Сегодня - позавчера_3

А вот ты — предатель!

Пистолет в моей руке не сильно лягнулся, во лбу Полкана появилась дырка и он пропал.

Грохота выстрелов я уже не слышал. Я смотрел только на НЕЁ. Как она рвется в руках СОБРовца, на её лицо, застывшее в крике. А моё тело рвали автоматные пули. Тук-тудук — тудудух.

И снова, здравствуй, Великое Позавчера!

Часть 1. В гостях у сказки.

День открытий.

Тук-тудук — тудудух.

Это колпары стучат на стыках. И характерно покачивает. Я в поезде. Я опять жив.

— Ожил? — услышал я голос. Знакомый голос. Громозека.

Поворачиваю голову. Один глаз не видит совсем, да и другой подвирает. Точно — Громозека. Лежит на нарах под шерстяным одеялом.

— Ты, ежлан, на кой, ты, на мост побежал?!

Громозека в ярости. Оказалось, он бежал за мной, взрывом его смахнуло с моста, и при падении он повредил спину — ноги отнялись. Беда.

— Остановить хотел, — проблеял я в ответ.

— Нах! Из пулемёта надо было этих уродов.

— Надо было. Не смог.

— Ночью же мог!

— Мог. В горячке боя — мог. А утром — не смог. Это же наши люди. Русские.

— Они не русские. И не люди! Люди — в окопах остались. А это — выродки! Падаль! И ты...! — Громозека резко перевернулся на другой бок, лицом к стене, ко мне, соответственно — спиной.

Итак, я опять в прошлом. В "учебном" 1942-м. учувствовал в обороне Воронежа. Во главе эксперементального полка, вооруженного экспериментальными самоходными артиллерийскими установками ГАЗ-71. Теми самыми СУ-76. Их сделали на том же Горьковском автогиганте, на базе тех же Т-70, те же конструкторы Астров и Гинзбург. Только на год раньше. Как там говорил конструктор пушки моей самоходки — "повозки для орудия". Это были именно повозки для орудия.

Задумана была система комплекса бронемашин боевых машин пехоты, но, учитывая положение — маловероятно, что будут делать что-то кроме СУ-76.

А мы теперь, скорее всего, в санитарном поезде. Громозека, вон, обиделся. И есть за что. Человеколюбие у меня проснулось не вовремя. Подвёл человека. И сам лежу обгорелым поленом. Руки-ноги не владают.

На меня опять накатывала чернота безнадёги. Тоска смертная. Мне был дан шанс исправить всё. А я не смог. Ни там, в моём времени, ни здесь. Как бы хуже не стало. В истории моей реальности немец в Москву всё же не входил. А тут я сам участвовал в боях на улицах столицы. Хотя, я-то к этому — каким боком?

Я читал книги про попаданцев. Там герой сразу и резко меняет ход войны. Враг разбит малой кровью. И весь мир стоит на коленях перед красным знаменем. Прогрессорство их виртуозно и величественно. А я? Толку — ноль. Вроде, все сделал так же. Своё происхождение раскрыл, о чём сильно жалею, всё, что знал — рассказал под запись. А перелома в войне как не было, так и нет. Ленинград — блокирован, Воронеж — в осаде, враг рвётся на Кавказ и к Сталинграду. Москва — в руинах.

Ну почему я? Почему? За что мне это? За какой грех мне такая мука? Сдохнуть хочу! Нет у меня больше сил!

Но, смерти мне Создатель не даёт. А за попытки "уволиться по собственному желанию" карает жесточайшей болью.

Глубоко вздохнув, стал рассказывать Громозеке, его спине, мои злоключения в моём времени, там, в будущем. Которое уже не наступит. С приходом немца в Москву наши реальности окончательно разошлись.

— Вот так вот, брат. Опять у меня ничего не вышло.

Громозека повернулся ко мне, смотрел прямо на меня.

— Я бы сошёл с ума от подобных вывертов судьбы.

— Я и сошёл, брат. Давно уже. Ложки не существует. И тебя нет. И вагона этого нет. А я лежу где-то, умираю, а мозг мой проектирует в сознание эти картинки. Или лежу в психушке и живу в выдуманном мире. И никто его не видит, кроме меня.

