| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Целоваться с Никитой было сладко, а от того, как он брал меня за руку, сначала поглаживая запястье, а после переплетая пальцы, я замирала и растекалась от нежности. Глупая влюбленная девочка... Я-настоящая видела, что этот тип просто забавлялся с симпатичной девчонкой. Хуже того, откуда-то я знала, что у него есть невеста. Это не афишировалось, Никита никогда не рассказывал о себе, о своей семье, "та" я понятия не имела о том, что ее первая великая любовь банально считает ее "неровней". Кем-то низшим, годным только для развлечения.
Он и развлекался — по полной программе. Классика соблазнения — прикосновения, поцелуи, свидания-признания, конфеты-букеты, и в одну прекрасную ночь — постель. Разумеется, с обещаниями "быть вместе". И, разумеется, это "вместе" только в мечтах девчонки виделось с пышной свадьбой, уютным домом и радостями семейной жизни. Парня вполне устраивал вариант "постоянная любовница".
Гром грянул, когда семья Никиты объявила о свадьбе. Тогда-то "я" и узнала, что его брачный контракт был заключен, когда ему самому исполнилось два года от роду, что его будущая жена совсем ему не нравится, но это не имеет никакого значения, потому что семьи должны породниться. Средневековье какое-то! Хотя, когда идет речь о слиянии капиталов и прочем бизнесе, средневековые понятия о браке вполне актуальны до сих пор...
Тогда же выяснилось, что имел в виду Никита под "вместе". И этот гад еще так все развернул, что девчонка, отказавшись стать его любовницей, сама нарушила собственные клятвы! Я не поняла, что, как и почему, но во сне очень остро ощущалось, что клятвы здесь — не просто так. Нарушившего их ничего хорошего не ждет. Может, это всего лишь приметы и суеверия, но "я" во сне в них верила, и все вокруг — тоже. И было такое ощущение, что эта вера — не на пустом месте.
С этим ощущением я и проснулась.
Сон помнился до мельчайшей детали, до каждого чувства, мысли, прикосновения. Студенческая жизнь, напомнившая лучшие деньки моей собственной молодости. Слепая затопляющая нежность от ласк Никиты, любовь и надежды на будущее, смертельное, безнадежное отчаяние. Тоскливое смирение от брани Макса, стыдное физическое удовольствие от его колючих поцелуев и грубого небрежного секса. Страх в те вечера, когда он получал зарплату: от выпивки мозги у мужика отшибало напрочь, зато агрессия хлестала через край.
Я передернулась — мне вдруг тоже стало страшно, до мороза по коже. Я отчетливо помнила собственную смерть — нет, две смерти. Я-из-сна подмешала мужу какое-то "верное" снадобье от пьянства, а мужику эта пищевая добавка не понравилась, как и поползновения жены "полечить" его без его согласия и от того, что сам он болезнью не считал. Он и так-то, выпив, буйствовал, а тут вообще резьбу сорвало, и вот итог...
Непонятным осталось, как и почему начался пожар. Я попросту не видела этого: как раз с этим моментом совпало ощущение, что я как-то защитилась и нужно что-то завершить. Почему-то казалось, что именно тогда я умерла в своем теле и каким-то образом притянулась в это. И что на самом деле "защитить" и "завершить" относилось вовсе не ко мне, а к ребенку.
С этим нужно было разобраться, но... нет, не сейчас! О "муже" тоже думать не хотелось, его смерть воспринималась как подарок судьбы, и сжимало застарелой тоской сердце, когда вспоминался мой, настоящий, с юности и на всю жизнь любимый.
Оставались студенческие времена и связь с Никитой, но с этим все было ясно без особых раздумий. Богатенький умненький мальчик, не обремененный совестью, и наивная дурочка — история стара, как мир.
Наверное, за Макса она выскочила из обиды, желания что-то кому-то доказать. Вполне возможно, что внешнее сходство с Никитой тоже сыграло роль. А может, и не только внешнее? Совести не было у обоих, уж это точно. И девчонку оба ни в грош не ставили. Вот есть же дуры, которые постоянно наступают на одни и те же грабли! Здешняя "я", кажется, была как раз из таких.
