Андроклид открыл глаза и увидел чью-то бороду. Хотя почему "чью-то"? Рыжая борода с двумя чёрными подпалинами, тянущимися от уголков рта к подбородку, могла принадлежать только Неандру. Хотя, в последнее время уже само наличие бороды однозначно указывало на Неандра, даже без дополнительных примет.

Озабоченное лицо друга просветлело.

— Живой!

Ещё не вполне пришедший в себя Андроклид не смог сообразить, вопрос это или утверждение. В висках стучало, а левую руку пониже локтя одновременно кололи десять тысяч иголок.

— Кто... победил?.. — с трудом разлепил пересохшие губы Андроклид.

— Мы победили, командир, — пробасил над ухом Медон, воин его декады.

Андроклид попытался повернуть к нему лицо, но шевельнулся всем телом, потревожил руку и застонал от боли.

— Не дёргайся, — посоветовал Неандр.

— Парменион убит, — продолжил Медон, — и сын его средний, Никанор. Антипатр рассеял крыло Никанора, там фракийцы были, разбежались, как зайцы.

— Видел, те, кто против нас стояли, копья вверх подняли? — спросил Неандр.

— Да, — выдавил из себя Андроклид.

— Это тимфейцы. Сразу все сдались. Потому Парменионова фаланга и не устояла.

Андроклид поморщился, с помощью Неандра сел и попытался осмотреться по сторонам. К северу небосклон затянуло густым чёрным дымом. То тут, то там, по всему полю разбросаны костры: победители хоронили убитых. Желтеющие колосья потоптаны, кое-где окрашены бурым. Трупов не много, боя насмерть не получилось, но здесь, в центре поля, где стоял Парменион, его воины полегли все до одного и антипатровых бойцов за собой утянули немало. Отсюда Андроклид не мог видеть, что в пяти сотнях шагов к северу, где сошлись конные отряды Филоты, старшего сына Пармениона и антипатрова зятя, Александра-Линкестийца, сеча вышла ещё жарче, чем здесь. Там лежало множество побитых людей и коней. Филота не смог превозмочь Линкестийца и бежал.

Неандр осторожно ощупывал руку друга.

— Что со мной? — спросил Андроклид, облизнув губы.

— Рука сломана. Перелом закрытый, крови нигде нет. Похоже, когда ты упал, тебе на щит наступили. Может, лошадь, копытом. Тут больно?

— Меньше. Голова гудит. И кружится. Немного.

— Если голова болит, значит, она есть. По затылку тебе хорошо приложили, потом вмятину на шлеме посмотришь. А сустав, вроде, цел. Вывиха нет. Повезло тебе, хуже могло быть. А так, сейчас руку в лубок возьмём, через месяц, как новая будет.

— Что с нами со всеми через месяц будет? — спросил Андроклид, — с Македонией... Мы-то с тобой неженатые, и из родных наших никто в Азию не ушёл. А у Ламаха против нас сын сражался. Каково Ламаху? И сыну его...

— Всё равно ему уже, — мрачно сказал Неандр, прилаживая к руке друга обломок копья, который он предварительно расщепил мечом на две половинки. Медон стоял наготове с полосой ткани, которую оторвал от хитона одного из покойников.

— Это почему же?

— Он уже к Харону в очередь пристроился, — сообщил Медон, — сарисса насквозь через грудь прошла, да ещё и заднего ранила.

Андроклид стиснул зубы и больше не проронил ни слова.

Незнакомый воин неподалёку переворачивал трупы, искал кого-то. Двое других снимали доспехи убитых, нанизывая их на сариссу, которая перекладиной лежала у них на плечах. Андроклид следил за ними отстранённо, и одна единственная мысль ворочалась в его голове:

"Боги, брат на брата... Как мы дошли до этого?.."

