, не убирая таких же золотистых, как у ее хозяйки, волос, падающих на лицо, не шелохнувшись, не поднимая взгляда к стоящим напротив следователям. Курт подумал бы, что она впала в оцепенение, что попросту не слышит и не видит никого вокруг, однако взгляд, пусть и рассеянный, оставался осмысленным, ясным и твердым...

'Ты ведь любишь свою хозяйку? — наконец, спросил он, уже готовясь уйти. — Ты можешь помочь ей. Если все то, что тебе известно, ты расскажешь мне, я найду, как спасти Маргарет от костра. Ты ведь не хочешь, чтобы ей грозило такое будущее, верно?'; лишь тогда чуть дрогнули веки, и взгляд со стены сместился к допросчикам; но ни слова по-прежнему не было сказано, а взгляд этот так и замер на уровне их сапог. 'Спаси ее', — повторил Курт тихо, однако более он не добился ничего — Рената так и осталась сидеть в каменной недвижимости, безмолвии и равнодушии.

Время, когда они вышли из подвала, близилось уже к полудню; глаза слипались у обоих — Райзе в эту ночь тоже не случилось поспать, а составление письменного отчета добило обоих. Бруно, оставшийся в одной из пустующих рабочих комнат, обнаружился по их возвращении мирно сопящим, и, поколебавшись, они решили последовать его примеру — без хотя бы двух часов сна дальнейшая работа была попросту невозможна.

Проснувшись, Курт обнаружил, что Райзе нет — как пояснил объявившийся через полчаса Ланц, тот сменил его на обыске замка.

— Лучший отдых — смена работы, — пожал плечами Дитрих на предложение передохнуть. — С моей бессонницей, абориген, у меня сейчас просто золотое время. Как наша красавица?

Курт лишь отмахнулся.

Под надзором лично Керна он, пробудившись, спустился в камеру Маргарет снова и вновь наткнулся на непробиваемую стену — та опять замкнулась, требуя защиты, свидетелей, расследования, грозя покровительством герцога и князь-епископа, перемежая угрозы мольбами и призывами защитить ее доброе имя и не отягощать совесть неправедным обвинением...

— Она довольно убедительна, — заметил Курт со вздохом, и Ланц нахмурился.

— Абориген, неужто ты поддаешься на ее слезы? Помни, улики говорят о ее виновности, и ты сам их видел, ты сам...

— Я знаю, — оборвал он; Бруно кашлянул, вмешиваясь в разговор, нерешительно присовокупив:

— И нельзя сказать, что твои приятели это подбросили: pro minimum[150] книжку без листов отыскали в твоем присутствии. Может, майстер Керн прав? Тебе не стоит этим заниматься?

— Я все знаю и все помню, — отрезал Курт хмуро. — Я в своем уме и памяти. И при следующем вопросе на эту тему я начну просто бить; это — понятно?

— Пойду-ка я, — усмехнулся Ланц, направляясь к двери, — покуда меня бить не начали... Переговорю со стариком, узнаю, как обстановка. А ты бы сходил подзакусить — на эти дни Керн, благослови Господь его предусмотрительность, повара взял. Это ты, может, с голодухи бесишься.

На сослуживца Курт бросил уничтожающий взгляд, однако же пообедать все-таки зашел — рацион следователей в последние сутки и в самом деле был довольно скудным и нерегулярным. Бруно, сидя за столом напротив, косился, и при мысли о том, как внезапно искренне стал принимать участие в деле человек, еще недавно готовый выть при мысли о своей службе Конгрегации, становилось смешно и зло разом. Обед прошел в безмолвии; зная, что угрозы Курта не всегда остаются на словах, подопечный молчал и после, идя следом за ним по коридору к рабочей комнате начальника.

К Керну, однако, они не дошли — на повороте к лестнице второго этажа их нагнал стражник из внешней охраны, сообщивший, что майстер Гессе, и именно он, требуется внизу как можно быстрее. У входных дверей, в приемной зале, под присмотром второго стража переминался с ноги на ногу худенький, как цыпленок, мальчишка лет семи, испуганно озираясь и теребя рукав.

— Вот, видите ли, — пояснил стражник, протягивая Курту грязный обрывок пергамента, перечищенный не раз и не три, свернутый в смятую трубочку, — принес вот это и не говорит, от кого. Требует вас, и все.

— Я ничего не знаю, потому и не говорю! — в голос крикнул мальчишка. — Меня дяденька попросил принести!

— Тихо, не кричи здесь, — предостерег его Курт, развернув клочок с неровными, прерывистыми строчками; мальчишка осекся, сжавшись, и опустил глаза в пол.

Бруно заглянул через плечо, читая; он оттолкнул подопечного в сторону, понимая вместе с тем, что тот успел схватить эти несколько строчек.

Имею сведения касатильно дела. Говорить буду с инквизитором Гессе лично и болше ни с кем. Нынче в час по полночи. Старый дом корзиньщика. Он должин быть один или разгавора не будет.

Курт нахмурился, переводя взгляд с текста, изобилующего ошибками и кляксами и явно написанного на коленке, на мальчика. Уже и без его объяснений было ясно, как день, что его просто остановили на улице, пообещав либо денег, либо сладость за услугу доставить записку в Друденхаус...

— Иди сюда, — кивнул Курт, разворачиваясь, и отошел к самой дальней стене, слыша, как за спиной шлепают поспешные частые шаги мальчика. — Рассказывай, кто дал тебе это и что сказал, — потребовал он, развернувшись к нему, и тот встал на месте, замерши и словно онемев; Бруно вздохнул.

— Господи, что ты делаешь, а?.. Пусти, — потребовал он, отодвинув Курта в сторону, и присел перед мальчиком на корточки. — Привет. Тебя как зовут?

— Вольф, — буркнул тот, и Бруно улыбнулся.

— Хорошее у тебя имя. Боевое. Я Бруно. А это — майстер Курт Гессе, которого ты спрашивал. Вот только нам интересно знать, зачем; ты ведь расскажешь? Что-то нам ничего не понятно.

— Мне тоже ничего не понятно, — отозвался мальчишка пронзительно и, увидев, как Курт поморщился, понизил голос. — Мне эту записку дяденька дал на улице; купил мне маковую булку с медом и дал вот это, чтобы я принес в Друденхаус. Он сказал спросить вот его, а больше никому не отдавать. Но у меня стражник отобрал...

— Естественно.

— Помолчи, а? — шепотом потребовал Бруно. — Ну, у него служба такая, — пожал плечами он, вновь обратившись к мальчику. — А больше тот дяденька ничего не говорил?