За окном уже занимался рассвет, прозрачно-синий, сверкающий поздними звездами и звенящий далеким петушиным криком. Я сходила в туалет — все вчерашние ушибы дали о себе знать, ноги подкашивались, в голове плескалась боль, и пришлось придерживаться за стену. Вернувшись в комнату, я долго сидела, глядя на сладко спящего Олежку. "Дурой была твоя мама, малыш, самой настоящей дурой. Не знаю, как и почему я очутилась на ее месте, но раз уж так вышло, я тебя не брошу. Все у нас с тобой будет хорошо, обещаю".
Снова вернулось пойманное во сне ощущение, что клятвы и обещания в этой новой для меня жизни — не пустые слова. Как будто кто-то услышал и сказал безмолвно, но внятно: "Я запомнил". Наверное, странно, что наяву меня это испугало меньше, чем во сне — но, с другой стороны, чего бояться? Бросить на произвол судьбы ребенка я бы не смогла в любом случае.
* * *
У Веры мы прожили неделю. Первые три дня я поднималась с постели только для того, чтобы умыться, сходить в туалет или поесть. Болела голова, ныло тело, подкашивались от неимоверной слабости ноги, а донести до рта ложку, не растеряв еду, казалось почти непосильным делом. Сменную одежду для меня и Олежки Вера принесла из моего дома сама.
Почти все время я спала — и видела сны. Они отпечатывались в памяти, цепляясь один за другой, вставая на правильные места, выстраивая картину моей здешней жизни. Я принимала их как данность, не пытаясь обдумывать, анализировать или сомневаться. Это потом, после. Сейчас мне нужна была информация, и я знала, что сны дают ее. Я не сомневалась, что все увиденное — правда. Несколько раз в снах мелькали уже знакомые мне люди: Вера, ее муж Илья, старшая дочь Лена и младшая Натуся. Во сне Лена играла с моим Олежкой и читала ему книжки точно так же, как наяву, и я знала, что часто просила девочку посидеть с малышом. Ей нравилось возиться с детьми.
С Верой мы общались чисто по-соседски: присмотреть за детьми, одолжить немного соли или луковицу, поделиться интересным рецептом. Наши мужья ограничивались формальным "привет, сосед": Илья не уважал людей, не умеющих вовремя остановиться в выпивке, а Макс отзывался о нем презрительно: "чистоплюй".
Никиту и приятелей по учебе я больше не видела, и похоже было на то, что доучиться "мне" не пришлось. Выскочила за Макса так быстро после свадьбы Никиты, что вряд ли это было обдуманным и осознанным решением. Скорее уж от вселенской обиды и в помрачении рассудка.
Эту свадьбу я увидела во всех подробностях, и молодожены вовсе не показались мне счастливой парой. Хотя Макс явно был рад женитьбе. Кидал на невесту вполне однозначные взгляды голодного самца, ухмылялся пошлым шуточкам друзей. Иногда и руки распускал — в пределах приличий, но все же. То приобнимет покрепче, то ладонь соскользнет с талии пониже. В общем, картинка "не слишком романтичный жених, с нетерпением ожидающий первой брачной ночи".
Невеста ничего не замечала. Бывает, что витают в облаках от счастья, но здесь скорее было похоже на полное и беспросветное отчаяние. Девчонка попросту поставила крест на собственной жизни. Спрашивается, зачем ей это понадобилось? За нелюбимого — назло? Кому назло-то, Никите, всему миру или себе самой? Дура, ой дура...
Свадебный обряд царапнул меня чем-то непривычным, и это было странно — уж свадеб я на своем веку перевидала. Но самое странное — я не могла понять, что не так. Вроде бы обычный гражданский брак в торжественном варианте, то есть не тесная комнатка ЗАГСа, а нарядный зал, гости, музыка, лепестки роз и первый вальс. Пафосная тетка произносит торжественную речь насчет "быть вместе в горе и в радости" — никогда не вслушивалась особенно, в этот момент обычно куда интереснее разглядывать невесту и гостей. Согласен ли жених — "да", согласна ли невеста — "да". "Объявляю вас мужем и женой, можете поцеловать друг друга". А дальше — шампанское, торт, всеобщее разудалое веселье с застольем, украденная туфелька невесты, в общем, все как у людей.
Странно. Хотя какая теперь разница? Девчонка свое отмучилась, и мне с этим козлом не жить.
После этого сна я стала потихоньку возвращаться в реальность. Вставала. Сначала сидела в кресле, укутавшись в плед, смотрела, как Олежка играет с Натусей, слушала, как Леночка читает им сказки или показывает картинки в азбуке, разучивая буквы. Потом стала ходить. Что-то помогала Вере по кухне — не слишком вдумываясь, автоматически. Ела, не замечая, что ем, но слабой себя больше не чувствовала. Синяк на пол-лица потемнел и выглядел ужасно, отшибленное о дверь плечо часто немело, рука слушалась плохо, но я знала, что скоро все пройдет.
Похороны почти не отложились в моей памяти. Меня шатало, я с трудом воспринимала происходящее. Поняла лишь то, что родственники не приехали, а хоронили за счет завода, на котором Макс работал. Все прошло быстро — попрощались, закопали, народ двинул куда-то на поминки, а меня Вера отвезла домой, сама сняла с меня глухое черное платье, заставила выпить таблетку и уложила спать. В тот раз мне ничего не снилось.
Утром седьмого дня я долго стояла перед большим зеркалом в прихожей, разглядывая себя. Тонкая изящная фигурка — господи, да откуда у такой худышки взялись силы двери вышибать?! Да еще и с ребенком на руках... Прямые очень светлые волосы красивого золотистого оттенка, бледная кожа. Учитывая, что на дворе конец лета, загар ко мне, похоже, совсем не липнет. Кончики волос оказались подпалены, а во сне у меня была коса — недлинная, чуть ниже лопаток, но все же. Я спросила у выглянувшей ко мне Веры:
— Только волосы обгорели? Мне повезло, да?
Вера порывисто меня обняла:
— Отрастут твои волосы, зато лицо цело.
Я хмыкнула, осторожно пощупав все еще болезненный синяк. Вера принесла из аптеки, в числе прочего, какую-то незнакомую мне мазь от ушибов. Хорошую — синяки помельче уже почти сошли, но этот поддаваться не хотел.
— Синяк не ожоги, сойдет и следа не останется, — рассудительно сказала Вера. — Чудом ведь выскочила! И Олежек цел.
— Могло быть хуже, и жизнь продолжается, — подвела я итог. — Только я, кажется, не все вспомнила.
— Вспомнишь, не переживай. Память будет возвращаться постепенно. Это от шока, ну и сотрясение мозга было, похоже. Доктор же сказала отлежаться, да и правда, ты едва вставала. Теперь все наладится, вот увидишь!
Ее заразительный оптимизм мне нравился. Я и сама была такой же — в своей жизни. А с той жизнью, что мне досталась теперь, еще предстояло разбираться.
Вот ведь... Никогда не верила в переселение душ и прочую мистику, и в церковь тоже не ходила. Слишком в меня въелось материалистическое воспитание. Если, как сказал классик, каждому воздается по вере его, то меня после смерти должно было ждать небытие. Ну что ж, будем считать, что ошибалась. Тот случай, когда приятней ошибиться, чем обнаружить собственную правоту. Думать о том, что на самом деле я умерла, о том, что дети остались без матери, а внуки без бабушки, было больно. Но такова жизнь. Нужно отпустить их и прежнюю себя и принять себя нынешнюю — я чувствовала, что так будет правильно.
Зато здесь мне не мои шестьдесят три, а слегка за двадцать. Нет ставших привычными хронических болячек, не ноет спина, не болят колени. И фигурка снова как в молодости. Да почему "как", это и есть молодость!