— Вздор! Я — точно существую!

— Реально то, что осознаёшь. И не реальное, если его осознаёшь — реальнее реального. В том мире, настоящем, я — Никто и звать меня — Никак. А тут я, как во сне — конструктор, полководец, успешен, любим, знаменит. Так не бывает.

— Так есть.

— Да с чего вдруг-то? Что изменилось? Я — тот же. Мир вокруг не стал сказочнее, люди те же скоты. Что изменилось?

— НКВД.

— А они-то с какого бока? Ну, постоянно вы рядом и что?

— То-то и оно, что мы постоянно рядом. С операционного стола. Там врач какой-то тебя "срисовал", вот с той поры ты под крылышком и ходишь. Нос тебе подтираем.

Ага! Натан! Дружбан! Всё-таки, друзей он имеет. И "Степанов" званием и опытом своим "крутоват" для горотдела ГБ. Блин! Вот же я долбоёж! Только сейчас допетрил! Меня ведут "за ручку" с первого дня в этом мире. Этим объясняется "дружелюбность" окружения. Такая концентрация "настоящих" людей! И моя "смазанность маслом". Поэтому всё мне так легко даётся? Что за спиной стоит тень НКВД? Да, это многое проясняет. Но не главный вопрос:

— А почему я?

— Так совпало, — ответил Громозека, совсем, как Полкан, — как я понял, сначала думали, что ты шпион, потом, что из эмигрантов, а потом всё как-то закрутилось. И ты занял в структуре нишу. Стал прок от тебя ощутимый. Так вот как-то.

Совпало. Занял нишу. М-да. Интересный подход к людям. "Кадры решают всё". Вот уж, ни убавить, ни прибавить. Спасибо тебе, товарищ Кремень!

— Что ж за организация у вас такая — НКВД? Даже мне нашли применение.

— Да вот такая. Только, тут я тебе не помощник. В особенностях нашей организации тебе помогут другие товарищи. Как только смогут.

— Занятые сильно?

— Не без этого. Сам должен понимать.

— Понимаю. Слушай, а тебе ничего не будет за то, что ты мне рассказал.

— Не-е, не будет. Думали, сам додумаешься, а ты всё никак и никак. А сейчас — совсем приуныл. А на мост ты зря побежал.

— Зря.

Я помолчал, а потом стал изливать ему душу. Точнее, выплёскивать черноту своей тоски. Про то, что не вижу прока от моего присутствия тут, про своё желание умереть.

Тут в вагон ввалились остальные наши попутчики — военврач Шахерезада, Прохор, Брасень, принесли Кадета — это они его выгуливать носили. Шумно радовались, что я пришёл в себя, огорчились, что из всех действий мне было доступно только балабольство. Врач и Прохор разводили руками. Тут и выяснилась цель нашего путешествия. Прохор твердил, что с таким случаем, как у меня, справиться только его мать, сам он не может, вот и было принято решение о моей отправке. И судя по открывшейся недавно информации, я уж и боюсь подумать, кто принимает "по мне" решения. Ну, и в нагрузку со мной, для компании, погрузили врача, Прохора, как единственного проводника к загадочной целительнице, Кадета и Громозеку на излечение, ну и Брасеня на хозчасть. Жаль не успели перехватить Мельника — его уже отправили с другим поездом. Ах, да, на платформе под брезентом стоял "трофейный" заокеанский броневик.

Слава Богу, в этот раз я развалился на запчасти без боли. Просто я не чувствовал ничего ниже шеи и всё.

Утомившись от открывшихся обстоятельств и от всего пережитого, забылся, наконец, сном.

Области Тьмы.

По пробуждении, я застал скучающего лейтенанта ГБ с блокнотом и карандашом за ухом.

— Готов дать показания, — прокашлявшись, сказал я. Лейтенант улыбнулся.

— Это — как вы пожелаете. Меня прислали записать всё, что скажите, а потом отправить записи.

— А тебе допуск дали?

— Да, я прошёл специнструктаж. Вот бумаги.

— Тогда пиши.

Лейтенант несколько часов конспектировал все "потоки моего сознания". Собрав остатки воли в кулак, вспоминал, говорил. Чувствовал, что бесполезно это, но говорил. Делай, что должен... Делаю.

Пересказал свои соображения по поводу моего "детища" — Единорога и комплекса остальных машин. Сильные, слабые стороны, как надо применять, как не надо. Ессено, вид с моей колокольни. Тут же изложил опыт предков по организации самоходных полков из СУ-76, потом наши с начштаба соображения по иной организации подразделений. Используя наш собственный опыт, опыт немцев с их кампфгруппами, опыт обороны Сталинграда, штурмовых групп образца времён взятия Кёнигсберга и Берлина. Особо отметил, что эффективность подобных подразделений напрямую будет зависеть от опыта и личных качеств бойцов и командиров. Поэтому комплектовать их надо из ветеранов, битых, стрелянных, обтертых и обкатанных танками и бомбёжками. Способных на стойкость и инициативность действий в отрыве от своих товарищей. К действиям вне линии фронта, без флангов и тыла, в окружении, в отрыве от командования. К манёвренному бою. И назвать их надо как-то иначе, чтобы отличить от линейных частей новобранцев. Так как гвардия уже есть, то предложил их назвать как-нибудь из той же екатерининской эпохи, откуда откопали и гвардию: гренадёры, драгуны, кирасиры, егеря. Не суть как, главное, иначе, чем простые стрелки.

Говорил, говорил, а в голове одна мысль: "Ты кто такой? Что ты тут развыпендривался? Всё это бесполезняк!" Как я там, давно, в прошлой жизни, год назад, я планировал? Авторитет, команда, фокус? Фокус — не удался. Команда? Вроде есть. Вот они, рядом. Но, из первоначальных — лишь Кадет. И то, благодаря НКВД. Кто ещё, кроме этой всесильной и вездесущей организации, мог распределить Кадета и Мельника после ускоренных курсов комсостава именно ко мне? Тут армия — посылают туда, куда надо, а не туда, куда хочешь. Громозека и пропавший Кот — осназ, опять чекисты, Прохор и Брасень со мной опять же волей Кельша, генерала ГБ, хотя генералами они пока не числятся. Комиссарами от ГБ имеется.

Получается, что чекисты для выполнения моего плана сделали больше, чем я сам.

Авторитет. Тут неоднозначно. Вроде бы все и круто. Я — старший комсостав, конструктор, с самим Сталиным знаком, с Берией перебрёхиваюсь, к моему мнению и моим записям вроде бы прислушиваются, но...

Где зримые изменения? Ничего же я не смог изменить. Ничего похожего на те книги про попаданцев, что попадали в мои руки. Всё вроде по канону — командирская башня, промежуточный патрон, инфа про генералов и Хруща. Только ничего не произошло. Как бы хуже не было. Эхе-хе! Наверно — я не правильный попаданец. Хруща не грохнули — продолжает служить. Наоборот, я явился яблоком раздора меж блоков элит советского эстеблешмента. Результат раскола — нападение на базу особой аналитической группы НКВД, в результате пропали Кельш, Кот и один из пришельцев. Потом — попытка захвата меня, после осознания, что я могу тупо погибнуть в бою, обороняя Воронеж. Они что подумали — что Сталин "попользовал" меня и "выкинул", а они решили "подобрать"? А я, в благодарность за избавление от фронта, стану служить? Они же не знали, что фронт для меня — как терновый куст для Братца Кролика.

А что такое раскол элиты во время тотальной войны? Это — полный песец!

И на кой хрен я раскрылся? Воевал бы простым пехотным Ваней, гнул бы историю своими руками, пока не убили. Нет, попрогрессорствовать захотелось, сука! А просрём войну? Не немцам, так всем остальным? Сталин этот разброд и раскол выжжет с корнем, с него станется. А, побежит кто из этих отщепенцев к Наглам плакаться? И трепанёт им, что Сталин владеет послезнаниями? Наглы и так едва не напали на нас в 40-м, чуть не откусили Кавказ, в Персии экспедиционный корпус держали на предбоевом взводе. Порешат, что Советская, Сталинская Россия — большая угроза, чем выращенный ими же нацизм — обрушаться всем миром.

От немцев отбились полным истощением сил, а от всех разом? Не отбиться. А там — что немец, что нагл, что пиндос — все они нацисты. Всегда проводят геноцид. Им — что инков, что ирокезов, что негров, что славян изводить — без разницы. Конец русскому народу, людям Рода!

И всё из-за меня!

Из глаз моих побежали слёзы. Это не осталось незамеченным. Всполошились. Но, и докторша, и Прохор развели руками. А я проваливался во Тьму. Лучше бы меня тогда бомбой убило. Или вагоном? Или немец тот дострелил бы меня. Сгореть должен был в танке! А на мосту то я вообще не должен был выжить! Меня должно было порвать взрывом, прибить элементами конструкций моста, разбить о воду! Должно было! Почему я не умираю-то, твою дивизию?! Иммортал, тварь! Кащей Бессмертный!

Укола я не почувствовал, но введённый препарат погрузил меня в сон.

Когда я проснулся, осознал себя опять в прошлом, в парализованном теле Кузьмина, даже глаза открывать не стал. Жить мне не хотелось, а сдохнуть — не получалось. Полнейшая апатия овладела мной. Часть моего сознания пыталась призвать к Долгу, "если не мы, то кто?", "делай, что должен!", но призывы эти не могли меня вытащить из Тьмы. "На хрена козе баян?" Без моих трепыханий предки лучше справились. Лучше бы меня не было. И Тебя не было, с Твоим Испытанием!

Откуда-то издалека, как сквозь ватный матрац, доносились голоса моих спутников. Мое сознание, та его часть, что взывала к Долгу, зацепилось за эти голоса, сосредоточилось на них. Я стал разбирать слова.

Вслух зачитывали газету. А чем ещё может быть такая форма изложения текста? Читали про героев-лётчиков, что спасли нас тогда, под Воронежем. А потом стали читать про полк чудо-богатырей под командованием героического майора Медведя. Я долго-долго слушал, думая, что афтар — молодец. Язык — корявый, пропагандистский, суконный, но дело он делает правильное. Примеры героизма одних служат примером для подражания другими. Так и надо. А нет героев — их надо выдумать. Как сделал Жуков, приукрасив историю с разъездом Дубосеково, создав мем "28 панфиловцев".

И только потом до меня дошло, что майор Медведь — это я, а чудо-богатыри — мои бойцы. Прям аж гордо стало за своих людей.

Я вспомнил того репортёра, которого взял в оборот ещё после первого же боя на земле Воронцов. Оказался он корреспондентом "Красной Звезды", а подборку его очерков сейчас и зачитывал дикторским голосом лейтенант ГБ.

Вот она — Слава! Я попал на первые страницы таблоидов. Я — Звезда! Как Зверев. "Звезда в шоке". Звезда в "Красной Звезде". В красной ....зде! Гля!

Я хотел выругаться вслух, но губы мои опять склеились, как у Нео в Матрице, смог только промычать. Что-то холодное и мокрое прошлось по губам, раскрывая мне рот, наконец. Тут же мою голову приподняли, к губам приставили горлышко фляги. Я напился.

— И чего так раструбили? — заявил я, — Воевали мы — так себе. Полк — разбит, немец — не остановлен.

Лейтенант ГБ кашлянул от неожиданности:

— Вы, Виктор Иванович, максималист, оказывается. Но, командование довольно высоко оценило ваши действия.

— Вот это-то и херово! Это значит, что моё командирствование — посредственное довольно, если честно, на уровне ротного. А у остальных командиров — вообще нулевое! Вот что хреново! И как мы будем немца одолевать?

— Поправляться вам надо быстрее, товарищ майор, и немца одолевать.

— Нет у меня больше сил! — в сердцах закричал я, чувствуя, как опять по вискам пролегли мокрые дорожки. Баба, разревелся!

— Что бы я не делал — только хуже получается. Тут, как бы наши отступники к Наглам не побежали. Порешит Черчилль, что Сталин хуже, чем Гитлер, что будем делать?

Все притихли. Лейтенант ГБ опять прочистил горло, попросил освободить вагон, благо мы стояли на запасном пути, а потом доложил: