Некромант. Такая работа

Каждому из них приказ хозяина с успехом заменяет божью волю.

На Комсомольской, которую Лиза полгода назад повесила на меня, с достаточной регулярностью появлялись мертвые, принадлежащие самым разным "лицам, занимающимся противоправной деятельностью". И лица эти никогда не упускали возможность подгадить конкурентам, что здорово облегчало мне зачистку вверенной территории.

У Курской хозяин был один.

И практически каждый из нашей группы мог предьявить ему довольно длинный счет.

— Я жду тебя у выхода с кольцевой, подъезжай, — добавила Лиза и повесила трубку.

Я с тоской посмотрел на стоявшую на столе чашку, настучал клиентке эсэмэску с извинением и просьбой перенести встречу, накинул куртку и поехал на Курскую.

Есть вещи, которые приходится делать даже тогда, когда не хочется. Просто потому, что никто не сделает их за тебя.

Здесь для меня всегда пахло мертвечиной.

Иногда слабенько. Иногда, как сейчас, совершенно невыносимо. Это не столько запах, который можно учуять носом, сколько ощущение. Оно возникает, когда ты, шестилетний, неожиданно проваливаешься в глубокую влажную яму, прикрытую опавшими листьями. Оно сродни тому чувству, которое испытываешь, взяв в руки изъеденный червями гриб-переросток, каким-то образом затесавшийся в компанию крепеньких боровичков в твоей корзине. Его отголоски начинают звучать в тебе, когда ты опаздываешь домой вечером и бежишь по эскалатору, понимая уже, что никак не успеть вовремя и непременно будет скандал.

Страх.

Смерть.

Неизбежность.

Невозможность что-либо изменить.

Лиза топталась у выхода из метро и время от времени поглядывала на экран мобильника: трогательный беспокойный ребенок с тонкими запястьями, растрепанными темными кудряшками, в красной лыжной шапочке и куртке-дутике. Я помахал ей комком розового меха (слоненок? обезьянка? фиг разберешь!), прихваченным с лотка по дороге. Пучок квелых роз говорил бы о якобы предстоящем мне свидании куда более явно, чем глупенькая мягкая игрушка, но тратиться на букет, который потом все равно придется выбросить, поскольку он жутко мешает работать, я считал неправильным.

Кроме того, я терпеть не могу срезанные цветы.

Мне и так слишком часто приходится иметь дело с покойниками.

— Извини, любимая, что опоздал, на Озерной пробка, — скороговоркой пробормотал я. Достаточно громко для того, чтобы мои оправдания могли услышать все заинтересованные в этом лица.

— Я знала, что ты меня выручишь! — прошептала Лиза, обнимая меня и чмокая в ухо.

— Это-то и плохо, — тихонько вздохнул я. — Неужели совесть тебя совсем не мучает?

— Ну и где логика? — спросила Лиза. — Опоздал ты, а совесть почему-то должна мучить меня.

— Имей в виду, мне ужасно плохо, — серьезно сказал я. — Ты вынудила меня перенести встречу с клиентом, который, между прочим, хотел дать много денег. Я не успел допить кофе и к тому же остался без обеда.

— Это дело поправимое, — легкомысленно отозвалась Лиза.

— Хочешь сказать, что поведешь меня пожрать? — удивился я.

Это что-то новенькое.

— Хочу сказать, что минут через пятнадцать, если мы поторопимся, ты уже успеешь потерять аппетит, — сказала Лиза.

— Да ладно! — Я пренебрежительно фыркнул. — Для того чтобы я отказался перекусить за чужой счет, нужно что-то пострашнее одного несчастного зомби.

— Зараза ты самоуверенная! — улыбнулась Лиза. — Иногда мне кажется, что тебя вообще ничем не проймешь.

Я мог бы покачать головой и сказать, что она глубоко ошибается: на самом деле я хрупкое и ранимое существо. Нестабильная самооценка — хроническая болячка, здорово мешающая мне жить. Действительно эффективно работать и выдавать приемлемого качества результаты я способен только тогда, когда твердо верю в то, что я — лучший в своем деле и все мне по плечу. Стоит мне почувствовать себя неудачником — и можно сразу прощаться и ехать домой, поскольку толку от меня ближайшие пару дней точно не будет.