Антипатр, наместник Македонии, победе не радовался. Хуже произошедшего, по его мысли, и представить себе нельзя. Десятилетия Македония, объединённая под властью Великого царя Филиппа, не знала братоубийственных распрей и вот он, Антипатр встал с мечом в руке, против кого? Против Пармениона, своего друга. Сколько дорог вместе пройдено, сколько боев. Не было у Антипатра друзей ближе Пармениона с Филиппом, а теперь оба мертвы. И сын Филиппа мёртв, не уберегли мальчика. Страшную весть наместник узнал от своего зятя, который, загоняя коней, примчался в Пеллу в последние дни десия[3], месяца, когда македонские цари никогда не начинали войну. Александр нарушил традицию и не пережил десия. Антипатр не поверил. Зятя он не слишком жаловал, ибо братья того, линкестийцы, запятнали себя изменой, а пожилой наместник предан роду Аргеадов всем сердцем. Позже прибыли ещё горевестники, поверить пришлось. Вовсе не смерть царя выбила почву из-под ног пожилого стратега. Нет, страшна смерть человека, мальчика, возмужание которого он наблюдал, радуясь вместе с его отцом так, как если бы это был его собственный сын, но куда страшнее смерть государства. Царь не оставил наследника и то, чего больше всего боялся Антипатр, свершилось.

[3] Май.

С Александром в Азию ушёл Арридей, сын Филиппа от наложницы, фессалийки Филлины. Этот молодой чловек имел разум малого ребёнка. Ненавистники царицы Олимпиады шептались за её спиной, что не иначе она приложила к тому руку, опоив Арридея ещё в детстве колдовским зельем. Как бы то ни было, он не годился в цари, но в нём текла кровь Филиппа. Его убили сразу же, едва мысль о престолонаследии завладела умами македонян. Линкестиец рассказал об этом тестю, подозревая в убийстве Филоту, сына Пармениона. Прошло несколько дней и громом среди ясного неба грянуло: ушедшие в Азию провозгласили Пармениона царём!

"Это начало конца", — подумал Антипатр.

Наместник ходил по дворцу с окаменевшим лицом, но сильнее пугала челядь Олимпиада. Царица-мать заперлась в своих покоях, впуская лишь Ланику, кормилицу Александра и сестру Клита Чёрного, телохранителя царя. Ланика выплакала все глаза по обоим, а царица не проронила ни слезинки. Кровь отхлынула от лица Олимпиады, царица превратилась в подобие мраморной статуи, которую не успели ещё раскрасить.

Преодолев мимолётную растерянность, Антипатр железной рукой навел порядок в оставленных ему войсках, усилил гарнизоны в городах Линкестиды и дал понять, что власть, завещанную царём, с себя не сложит до объявления наследника.

"Аргеадов нет более, никого царской крови не осталось, войско будет выбирать нового царя. Всё войско, а не только та половина, что подняла на щитах Пармениона".

Антипатр высказал это вслух в присутствии царицы. Та взметнулась дикой кошкой — разве забыл наместник об её дочери от Филиппа, что сейчас замужем за эпирским царём?

Нет, он не забыл, но женщина не будет править Македонией, а её муж прав на престол Пеллы не имеет.

Царица и бровью не повела. Скользкая змея, не из тех, кто легко Сдаётся. Есть ещё кое-что, о чём следует знать Антипатру.

Наместник выслушал Олимпиаду, но не уступил ей в умении сохранять невозмутимость в любой ситуации, хоть сердце забилось чаще. Да, если её слова не очередная хитрость изворотливой ведьмы, цепляющейся за соломинку, лишь бы удержаться у власти — это выход для всех, спасение Македонии, и он первым поддержит царицу, хотя не доверяет ей. Он вступит в союз со змеёй, с кем угодно, с самим Аидом, лишь бы сохранить филиппово наследие.

Войско возвращалось, о продолжении похода не могло быть и речи, это понимали все. Наместник ожидал, что союзники разбегутся и Парменион не сможет их удержать, но у самозванца всё равно останется около двадцати тысяч воинов. Менее пятнадцати тысяч у Антипатра. Наместник выступил навстречу. Если не обманула Олимпиада, братоубийственной бойни можно избежать. Они договорятся с Парменионом, он мудр и уравновешен, в Троаде у него не осталось другого выхода, кроме как принять волю войска, иначе он мог не удержать воинов в узде. Конечно, так и должно быть никакой он не мятежник, не предатель, ведь они столько пошли вместе, плечом к плечу.

Антипатр переправился через Стримон у Амфиполя и встал лагерем, а к вечеру соседнюю гряду холмов занял Парменион. Наместник послал к другу-врагу одного из самых надёжных людей. Парменион должен услышать слова Олимпиады и противостоянию будет положен конец. Но на следующее утро Антипатр увидел строящуюся фалангу... Он так и не узнал, что гонца перехватили люди Филоты. Сын самозваного царя уже прикидывал, как будет смотреться на его челе диадема, и ни о чём разговаривать не хотел.

"Ещё не всё потеряно. Нужно выехать навстречу, вызвать Пармениона на середину поля. Несколько слов решат судьбу Македонии!"

Боги судили по-своему. Филота не обладал благородством Александра, жаждавшего лишь "честной" славы, фаланга Антипатра ещё не построилась полностью, как сын Пармениона атаковал, вломившись в левое крыло противника, где наместник поставил старшим своего зятя. Договариваться стало не о чем, нужно сражаться.

Линкестиец на этот раз не струсил, понимая, что невозможно вечно бегать от судьбы. Он выдержал удар гетайров. Да, по правде сказать, устоять ему и не составило большого труда. Восемь ил "друзей", полторы тысячи тяжеловооружённых всадников ушло с Александром, здесь же не было и половины. Антигон ещё не знал, что вернулись из Азии далеко не все. Не только эллины бросили Пармениона. Многие из молодых, сверстники покойного царя, его друзья, не присягнули самозванцу. Фаланга тоже поредела: таксисы[4] Пердикки и Кена, наполовину составленные из эллинов, не пожелали возвращаться.

[4] Таксис — подразделение фаланги численностью в 1500 человек. Командовал таксисом таксиарх.

И уже в бою, ещё до столкновения, Полиперхонт, старый товарищ, князь Тимфеи, увидел в первых рядах противника своих людей и обратился к ним, умоляя сложить оружие. Тимфейцы подчинились, сломав строй фаланги Пармениона. Сам Антипатр ударом своего правого крыла, семью илами гетайров, оставленных ему Александром, решил всё дело. Он призывал брать бегущих в плен, не убивать никого, ведь это македоняне. Братья...

Они ожидали решения своей участи без страха. Знали, на что шли и не видели иного выхода. Высших начальников уцелело и попало в плен немного: брат Пармениона Асандр, командиры фаланги, Мелеагр и Кратер, стратег агриан Аттал, а так же глава царского грамматеона[5], грек-кардиец Эвмен. Выжившие приготовились присоединиться к своим павшим товарищам, и не сомневались, что в шатёр наместника их ведут лишь для скорого суда и смертного приговора.

[5] Грамматеон — канцелярия.

Однако всё случилось иначе. Перед входом пленникам развязали руки, стража осталась снаружи. Внутри вокруг разборного походного стола расположились стратеги Антипатра, с ним самим во главе. У входа стояло пять складных стульев, но ни один из "мятежников" ими не воспользовался. Ни победители, ни побежденные не приветствовали друг друга. Антипатр внимательно разглядывал "мятежников", подолгу задерживая взгляд на каждом из них.

Асандр смотрел прямо в глаза наместнику, почти не моргая и, казалось, не замечая больше никого в шатре. Лицо его спокойно, не выражает никаких эмоций, поза расслаблена. Большие пальцы рук заложены за пояс хитона, спина прямая, как у юноши.

Слева от младшего брата Пармениона вращал глазами Аттал. Он выглядел наиболее беспокойным из пятёрки, не знал, куда деть руки и, то потирал запястья, "украшенные" бледнеющими следами пут, то принимался теребить складку хитона на груди.

Бородач Мелеагр (он проигнорировал недавнюю идею Александра о поголовном бритье в армии) выпятил вперёд толстую верхнюю губу, отчего усы стратега хищно топорщились. Он стоял чуть вполоборота, словно готовился бежать.

Далеко не великан ростом, крепко сбитый и значительно превосходящий остальных шириной плеч, Кратер, тем не менее, возвышался над всеми, собравшимися в шатре. Надменно вздёрнув подбородок, сложив руки на груди и выдвинувшись вперёд, он с вызовом и насмешкой взирал на судей. Его хитон, спущенный с плеч, держался на бедрах поясом, торс забинтован от пупа до мощных выпуклых грудных мышц. На правом боку тряпица окрашена бурым — такая рана часта у командиров фаланги, самых опытных воинов, занимающих правый край, где уже не прикроет щитом товарищ. Бледность лица стратега, то, единственное, что не подвластно человеческой воле, собранной в железный кулак, выдавала, как тяжело ему стоять вот так, гордо вскинув голову. Антипатр всегда симпатизировал этому человеку, отчаянно храброму, решительному и умному, сдавшемуся в плен вовсе не для того, чтобы спасти свою шкуру, но чтобы защитить на суде своих подчинённых, спасти их от гнева наместника, взяв всю вину на себя, как и подобает истинному вождю. Антипатр покосился на Полиперхонта, словно и в его глазах искал восхищение Кратером. Лицо князя Тимфеи сохраняло каменное выражение, но на Линкестийца, сидящего далее, поза Кратера явно произвела впечатление.

Наместник перевёл взгляд на последнего из пятёрки. Кардиец, даже здесь не расставшийся с деревянной, покрытой воском табличкой, заткнутой за пояс, не пытался прятаться за спины товарищей, но всё равно был самым неприметным из них. Он входил в ближний круг Александра, но всегда держался в тени. Многие не любили "царского писаря", не считали ровней им, македонянам и воинам. Не все знали, что архиграмматик почти любого из них способен одолеть, схватившись в панкратионе, не допускали и мысли, что острый, светлый ум кардийца дороже Александру десяти тысяч воинов. Да и то цена скорее занижена, что ещё Филипп осознал, возвысив Эвмена, совсем ещё мальчишку, много лет назад. Кардиец выглядел почти столь же невозмутимым, как Асандр, но не смотрел, подобно старшему, в одну точку, а с живым интересом оглядывался по сторонам, ничуть не стесняясь хмурых антипатровых стратегов.

Молчание затягивалось. Пленники терпеливо ждали слова наместника.

— Садитесь, — предложил, наконец, Антипатр.

— Я бы выслушал свой приговор стоя, — ответил Кратер.

— Мы не собираемся никого из вас судить, Кратер, садись. Будет разговор. Мечами намахались и хватит. Самое время остыть и поговорить.

Кратер поколебался, но всё же сел, не сводя с наместника пристального взора. Остальные последовали его примеру.

— Я оплакиваю сегодняшний день, — сказал Антипатр, — ибо по злому року, не ведая иного спасения, мы подняли оружие на ближних, на своих товарищей. Парменион был мне, как брат, мы понимали друг друга с полуслова, тем страшнее обернулась его глухота к моим словам. Я не верю, что жажда власти ослепила его, среди нас он был одним из мудрейших. Мой человек, которого я послал вчера в ваш стан, мог предотвратить бойню. Я не понимаю, почему Парменион не услышал его, не услышал меня, не поверил в то, что я скажу вам сейчас. Если вы знаете причину, назовите её мне, ибо я теряюсь в догадках.

"Мятежники" озадаченно переглянулись.

— Мы не понимаем, о чём ты говоришь, — сказал Асандр.

— Тогда горе всем нам. Верно, таков оказался наш жребий, — Антипатр провёл рукой по лицу, помолчал немного и вновь заговорил, — вы избрали Пармениона царём, ибо уверились, что род Аргеадов пресёкся, и никто иной не может претендовать на трон. Только войско властно выбрать царя.