Глава 6

— Меня эти царицынские дамы скоро со свету сживут!

— Когда ты успела с ними поругаться?

— Пока не успела, — мрачно ответила моя дражайшая. — Но уже скоро. Они все просят продать этот лак — а как я им его продам?

— Что, задешево очень просят?

— Да нет, пять рублей за флакон все готовы отдать, а то и больше. И выработать этот лак — дело на полчаса. Но вот где флаконы для них взять?

— А что, Машка отказывается их делать?

— Я не отказываюсь, — встряла "дочка". — Я уже их больше сотни сделала...

— Видишь ли, — снова вступила в разговор Камилла. — Мало лак сделать и разлить по флаконам, надо эти флаконы еще и пробочкой заткнуть!

— И что? — у меня картинка стала проясняться, но следовало уточнить.

— А то, что лак приклеивает все, кроме этого твоего полиэтилена! А мы его уже почти весь истратили...

— Как истратили??

— Ну, с парниковых рам все сняли... я стекла вместо этого сделаю, честное слово! — Машка выглядела очень смущенной.

— А мне сказать не могли?

— А все рано никто этот полиэтилен не продает — ответила Камилла. — Я уже узнавала.

— Ты же химик, сама сделай.

— Саш, ты иногда такой умный становишься, что просто удивительно! — съязвила жена. -Ттолько скажи мне, в какой пробирке мне получить пару тысяч атмосфер давления? И каким образом? Пехманн делал в ружейном стволе, и получал четверть золотника полиэтилена в сутки. А мне нужно сразу фунтов десять — да я два года столько делать буду, да и то, если больше ничем не заниматься!

— Ладно, не ругайся. Я и в самом деле иногда бываю слишком умным. Но если взять четыреххлористый титан, да смешать его с триэтилалюминием, то и при одной атмосфере можно кое-что сделать — да, про это я еще, оказывается, не забыл. — Или ты думаешь, что я эти тысячи атмосфер в Австралии в ночном горшке получал? При тридцати атмосферах вообще замечательно получится, но это уже будет чистый выпендреж.

— Чего-чего взять?

В конце концов пришлось отдать Камилле с Машкой тщательно сберегаемый остаток пакетиков — все же "хорошие отношения с дамами света" пользу приносят несомненную: через них на мужей и отцов давить проще. И, как оказалось, не только в Царицыне.

Новый тысяча восемьсот девяносто девятый год мы встретили весело и с выгодой. Я даже про вырученный Машкой склад не говорю: по прикидкам только трактора должны были до ледохода привезти мне больше "мечтаемого" миллиона рублей. И это при том, что тариф я устанавливал на треть ниже, чем на железной дороге для грузов пятого класса без надбавки за срочность, а возил вдвое быстрее. Не сказать, чтобы местные железнодорожники были очень счастливы... но грузов пока все равно было заметно больше, чем могли перевезти мои трактора и их паровозы вместе взятые.

"Прибыля" нарисовались даже не потому, что на завод перед Рождеством удалось сманить четырех неплохих токарей из Кунавино, и производство моторов утроилось. Почему-то царицынские купцы решили, что если уж "дамские цацки" моя компания делает лучше, чем любые иностранцы, то в "основной работе" у меня вообще все прекрасно. После этого количество дорогих грузов у меня резко выросло, и теперь "трактор" за один рейс до Саратова приносил более сорока рублей, а на ставшей самой популярной линии до Нижнего — больше ста. Благо этой зимой безработных матросов было много.

Как и с железнодорожниками, доходы обозников не изменились: купцы заказывали доставку тех грузов, которые гужевым транспортом перевозить было либо невыгодно, либо невозможно. Вдобавок у меня-то доставка была не "до крыльца", и локальные перевозки от реки до складов оказались очень востребованы — а они, как правило, были в разы дороже дальних. Но мужикам этого было не объяснить, и для защиты от мелких пакостей пришлось каждому трактористу купить револьвер. Что же до крупных — повезло: мужиков, которые сделали прорубь на обычном пути движения тракторов, потерявшие в темноте две упряжи обозники в этой же проруби и утопили. Груз — он ведь чей-то, а конь да верблюд — свой, притом еще и кормилец.

Хотя миллиона рублей у меня все равно не было: деньги тратились практически с той же скоростью, с какой и поступали на счет. "Альпине" делала для меня еще четыре зуборезных станка (все четыре удалось сторговать за девяносто тысяч) и два токарных — по восемнадцать тысяч.

Сто тысяч ушло на создание "товарищества" с Полем Барро. Французский завод изрядно подкосил его бизнес, и я предложил ему гарантированную альтернативу разорению: семьдесят тысяч наличными (за две трети участия в предприятии) с правом полного выкупа через три года за еще пятьдесят тысяч. Тридцать тысяч было вложено в техническое переоснащение завода. Не лучшее вложение — через год этот же завод обошелся бы мне на четверть дешевле, но ждать было нельзя, а альтернативы для литейки просто не было.

Пока не было: на окраине старинного волжского городка Ставрополя удалось прикупить сто сорок десятин земли. Довольно дорого, по тридцать восемь рублей с копейками, но за пять с половиной тысяч я получил неплохую площадку для будущего завода. Достоинством площадки было наличие изрядных запасов годной для выделки кирпича глины. Что же до цемента — так я не поленился скататься в Казань и обстоятельно побеседовать с Генрихом Алоизовичем, после чего "папаша Мюллер" приступил к проектированию нового цементного заводика в Хвалынске: ему очень понравилась задача построить завод годовой мощностью в триста тысяч тонн цемента. Ну и зарплата тоже.

Сосватал я и Севера Капитоныча из Николаева, причем в этот раз Дементьев "сосватался" не один, а приехал с четырьмя рабочими. Все они, конечно, приехали "за зарплатой" — все же специалистам я решил платить пятьдесят рублей (Дементьеву я сразу предложил двести пятьдесят) так как пока больше мне предложить было особо нечего — но теперь у меня образовались "агенты влияния", с помощью которых позже получится сманивать рабочих куда угодно.

А сманивать придётся, и весьма активно. С Рудаковым я обсудил "будущее плоскодонного флота" очень подробно, и теперь в эллинге, кроме кучи заготовок для следующих ферри, стоял очень "экзотический" корпус. В принципе, ничего особо выдающегося: плоскодонка — она плоскодонка и есть. Только это было не "корыто", а именно палубное судно. Речное — высота борта над водой не превышала аршина, как на большинстве речных пароходов, но в остальном для нынешних времен более чем странное: над низкой палубой торчала лишь аршинная же надстройка длиной в семь метров, а над ней — небольшая (меньше метра) рубка. Никаких тебе труб, мачт и прочих "архитектурных излишеств", только два небольших усеченных конуса на носу и корме и четыре вовсе маленьких — по бортам. Хотя место для мачты все же предусматривалось — за рубкой, но и мачта предполагалась низенькая, метра в два высотой, да еще и складная — только огни сигнальные вешать.

Но главное — корпус судна должен был быть сделан из полудюймовой брони, в результате чего судно шести метров шириной и тридцати длиной весило шестьдесят тонн. В него еще предстояло установить два полуторатонных мотора, которые усиленно делались на заводе, затем — заправить десять тонн бензина — и можно было куда-нибудь на нем плыть. Предварительно установив в большие конуса-башни какие-нибудь пушки. А в маленькие — пулеметы.

В движение этот утюг должен был приводиться двумя воистину монструозными моторами, каждый из которых представлял из себя сдвоенный "ЗИЛ-375", точнее, мою "интерпретацию" этого двигателя. От "оригинала" от отличался чугунной головкой цилиндров, большим ходом поршня (сто десять миллиметров) и меньшей компрессией, что позволяло ему работать на шестьдесят шестом бензине. Но в результате мотор должен был давать сил триста — и мне оставалось лишь дождаться альпиновского "длинномерного" токарного станка, чтобы изготовить коленвалы для этих чудищ. Я станки ожидал уже в начале марта, так что надеялся спустить кораблик на воду сразу после ледохода. А Яков Евгеньевич надеялся "продать" новый монитор Флоту — и не без оснований: без вооружения кораблик получался ценой тысяч в восемьдесят (почти вдвое дешевле "Ураганов" — существующих мониторов, построенных тридцать лет назад), а на двух моторах должен был разгоняться километров до двадцати пяти в час (вдвое быстрее прежних) и при этом с полной загрузкой имел осадку в сорок сантиметров (втрое меньше). Я на такое счастье, как "госзаказ", не надеялся, но все равно собирался построить завод для их производства на Амуре: там речные мониторы очень нужны — для охраны будущих моих владений.

Еще летом в гости к деду приехал его давний приятель Леонид Валерьевич Херувимов. Он был не из моряков, а сугубо гражданским человеком и в университете Петербурга служил на той же должности, что и дед в Морской академии, то есть хозяйством заведовал. И не дворницкими метлами и лопатами, а все больше по оснащению аудиторий, лабораторий и прочего именно учебного хозяйства. Ну а поскольку проблемы им приходилось решать близкие, то и в делах они частенько пересекались — а периодически и "оказывали взаимопомощь": ну где, например, взять те же кресла для массовых мероприятий, как не в "дружеском" заведении? В Петербурге давно сложился своеобразный "кружок по интересам", в который входили почти все "завхозы" высших учебных заведений города.

Поэтому Херувимов имел прямой доступ во все столичные институты, и по просьбе деда провел "окучивание" студентов подходящих специальностей. Нам тогда понадобился собственный газовый завод уже очень срочно, а в России таких специалистов можно было найти лишь у железнодорожников.

Теперь, когда вопрос с деньгами вроде как решился, мне понадобилось уже очень много народу с соответствующим образованием. В "той жизни" я всех своих ведущих специалистов знал, и даже знал, где их найти сейчас — но они, в свою очередь, себе сами подыскивали помощников, и времени на это уходило слишком много. А иногда и не находили, тратя усилия и время впустую. Теперь я решил "все делать по науке", поэтому Херувимов, прикинув все выгоды моего предложения, организовал настоящее "кадровое агентство", которое по моим запросам выискивало и инженерно-технический состав, и рабочих профессиональных. Пока — в Петербурге и немножко в Москве, но он собирался открыть отделения агентства и в других городах Империи (а, возможно, и за границей).

Впрочем, рабочих-то набирать пока было легко: среди безработных пока что было достаточно профессионалов. Не высшего класса, но кое-что делать умеющих. Ко мне они шли с охотой: и зарплата довольно приличная, и жилье более чем: семейным я сразу выделял "квартиры", а одиноким "предоставлял общежитие". Дома для рабочих были правда хреновенькие, двухэтажные стиля "баракко" — но с "центральным отоплением" (горячая вода шла от паровых машин), с небольшой, но отдельной кухонькой и — главное — с теплым сортиром. Где в Ергенях водится фаянсовая глина, с еще с "того раза" помнил. Плохенькая и мало — но мне и нужно было тонн пять. А что унитазы получались розово-желтые, так мне их не на стол ставить... Пока и такие сойдут, тем более дома для рабочих скоро будут строиться уже капитальные.

Но это — в будущем, сейчас же у меня "на носу" была посевная — и летний строительный сезон, причем сейчас — так как "сельский" календарь сдвинуть невозможно — посевная была важнее.

Когда-то, давным-давно — еще будучи студентом московского института, я прочитал, что в войну в СССР не было голода, хотя зерна собрали даже меньше, чем в страшный голод тысяча девятьсот двенадцатого года. Не было голода в том смысле, что народ с голоду массово не вымирал — а через год-два, если ничего не сделать, начнет. И через двенадцать лет — тоже.

Интернет-специалисты отсутствие голода объясняли тем, что народ массово выращивал картошку, тем и спасся. В засуху-то картошка тоже не особо растет, так что хотя в "прошлый раз" картошкой из будущего и занимался, спасла она мало кого. Но ведь бывает иногда, что засухи-то и нет!

Грядущий тысяча восемьсот девяносто девятый как раз и был "годом без засухи" — сколь ни странно звучит "грядущий" и "был" в одном предложении. Ладно, путь "будет" — и вдобавок не особо жаркий. Урожай — зерна — вышел так себе, средненький, но неплохой, а вот насчет картошки народ особо не озаботился. Впрочем, несмотря на "массовую рекламу" со стороны в том числе и властей, картошкой крестьяне "не озабочивались" и в любой другой год, рассматривая ее как "мелкое дополнение к рациону" на манер репы или морковки. Есть — хорошо, нет — ну и хрен с ней.

И дело было, как я уже понял, не только в довольно наплевательском отношении "пейзан" ко всему новому. Не было у крестьянина сил и времени картошкой заниматься. Зерно — да, за зерно деньги платят, а кто будет покупать много картошки? Хранится она недолго, стоит копейки, а урожай — крайне невелик. Труда же картофельное поле требует впятеро против пшеничного.

Конечно урожай невелик — ведь если картошку не окучить, да и просто посадить неправильно, то откуда урожаю-то взяться? Поэтому даже "на посадку" картошки было очень мало. СССР в годы войны выжил не потому, что "все вдруг стали умными", а потому что картошки — именно на посадку — вдруг стало много. А много ее стало потому, что в стране стали массово делать искусственный каучук. Из спирта, который добывался из картофельного крахмала. Вавилова, как кто-то объяснял, посадили не "за генетику", а за то, что угробив урожай картошки во всей стране, он оставил Родину без шин и презервативов...

Сейчас "моей" картошкой можно было засадить почти что половину десятины. Неплохой картошкой, с сотки огорода (при хорошем уходе) собирали до шестисот килограмм. Да и в полях, если мне склероз не изменяет, в "прошлый раз" больше трехсот центнеров с гектара собирали — при посадке двух тонн. А у меня сейчас тонна из Ленкорани приехала — так что даже при рекордном урожае запас получится аж триста тонн. Всю страну, конечно, не прокормить...

"Местные" сорта давали в урожайный год раз в десять меньше, а в жару — даже при обильном поливе — кроме ботвы, картошка вообще ничего не даст: Вадим Кудрявцев "тогда" доказал, что при температуре выше двадцати шести градусов картошка только ботву растит. Но Россия большая, на Вологодчине хоть и суховато будет, но температура средняя должна оставаться в районе двадцати двух. Тоже не лучшая погода, но картошка расти будет как бешеная — если найдется, что сажать и чем поливать. А триста тонн — это же можно будет засадить целых полтораста десятин!

Вадима Кудрявцева я отыскал, и он, после полуторачасовой беседы со мной, отбыл в Германию. С кучей денег и простой задачей: купить пару эшелонов высокосортной немецкой картошки. Мытой, протравленной, крупной: был у германца сорт со средним весом картофелины грамм в сто двадцать, и покупать следовало только клубни не меньше ста грамм: резаная картошка растет не хуже целой, а в чем-то даже и лучше. В помощь были направлены и четверо "унтеров" из "Семеновского набора" — но не в Германию, а на Вологодчину, землю арендовать. Меня же ждало иное путешествие...