Но вряд ли от того, что Лиза узнала бы об этом, было много пользы.

— Ты меня сюда потрепаться вызвала или все-таки покажешь клиента? — спросил я вместо этого. — И еще — обед за тобой.

— Вымогатель! — отозвалась Лиза.

— Ну, с паршивой овцы — хоть шерсти клок, — сказал я.

— Я бы попросила! — возмутилась она. — Ладно, вон он.

Я проследил за ее взглядом.

Одна неделя, проведенная мертвым телом на открытом воздухе, равна примерно восьми неделям в земле и двум — в воде. Мало поднять труп и заставить его шевелиться. Без серьезной обработки он довольно быстро испортится, однако совсем свежий зомби внешне мало отличается от живого человека. Если не присматриваться — а никто не станет внимательно разглядывать ковыряющегося в мусорке бомжа или алкаша с бессмысленным лицом и трясущимися руками, — трудно что-то заподозрить. Этот был совсем свежий. Нам повезло, что сегодня по Курской дежурила Лиза. Вряд ли кто-нибудь из новичков обратил бы внимание на этого попрошайку лет тридцати на вид, слегка лысоватого, невзрачного, но выглядевшего вполне прилично. Его лицо, не успевшее еще оплыть, было покрыто тонким слоем стойкой аэрокраски, а под глазами и на подбородке, похоже, лежал дополнительный слой белого корректора, спрятавшего темные трупные пятна. Одет был наш сегодняшний клиент в потрепанный, но не слишком грязный свитер и мешковатые коричневые брюки, а в руках держал традиционную картонку "Памагите сабрат на апирацыю. Я нимагу гаварит".

Его выдавали только глаза.

Для того чтобы заподозрить в заразном и вонючем, потерявшем человеческий облик существе мертвеца, нужно хотя бы допустить, что перед тобой может быть мертвец. И то, что он ходит и канючит, еще не делает его живым. И еще нужно знать, что высматривать. Два буроватых треугольничка по обе стороны от радужки, пятна Лярше, чаще называемые просто "манкой", начинают проступать минут через двадцать после наступления биологической смерти и полностью проявляются до конца первого часа. У живых их не бывает.

— Времени у нас минут пятнадцать, не больше, — предупредила Лиза. — Постарайся сделать все аккуратно.

— А я-то всю жизнь мечтал размазать какого-нибудь зомби по стене, чтобы кишки и вопли! — хмыкнул в ответ я. — Испортила мне весь кайф.

— Тут уже часа полтора туда-сюда катаются ребята на черном джипе "Чероки", — добавила она.

— Записала номер машины?

— Разумеется. — Лиза кивнула. — Но не думаю, что нам это чем-то поможет. Такая хитрая сволочь, как местный заправила, вряд ли проколется на подобной ерунде.

— Хитрые сволочи, — назидательно сказал я, — как раз только на ерунде и прокалываются. Потому что слишком заняты, страхуясь от серьезных вещей. Ладно, все. Заткнулись, работаем.

Лиза вынула из кошелька купюру. Зомби слегка оживился, переступил с ноги на ногу и зябко поежился, привлекая к себе внимание.

Я натянул тонкие латексные перчатки телесного цвета (такие не слишком бросаются в глаза) и шагнул вперед. Два метра. Купюра перекочевала в раскрытый пакет, а в воздухе запахло полынью. Полтора. Лиза сделала вид, что читает надпись на картонке. Метр. Мертвый снова переступил с ноги на ногу, точно они у него затекли. Остро пахнуло застарелой мочой и вонью разлагающегося тела. Он чуял меня. Он знал, кто я. И это заставляло его мучиться совершенно невыносимо. Лиза вытащила еще одну купюру и пошуршала ею. Это подействовало буквально на пару секунд.

— Последи, чтобы он не подходил ко мне ближе, — попросил я, стараясь не дышать слишком глубоко.

Она кивнула и замкнула вокруг нашего сегодняшнего клиента защитный круг, пшикнув под ноги святой водой из распылителя.

