Меня бросило в жар. То ли от его тёплого дыхания, то ли от неожиданного признания. Он меня хочет! Да он даже не знает, как меня зовут. Я, кстати, тоже не знаю его имени... А! Какая нах$й разница!

— М-можно? — голос дрожит, как у обиженного ребёнка.

Меня колотит от возбуждения и какого-то нехорошего предчувствия. Его тут же смывает жаркой волной, вызванной очередным поцелуем, глубоким и настойчивым. Он ещё спрашивает! Не знаю, куда вдруг делись мои гордость и независимость. Ведь это я хотел его! Хотел, чтобы он принадлежал мне, стонал от моих ласк, просил трахнуть его. Ирония судьбы, бл$дь! Чтобы повернуться к незнакомому человеку спиной, — я уж не говорю про другие участки тела! — нужно доверие. Какая-то родственная близость, что ли. Уверенность, что ничем плохим это не закончится. Слишком романтично, учитывая то, что речь идёт о сексе, но у каждого, как говорится, свои закидоны.

Так вот, все тормоза у меня сорвало окончательно. Я бы не сказал, что вдруг откуда не возьмись, словно яркий цветок посреди выжженной пустыни, во мне родилось доверие к этому загорелому парню с сильными руками, горячим телом и губами, от которых горела шея, подбородок, а собственные губы распухли и стали сливового цвета. Это было не доверие, а какая-то мучительная обречённость. Внутренний голос шептал: "Ничем хорошим это не кончится", а тело кричало: "Бл$дь! Но как же хорошо от этого будет!". Я позабыл про презервативы, лежащие в заднем кармане спущенных до колен джинсов; про опасность заразиться СПИДом и ещё целым веером нежелательных заболеваний; про свою гордость, в конце концов. Хотя какая уж тут гордость, когда член стоит колом, готовый лопнуть от перевозбуждения?!

Кажется, я кивнул механически. Мозг сдался под напором одуревшего от

умелых ласк тела и просто отключился. Карие глаза вспыхнули триумфом, из груди вырвался резкий вздох. Неужели он всё это время не дышал, ожидая моего ответа?! Бред какой-то!..

Его руки легли на мои щёки, губы накрыл лёкий поцелуй, затем ладони

скользнули к затылку, взъерошили волосы. Поцелуй усилился. Я в очередной раз приготовился потерять сознание. Наверное, никогда в жизни столько не целовался! Но, чёрт, как же здорово он это делает! Его руки упёрлись в стену по обе стороны от моей головы, он привалился ко мне всем телом, тяжёлым и горячим.

Наверное, со стороны картина выглядела смешно. Два парня, обнимающиеся и целующиеся в грязном тамбуре, пахнущем застарелой сыростью. Один — со спущенными джинсами и трусами. Мускулистые бёдра, покрытые короткими волосами, подрагивают от возбуждения — в такт напряжённому члену. Второй — с бешеными глазами и готовой лопнуть ширинкой.

Я наконец-то смог оторвать руки от его задницы. Схватился за ремень, потом расстегнул ширинку. Залез под трусы, нащупал раскалённый член внушительных размеров. От прикосновения к тонкой и нежной коже перехватило дыхание. Он затрясся мелкой дрожью и судорожно прошипел:

— Не м-могу б-больше...

Чёрт, всё бы отдал за то, чтобы увидеть его член, а потом глаза. Умоляющие и блестящие от возбуждения. Но ни одному из моих желаний не суждено было сбыться. В тамбуре было темно, а его голова безвольно упала на моё плечо. Короткие чёрные волосы приятно шекотали шею при каждом вздохе. Руки скользнули за его спину, спуская трусы, джинсы, сжимая упругие ягодицы. Он дёрнулся вперёд, прижимая свой член к моему, и как-то обиженно хныча:

— Бл$ааадь!

— Хватит материться, урод, — просипел я и обалдел от собственных слов. Он вскинул голову, посмотрел на меня сквозь злобно сощуренные глаза. В них

плескалась нехорошая улыбка. Меня передёрнуло от этого собственнического

взгляда. Он схватил меня за бока и, словно игрушку, развернул на 180 градусов.