— Жизнь продолжается, — повторила я. — Надо посмотреть, что с домом. Сходишь со мной? Что-то страшно...
Дом стоял незапертый, но никто за эту неделю в него не влез. Еще одна странность — ну не верила я в поголовную порядочность взрослых и нелюбопытство детей! Но факт оставался фактом: на обгоревшем подоконнике любые следы были бы видны, дверь из гостиной в сад была завязана тесемкой с печатью, прочие окна и "парадная" дверь остались в целости. Я срезала тесемку и потянула дверь на себя. В нос ударил едкий запах гари.
Гостиная выгорела целиком. Черные голые стены, закопченный потолок, пол без следа дерева — бетон и пепел. От стоявшей здесь мебели, от люстры, телевизора, торшера осталось разве что несколько мелких металлических деталек, оплавленных до неузнаваемости. Не думала, что так бывает.
Вера чихнула, у меня тоже чесался нос и щипало в глазах. Но тягостное чувство, с которым я сюда шла — как будто собираюсь тревожить умерших или претендовать на чужое — почему-то исчезло. Ведь, если подумать, именно здесь, в этой комнате, совсем недавно умерли двое — та, чье тело я занимаю, и ее муж. А мне стало вдруг спокойно...
— Как ты? — шепотом спросила Вера.
Я пожала плечами:
— Так странно. Мне кажется, что дом по мне скучал и радуется. Мне стало спокойней. Давай посмотрим кухню и другие комнаты, если там все в порядке, мы с Олежкой уже сегодня можем вернуться.
— Ты ведь знаешь, что вы нам не в тягость? — спросила Вера.
— Знаю, — я улыбнулась. — Но это наш дом.
Кухня была... грязной. Заплесневевшие остатки ужина, вонь из мусорного ведра, опрокинутая бутылка из-под пива и засохшее темное пятно на линолеуме под ней — это хотя бы понятно. Но залапанные дверцы шкафчиков и холодильника, замызганная печка, изрезанная клеенка в каких-то пятнах... Фу. Я брезгливая, в кухне должна быть идеальная чистота. А здесь ведь еще и ребенок ел! Ужас! Ну ничего, вычищу. Зато пожар кухню не затронул, даже запаха гари почти не ощущалось.
Лестница скрипела точно так же, как в моем сне. От наших ног оставались темные следы, и в комнаты на втором этаже мы заходить не стали, только заглянули. Все там было в порядке. Пыльно, воздух затхлый, и только. В детской стояла на столе тарелка с печеньем, а по полу раскатились цветные карандаши.
— Оставляй Олежку у нас до вечера, — предложила Вера. — Уберешься... Ну и хоть поплачешь спокойно, если подступит. А хочешь, и ночевать возвращайся.
Плакать я не собиралась, но строить из себя железную леди или бесчувственную стерву перед соседкой и, похоже, единственной близкой подругой — тоже. Обняла Веру, пробормотала:
— Спасибо тебе, спасибо!
Проводила ее до прихожей, отперла дверь — ключи торчали в замочной скважине, целая связка. Нужно будет разобраться, какой откуда, хотя это, наверное, не самое срочное. Ох, у меня теперь все срочное...
Дверь я оставила открытой — пусть проветривается. Обошла дом, распахнула все окна. Нашла ведро, тряпку и швабру: не таскать же по всему дому гарь и пепел на тапочках. И принялась за дело. Обгорелые стены мыть я пока не возьмусь, но остальное должно сверкать! Чтобы никакой грязи, никакого, мать его, разлитого пива, вони и плесени! Мне сюда ребенка вести.
Выплескивая в сад под яблоню третье ведро грязной воды, я поймала себя на том, что напеваю под нос. Водилась за мной такая привычка: когда руки заняты, а голова свободна, само собой что-то складывалось в слова и строчки, без особого смысла, но работа от этого спорилась, а настроение поднималось.
Что ж, почему бы и не потащить хорошие привычки в новую жизнь?
А еще почему-то показалось, что и дом, и деревья в саду радуются моей незамысловатой глупой песенке.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