Святая вода не делает с мертвыми ничего такого, что показывают в голливудских фильмах. Я имею в виду, в обрызганном ею ходячем трупе не появляются дырки и он не падает на землю как подкошенный. Фактически, она для них безвредна, и я до сих пор не знаю, почему они так боятся ее. Но до сих пор это был лучший из известных мне способов придержать зомби, не навредив ему.

Я всегда надеюсь, что в этот раз у меня все получится без того, чтобы его касаться. Дело не в естественной брезгливости человека, точно знающего, какая зараза прямо сейчас активно размножается внутри и на поверхности кожи этого существа. И даже не в страхе перед возможным нападением покойника.

Сами по себе мертвые не представляют опасности и неагрессивны, как неагрессивен медвежий капкан. Он стоит там, куда его поставили, и делает то, что должен делать. Ни один известный мне медвежий капкан не будет с воплями гоняться за вами по лесу, даже если вы — медведь. Но он защелкнется и сломает вам ногу, если вы окажетесь достаточно глупы, чтобы активировать его. В практическом смысле поднятый мертвец — такая же тупая и примитивная тварь. Запертый в собственном медленно разлагающемся теле, он может очень страдать, но действовать это его не заставит.

Человек не способен оторваться от земли и взлететь. Для этого ему нужен самолет.

Ходячий покойник не способен сделать что-то без приказа хозяина. Даже умереть. Для этого ему нужен я. Точнее, не столько я, сколько моя свобода воли. Подошла бы и чья-нибудь еще, тут разницы нет, но вот беда — не у всех получается влезть в чужую шкуру.

А некоторые двери открываются только изнутри.

— Ты следишь? — уточнил я.

— Слежу, давай быстрее, — отозвалась Лиза.

Зомби изо всех своих дурных сил рвался ко мне. Он не пытался обойти Лизу, заступавшую ему дорогу, как это сделал бы живой человек. Просто тупо пер и пер, похныкивая от боли и страха.

Ни святая вода, ни разбрызганное тут эфирное масло Artemisia absinthium нашему целеустремленному мертвому другу особенно не мешали. Черт, паршиво. Я прикрыл глаза и велел себе успокоиться. Будем надеяться, что минут пять у меня еще есть в запасе. Мало, очень мало, но я успею. Должен успеть.

Один из базовых симптомов наступления преагонального состояния организма, а затем и агонии — расстройство дыхания, приводящее к гипоксии и нарушениям деятельности центральной нервной системы. Вдохи становятся резкими, естественный ритм дыхания теряется, а темп все нарастает и нарастает, пока не достигнет условного максимума, а потом человек просто перестает дышать, как будто система внутри него выгорает. Я вытянул руки так, как будто хотел обнять ходячий труп, удерживаемый Лизой, и принялся дышать по схеме Неговского — коротко и глубоко. Обычно мне хватает нескольких вдохов, чтобы голова закружилась и в ушах начала стучать кровь.

Это единственный известный мне способ быстро объединить свое сознание с сознанием мертвого человека, которого мне нужно положить обратно в землю. Все люди умирают по-разному. Смерть от инсульта не похожа на смерть от ишемической болезни сердца и здорово отличается от смерти, вызванной обширной кровопотерей, однако все они объединены четкой последовательностью смены терминальных, или пограничных, состояний.

У каждого из этих состояний есть признаки, надолго запоминающиеся всякому, испытавшему смерть. Пользуясь этими воспоминаниями, я открывал моего мертвого клиента, как студент открывает бутылку пива зажигалкой при отсутствии открывашки. Мне было бы проще, знай я заранее, как и отчего он умер, но такая удача подвалила мне только раз за все время моей работы с Лизой. Тогда на Киевской кольцевой кто-то из наблюдателей обнаружил жутко испуганную мертвую тетеньку с плакатиком "помогите умирла мама" и собственным, заполненным от руки свидетельством о смерти с "острой двусторонней полисегментарной пневмонией" в графе "причина".