Я едва успел упереться в стену согнутым локтем, уткнулся в изгиб головой, чувствуя, как одна рука впивается в бок чуть повыше тазовой косточки, а другая

ползёт вверх, под пуховик и свитер, гладя и массируя напряжённую спину. Тело само выгнулось дугой.

Не знаю, удосужился ли он смазать свой член хотя бы слюной, но когда я

почувствовал его прикосновение, мне было уже всё равно. Тупая боль сплелась с томительным удовольствием — от ощущения чужой плоти, настойчиво, но медленно проникающей внутрь. Он словно берёг меня. Правда, верилось в это с трудом. По собственному опыту знаю, как тяжело удержаться от бешеного ритма, когда перед тобой симпатичная спортивная задница. Тело покрылось испариной, бесполезная одежда жгла кожу, притупляя чувства. Его руки вцепились в мою талию, а зубы — в плечо. Если бы не пуховик, прокусил бы до крови.

Когда он вошёл до конца, перед глазами запрыгали фиолетовые круги. Я откинул голову на его плечо, почувствовал, как его губы целуют моё ухо, щёку. Сильные руки перехватили поперёк живота, прижали сильнее, приподнимая, словно пушинку. Откуда силищи-то столько?! Движения стали резче и быстрее, унося с собой остатки боли. Ритмичные толчки отдавались в голове яркими вспышками удовольствия, в паху кто-то жарил барбекю. Он сминал меня словно глину, лепил по своему усмотрению. Унизительное для мужчины и одновременно прекрасное ощущение — принадлежать кому-то...

Не помню, сколько мы трахались, словно кролики. Но когда его рука, легла на мой раскалившийся член, я задёргался в сильнейшем оргазме, срываясь на крик, матерясь и ловя ртом холодный сырой воздух. Через секунду внутри разлился благодатный огонь, шею окатило горячим сбивчивым дыханием:

— Бл$$$$ааадь!

$%аный матершинник! Думать приличными словами почему-то не получалось. Минуты три мы стояли, прижавшись друг другу, срастаясь обнажённой кожей. Глаза вдруг стали влажными от нахлынувшей нежности к тому, кто только что трахнул меня, словно пэтэушницу — быстро и незатейливо. Вслед за нежностью пришла злость — чистая и выжигающая всё к чертям. Я злился на его силу, на свою слабость. Злился от того, что понимал — больше такое не повторится. От этого хотелось плакать. По кой хер я сел в этот грёбаный вагон?! Получил приключение на свою задницу! Бл$дь, ну какой же он классный!

Тонкие пальцы, перемазанные моей спермой, скользнули назад, освобождая расслабившийся член из тесных объятий. Он отстранился, тяжело дыша. Привалился к противоположной стене. Я повернулся к нему боком, тело ломило, руки предательски дрожали, мешая натянуть трусы и джинсы, ноги подкашивались. Я не мог посмотреть ему в глаза. Звук застёгиваемой молнии и тихое звяканье ремня окатили ледяной водой. В мозгу вспыхнуло неожиданное желание — забить его до полусмерти. Грудь сдавило. Сам виноват, урод! Подставил задницу — нечего жаловаться. В этот момент я бы принял от него всё, что угодно. Презрение, издёвку, смех, даже удар по почкам. Я бы всё ему простил. Как никому и никогда. Что со мной, вашу мать?! Что ты со мной сделал, чёртов ублюдок?!!!!

Я повернулся к нему бледной тенью, поднял мутные глаза, не надеясь увидеть в ответ хотя бы симпатию. Почему-то казалось, что после случившегося он меня ненавидит. Если бы он только улыбнулся... Потемневшие до черноты глаза смотрели изучающе, разрезая душу хирургическими движениями. Смуглые скулы покрыл румянец, лоб блестел от пота, грудь тяжело вздымалась. Я достал платок, протянул ему:

— Вытри руки, — слова упали в ухающую тишину тамбура. Поезд мерно

раскачивался, отбивая одному ему известный ритм.