Я вскрыл его быстрее, чем рассчитывал, — и насторожился. Мне не нравится, когда что-то получается легче, чем должно бы. Как правило, потом за это приходится расплачиваться. И чаще всего — именно тем, чем ты платить не хочешь. Не то чтобы я был очень жадным типом, но свои траты предпочитаю планировать заранее.

Воздух, пропитанный вонью, казался мне теплым и густым. Я знал, что стою посреди промозглой московской зимы, но кожей чувствовал тяжесть худжандского августовского полдня, трескающегося по швам от жары. Московские минус семь ощущались как плюс двадцать восемь, не меньше. Не открывая глаз, я содрал с себя куртку и уронил под ноги.

Уже не страшно, почти закончил.

Простыть за пять минут я, скорее всего, не успею, а если и успею — невелика беда. В ушах так громко стучала кровь, что услышать, что кричит мне Лиза, я не сумел. Наверное, это было что-то важное, но я не мог позволить себе отвлечься.

— Потом. Все потом, — сказал я, изо всех сил стараясь не потерять связи с нашим покладистым мертвым клиентом.

Очень трудно долго держать руки на весу. Кроме того, часто не вполне очевидно, какие конкретно руки тебе нужно не уронить, если ты пытаешься одновременно контролировать два тела. Мертвый попрошайка оказался очень восприимчивым. Несчастный, измученный и перепуганный, он готов был поделиться со мной любой информацией, лишь бы я помог ему выбраться из этого кошмара. Обычно зомби с Курского вокзала — существа недоверчивые и плохо осознающие себя. Вы пробовали когда-нибудь решать рабочие вопросы с человеком, пьяным в хлам? Даже если он хорошо к вам относится и хочет помочь, легко это обычно не бывает. Заставить мертвого действовать хоть сколько-нибудь осознанно еще сложнее.

Это мертвый парень оказался исключением из правил. Ему было очень плохо и страшно. Его "плохо и страшно" длилось уже довольно долго, но мыслить с достаточной четкостью это ему не мешало. В своей нынешней жизни, которая началась вскоре после того, как небритый врач констатировал его смерть от остановки сердца, он был счастливо женат и последние десять лет вместе с женой занимался исследованием осознанных сновидений. И сейчас он полагал, что ему снится кошмар, что он спит и по какой-то причине не может проснуться.

Это было невероятно соблазнительно. Настолько соблазнительно, что я не удержался.

Я назвал его по имени.

— Кто тебя поднял, Давлат? — спросил я. И только потом сообразил, что допустил очень большую ошибку.

Старое имя воткнулось в него, как нож в подставленную ладонь.

Прошило насквозь.

Пришпилило к тяжелому мертвому телу.

Овеществило.

Я почувствовал, как он испугался. Сонная уверенность покинула его, уступив место панике, — так проваливаются в полынью, прежде чем ледяной темной водой, захлебываясь ужасом. Зомби застонал, зачмокал — и вдруг резко дернул вперед. Руки убрать я не успел. Он прижался лицом к моим ладоням и удовлетворенно замычал.

— Не дай мне упасть, — крикнул я слегка растерявшейся Лизе.

Сердце успело стукнуть всего пару раз, когда на меня накатило. Больше всего на свете в своей работе я ненавидел именно это.

Тьма, бесконечная и гулкая, навалилась на меня, подмяла под себя и вошла так, как будто именно я был случайным гостем своего тела, а она — полноправной хозяйкой. Она пахла прозрачным холодным осенним днем, когда под ногами людей шуршат мертвые листья. В ней была уютная тяжесть земляных комьев, скрежет лопаты по камню, мягкое повизгивание колес железной тележки, приглушенный матерок, звяканье горлышка водочной бутылки, поцеловавшейся с краем стакана. И абсолютное, безусловное принятие меня — таким, какой я есть, потому что именно такой, отличающийся от других, похороненных здесь и приходящих сюда, я был хорош для нее. Тьма ждала меня параноиком и лентяем. Тьма ждала меня слабаком, не сумевшим бросить курить без посторонней помощи и привыкшим на ощупь искать свежие носки в груде выстиранного машинкой белья. Тьма ждала меня не умеющим разбираться в музыке и не понимающим Толстого. И для нее я был совершенством просто потому, что был собой.