Он соображал целую вечность. А я стоял, как истукан, и думал о его комфорте. На себя было определённо наплевать. Большего унижения я ещё никогда не испытывал...

— Спасибо, — словно эхо, отражённое от стен пещеры. Рука уверенно потянулась за платком, аккуратно вынула его из моих пальцев.

Металлический женский голос объявил конечную остановку.

— Пойдёшь? — кивнул я в сторону освещённого салона.

Он помотал головой, достал из кармана пачку сигарет и зажигалку. Лёгкий запах бензина распространился по тамбуру, назойливо забираясь в нос. Маленький огонёк осветил отстранённое лицо и вспотевший подбородок, заплясал в почерневших глазах. Язычок пламены задрожал от резкого дыхания, вырывающегося сквозь сомнкнутые зубы, сжимающие сигарету. Сука! Хоть бы постеснялся при мне курить!

Я развернулся и на негнущихся ногах зашёл в вагон. Двери глухо сомкнулись за спиной, освобождая от тяжелого табачного дыма, разъедавшего и без того слезящиеся глаза. Я сел на своё место, поморщился от секундой боли, механически проверил сумку с ноутбуком, посмотрел на часы. 22:17. Выходить примерно через 5 минут. За окном замелькали ангары, маленькие кирпичные дома, каркасы недостроенных складов. Я смотрел в окно и ни о чём не думал. Хотелось поскорее выбраться из этого металлического плена, избавится от стука колёс, сводящего с ума своей ритмичностью. Господи! У меня теперь от одного вида поездов будет эрекция!..

Он подошёл неслышно, сел напротив. Руки нервно теребили мой платок. Я отвернулся к окну. Лучше не видеть его лицо, его глаза. Лучше не думать, что я ему понравился, что он снова хочет меня, что я обязательно увижу его снова. Всё это херня! Потому что он уже жалеет о том, что сделал...

— Не дашь позвонить? У меня на мобильном деньги кончились... — хриплый голос пробрал до костей, заставил съежиться, как от удара.

Я протянул ему свой телефон и тут же возненавидел себя за это. Ну что я за слабак?! Мало того, что дал ему себя трахнуть, так ещё и готов служить после этого!..

Он забрал телефон, набрал номер, приложил к уху. Глаза, всё это

время смотревшие на меня, медленно опустились, прячась за ресницами. На лбу появилась тонкая морщинка. Моё сердце сдавила щенячья нежность. Ещё чуть-чуть и я бы бросился перед ним на колени...

Он захлопнул телефон, протянул обратно:

— Спасибо. Никто не берёт трубку, — бросил он холодно, словно оправдываясь.

— Понятно.

Поезд начал тормозить. Мы поднялись одновременно и, словно сговорившись, пошли к дальнему тамбуру. В нём тоже было холодно, но не пахло сигаретами, потом, чужой туалетной водой и... спермой. Моё тело горело, и только под сердцем кусками льда застряли обида и безысходность. Через две минуты двери со скрежетом распахнулись, в лицо ударил ветер, царапая кожу мелким снегом, ослепляя глаза и пробираясь за воротник. Спустившись на перрон, я достал из сумки шапку, натянул обеими руками и встал, как вкопанный. Он стоял за спиной.

— Слушай... — произнес он. Я развернулся, и он тут же замолчал. На голове — капюшон, скрывающий лицо. Руки в карманах. Переминается с ноги на ногу. Наконец неуверенно выдыхает:

— Пока?

— Пока, — отвечаю и чувствую, что умираю. Он разворачивается и уходит.

Метель скрывает его силуэт уже через несколько метров, оставляя меня одного. И хотя вокруг снуют выбравшиеся из электрички люди, чувство полного одиночества не исчезает, становясь сильнее. Я вытираю глаза тыльной стороной

ладони, оставляя на коже влажные следы, которые тут же высушивает налетевший ветер.

Я не помню, как сел в автобус. В тёплом салоне было полно народу. Все о чём-то переговаривались, не замечая друг друга. В кармане заверещал мобильник. Звонила мама, как всегда обеспокоенная судьбой любимого сына.

— Мам, я уже приехал. Только что сел в автобус. Буду минут через десять.

В магазине что-нибудь купить?

— Как хочешь, Серёж. У нас всё есть. Тебе картошку поставить

разогреваться?

— Ага, мам. Ну ладно, давай.

Разговор уложился в десять секунд. Я вообще не мог долго разговаривать с родителями. Нет, я их очень любил — просто делал это в основном молча. Зато мама могла болтать часами. Неудивительно, ведь она видела меня раз в месяц, а то и реже, и всегда сгорала от желания поделиться новостями.

В магазине около дома я купил полуторалитровую пачку апельсинового сока. Это был один из тех напитков, которые я мог поглощать в неограниченных количествах. Наверное, во всё дело в самовнушении, но апельсиновый сок чудесным образом заряжал энергией и улучшал моё настроение, которое в этот вечер было основательно подпорчено. Виновник торжества (в чём не приходилось сомневаться) оставил на моём теле дюжину синяков и гордо

удалился в неизвестном направлении. Наверное, это было написано на моём

лице, потому что милая продавщица средних лет посмотрела на меня с такой

нескрываемой жалостью, что захотелось провалиться сквозь чисто вымытый

пол магазина, практически пустого в это время суток.

Дверь в квартиру родителей я открыл своими ключами. Их у меня была целая связка: от квартиры в Москве, от офиса, от почтового ящика, от домофона. Два ключа — золотистый с широкими бородками и простой серебристого цвета — открывали внешнюю и внутреннюю двери квартиры, где вот уже 13 лет жили мои родители и младшая сестра. Прихожую заливал мягкий свет с кухни. Мать копошилась около плиты, часто поправляя короткие тёмные волосы. В воздухе плавали аппетитные запахи. Я щёлкнул выключателем и зажёг свет. На него, как мотылёк, прилетела обрадованная мама и бросилась обниматься:

— Сынок!

Она обняла меня и бережно поцеловала в выбритую щёку.

— Замёрз? Есть будешь?

— Я сначала помоюсь, ладно? Полотенце мне найди...

— Сейчас. Вон тапки твои.

Я разделся и сунул ноги в старые потрёпанные тапки. Они ждали меня каждый раз, словно верный пёс, встречающий хозяина. Домашний уют заставил расслабиться. Только сейчас я почувствовал, что чертовки устал. Из соседней комнаты вышел отец, посмотрел на меня поверх очков:

— Серёга, привет.

— Привет, па. Чего делаешь?

— Футбол смотрю.

— А Светка где? — Светкой звали мою сестру.

— Гуляет.

Отец всегда считал, что мать балует мою сестру. Меня он любил и уважал. Вообще, мне феноменально повезло с семьёй. Мать была врачом-педиатром, отец — главным бухгалтером в строительной фирме. Сестра училась на втором курсе пединститута. Хотела стать филологом или журналистом. Но феноменальность их заключалась не в этом. Родители спокойно отнеслись к моей сексуальной ориентации. Когда мать узнала о том, что её сын гомосексуалист (а произошло это три года назад), даже не ревела. Просто поговорила — как с ребёнком-пациентом — и успокоилась. Видимо, справиться с шоком помогло медицинское образование. И, наверное, врождённая интеллигентность. С отцом было сложнее, но с помощью мамы он пережил это известие с минимальными психологическими потерями... На самом деле

всё было намного сложнее, но вспоминать об этом не хочется. Самым страшным тогда казалось отвращение со стороны матери и отца. Я был готов к ругани, слезам, истерикам. Но только не к отвращению. Отец вообще долго со мной не разговаривал. Видимо, решал, как себя вести. Я жутко переживал. Потом он понял, что сын остался сыном — серьёзным, умным и сильным. Наверное, последнее и убедило его в том, что ничего страшного не произошло.

Сестра, выросшая в атмосфере свободы и вседозволенности, приняла новость стоически, но в своей неповторимой манере. Я понимаю, что моё признание её ошарашило. Это ведь всё равно что узнать, что всё это время твоим братом был совсем другой человек. Может, поэтому её первый вопрос был полон наивного детского недоверия: