Собравшиеся на площади, пребывая в совершеннейшем религиозном экстазе, вторили словам проповедника громкими криками, раскачиваясь из стороны в сторону вслед за движениями его ладоней.

— И спустились с небес ангелы Господни, и вознес Метатрон меч огненный! И началась битва, сотни тысячелетий продлившаяся, иссушившая реки и моря, сравнявшая с землей самые высокие горы. Долго бились ангелы супротив демонов, пока не остался не поверженным один лишь Метатрон, и против него осталась Лилит с сыном своим. И поднял Метатрон своей меч над головами их! Но Лилит, сотканная из того же пламени, ударила Метатрона в сердце! И пал великий помощник Божий! И стал над ним сын Лилит, и сказал: "Буду я править отныне на земле и на небесах!" Но возликовавшего сына дьяволицы окликнул последний выживший сын Евы. И сказал тот ребенок, нареченный Иолой: "Покуда стоит род мой, не будешь ты править на земле и в небесах!" И сразил Иола сына Лилит в бою мечом, поднятым из рук павшего Метатрона, и изгнал дьяволицу к отцу ее! И вознес он огненный меч и воздвиг стену между адом и Землей, обагрив кровью из ран, сыном Лилит нанесенных, ту границу, что впредь не пересечь было, покуда род Иолы в мире царствовал! И посадил Иола новые деревья, и вырастил хлеб свой, и повел род свой от брака с женой, Господом из ребра его созданной, род людской возрождая!

Ликующая толпа, наверное, своими воплями могла взбудоражить космическое пространство вокруг планеты. Вскинув руки, они кричали "Аллилуйя!", пуская обильные слезы. Сотни людей преклоняли колени, почтительно опускаясь перед сценой в позы молящихся. Зажмуривший глаза и высоко запрокинувший голову, так, что на месте носа оказался аккуратно выбритый подбородок, пастор молча купался в лучах обожания.

Огромная площадь, спроектированная в виде широкого восьмиконечного креста, простиралась в самом центре Меркури. Окруженная зданиями городского муниципалитета и важнейших расквартированных здесь организаций, она, по сути, служила двум целям: быть местом проведения проповедей Церкви Креста и являться плацем перед монументальным зданием "Croix Du Monde". Ослепительно белая штаб-квартира "хранителей слова Божьего", несмотря на свои скромные восемь этажей, затмевала любой небоскреб города, всякий особняк или архитектурное завихрение какого-нибудь эстетствующего строителя. Стройные белые стены словно отсверкивали на солнце, зеркальные окна казались кусочками неба, кем-то не слишком нормальным втиснутыми в тело штаб-квартиры. Ионические колонны и некое подобие террасы сообщали парадному входу немалый заряд неожиданной кокетливости, а вот широкие резные двери, напротив, настраивали на серьезный, и даже торжественный лад.

. Сейчас на ведущих к этим внушительным дверям ступенях самым хулиганским образом сидел человек и курил сигарету. Такое поведение в паре метров от сердца и души всего христианского мира было бы недопустимым, не являйся куривший одним из тех, кто работу этого сердца обеспечивал. На лацкане его иссиня-черного пиджака был закреплен знак "CDM": крест на фоне земного шара. Только те, кто имел доступ в штаб-квартиру, могли носить такое обозначение. Потому-то сейчас этот толстый незнакомец спокойно затягивался, зная, что ничего ему за подобные вольности не будет. В отличие от простых добрых христиан, сотрудники "CDM" трепета перед своим рабочим местом не испытывали и могли хоть мочиться на его стены. Правда, смельчаков, дерзнувших совершить подобное, не находилось, ибо сей акт крайне не понравился бы человеку, занимавшему в здании самое главное кресло. А это уже не то, что на ступенях посидеть...

Толстяк сквозь стекла солнечных очков разглядывал собравшуюся в сотне метров толпу, неестественно прямую спину проповедника, и улыбался. Улыбался саркастически и снисходительно.

— Чего лыбишься, Ватанабель?! — раздалось из-за спины. Узнав голос, толстяк медленно затушил сигарету о подошву ботинка, убрал окурок в пачку и поднялся. Развернувшись, он увидел говорившего.

Худой и болезненно бледный мужичонка лет сорока смотрел на него злобными глазенками свиньи:

— Чего, спрашиваю, лыбишься?

— А с чего это ты взял, что я вздумал лыбиться? — нарочито медленно произнес толстяк, зная, что собеседника его сонливый тон лишь еще больше разозлит. — Или у меня зубы сквозь затылок просвечивают?

— А то я тебя не знаю! Ты даже на занятиях над проповедями смеялся!

— Так они же смешные... — в притворном удивлении пожал он плечами.

— Смешные... — казалось, свинячьи глазки сейчас начнут метать молнии. — А куришь почему на ступенях?

— А что, лучше пойти покурить внутри? О'кей. Тогда я скажу боссу, что это твоя идея.

— Даже не думай! — чуть не подпрыгнул мужичонка испуганно. — И вообще, шеф тебя ждет!

— Вот я и пойду, — усмехнулся правой стороной рта толстяк и поднялся по ступеням мимо собеседника.

Широкий светлый вестибюль с умопомрачительно высоким потолком был пуст, если не считать пары человек из обслуживающего персонала и большого золотого распятия с мастерски вырезанным на нем телом Спасителя. Широким шагом добравшись до лестницы, ведущей к этому самому распятию, а потом расходящейся в разные стороны рядами ослепительно белых ступеней, Сэм деловито зашагал, отвешивая фигуре Христа нечто вроде развязной пародии на армейское отдание чести. За подобные выходки его и не любили штабные, восторженно закатывавшие глаза при виде всякого символа веры. Распятие упиралось основанием в двери лифта, в который мужчина и зашел. На ощупь ткнув пальцем в кнопку этажа, толстяк дождался, пока мирно поскрипывающий лифт поднимет его массивное тело наверх, вышел из кабины и направился к дверям с лаконичной надписью "Восьмой отдел". За ними обнаружился длинный узкий коридор, в который опасливо выглядывали одинаковые бурые двери с табличками на них. Ступив на мягкий пружинящий под ногами ковер, Сэм, так и не сняв черных очков, зашагал вперед. При этом он засунул правую руку в карман брюк, а левой щелкал пальцами в такт ходьбе.

Мимо плыли таблички с именами и должностями. Младший Инспектор Конклин, младший Инспектор Армейн, старший Инспектор Астерман... Знакомые имена, знакомые двери. Но впереди маячила самая главная дверь: "Главный Инспектор Хендрикс".

В отличие от подчиненных, тоже не самых маленьких людей в христианском мире, шеф обладал всеми признаками большого начальника. И главным из этих признаков стала приемная, в которой толстяка встретила секретарша. Сидевшая за своим столом белокурая Агнесс, в кремовом пиджаке и такой же юбке не самой, надо заметить, большой длины, повернула свою хорошенькую головку в сторону двери. Это ей захотелось сделать рефлекторно, когда ту широким размашистым пинком распахнул Сэм.

— И настроение улучшается! — выдал с порога толстяк, изобразив подобострастный поклон. — Привет, Агнесс, свет моих очей, огонь моих чресл!

— О Боже... — секретарша, увидев гостя, закатила глаза. — Я так и знала, что что-то будет сегодня... Здравствуйте, Сэмюэль.

— Не, я так не играю... — Ватанабэ уже был рядом с ее столом и прямиком навалился на него животом, склоняясь к даме. — Не надо быть букой!

— Ты раздавишь своим объемом мой телефон, — строго глянула на него женщина, но уголки губ предательски дрогнули и поползли вверх. — Не пробовал сесть на диету?

— Я всегда на диете! Исключительно полезной! Она называется "Любовь и кофеин"! Кофеина у меня много, а вот с любовью пока не очень... — практически с ногами влезший на стол Сэм прямо-таки нависал над блондинкой, едва не щекоча ей лицо эспаньолкой. — Не окажешь гуманитарную помощь, несравненная Гретель?

— Ручку в глаз воткну, — прищурила выразительные голубые глаза Агнесс. — Будешь циклопом, Гансель доморощенный.

— Даже одним глазом я все равно буду на тебя пялиться, — черные очки озорно сверкнули в свете лампы. — Все еще сердишься?

— Сержусь? Не-е-т, — ернически произнесла Агнесс. — Я просто хочу тебя убить.

— Какой позор... Меня хочет убить красивая женщина... Еще одна.

— Вот-вот... — Агнесс скорчила недовольную гримаску. — Ты зачем ту несчастную совратил? Я же велела не хулиганить с новенькими.

— Ничего не могу с собой поделать, — состроил унылую физиономию Сэм. — Когда я вижу красивую женщину, то просто не в силах удержаться. Ну да, я сорвал не тот цветочек, огуляв дочку кардинала Паттерсона... Но ей же понравилось!

— А кардиналу вот наоборот, — обвиняющее наставила на него палец женщина. — Он требовал предать тебя трибуналу за разврат и сношения с дьяволом.

— Вот уж с кем, а с дьяволом я не сношался! — протестующе воскликнул Сэм, соскакивая со стола, ибо узрел в руках Агнесс обещанную ручку. — Если, конечно, он не имел под дьяволом в виду свою дочурку. Что может быть, ибо то, как она быстро совратила меня праведного с пути истинного и коварно увлекла в сады Эдема, дабы там под ближайшим древом мудрости я вкусил ее плод познания всеми доступными Кама-сутре способами, говорит о не самом дальнем родстве со Змеем-искусителем.

— Н-да... — Агнесс попыталась сохранить серьезное выражение на лице, но не удержалась и захихикала. — До сих пор вспоминают, как из парка доносились крики... Все-таки ты пошлый человек, раз кардинальскую дочку довел до такого разврата... С возвращением, распутник!

Приподнявшись из-за стола, женщина потянулась к обрадовавшемуся Сэму и чмокнула толстяка в щеку. Ответом ей были легкие дружеские объятия. Широкая ладонь Ватанабэ чуть погладила Агнесс по спине, задержалась, огорченно щелкнула пальцами и не стала спускать вниз. Отстранившись, толстяк цокнул языком:

— Если бы я не уважал тебя настолько, насколько уважаю, то непременно попытался бы облапить. Но я скромный и жить хочу.

— Угу, а еще ты, оказывается, умный, — по-доброму иронично произнесла женщина, вновь опускаясь на стул. — И хитрый. Шеф опять веком дергал, когда услышал, что ты сам себя засветил в Гонконге. Но — не подкопаешься. Если не захочешь.

— Ну так... Я ведь не дулом пистолетным деланный. Кое-что у меня вот тут есть, хоть и не очень много, — Сэм стукнул себя пальцем по лбу. — Ни одна сволочь не удержит меня от того, чтобы смотать удочки из мест, где мне не радостно.

— Угу... Скажи это шефу, — хмыкнула Агнесс и нажала клавишу селектора. — Сэр, к вам Ватанабэ.

— Ага... — послышался густой бас. — А подать мне этого негодяя!

— Ты слышал, — кивнула в сторону дверей в кабинет секретарша.

— Ага, — Сэм протянул к лицу руку и снял очки, уложив их в карман пиджака. Чуть раскосые карие глаза хитро взглянули на Агнесс. Та почувствовала, как взгляд Сэма быстро сместился с лица на весьма открытый ворот пиджака, прекрасно позволявший наблюдать столь манящую всякого здорового мужчину ложбинку. — Morituri te salutant!

— Угу, давай, салютант отсюда! — замахала на него руками женщина.

Сэм послушно шагнул к дверям и, приоткрыв их, скользнул внутрь кабинета.

В помещении, как и всегда, царила тьма тьмущая. Единственным достойным упоминания источником света была изящная настольная лампа, всегда работавшая на полную катушку, вне зависимости от времени суток. Наглухо закрытые окна со спущенными жалюзи не пропускали в кабинет достаточно воздуха, и всякий входящий почти сразу испытывал желание оставить мощные дубовые двери открытыми, дабы проветрить этот склеп. Но всякий входящий почти наверняка пожалел бы, вздумай он попытаться осуществить задумку. Ибо помещение это было вотчиной шефа, крутого нравом и тяжелого в общении. И явно дышащего в своей усыпальнице как-то иначе, нежели нормальные люди.

Пройдя вперед по мягкому ковру, Сэм остановился перед широким столом, за которым восседал в своем кресле Шеф. Лампа высветила тонкие бледные пальцы, отстукивавшие на полированной поверхности стола какой-то старый мотивчик. Кроме пальцев Сэм успел разглядеть еще и суховатую морщинистую ладонь, за ней — рукав белой рубашки. Вдруг вся эта композиция сложилась в узкий кулак, выразительно погрозивший стоявшему перед столом толстяку. Следом в освещенном пространстве показалось лицо. Это был сухой костистый старик с красивым орлиным носом и пышной расчесанной гривой седых волос. Бледная, но почти лишенная морщин и выбритая до сияния скул физиономия выражала крайнюю степень неудовольствия.

— Ну-с? — произнесли тонкие губы.

— И мы даже не поздороваемся? Не обнимемся? Не выпьем за встречу? — Сэм развернулся к собеседнику в профиль и скорчил ернически-недоумевающую гримасу.

— Выпьем, говоришь? Выпей яду, засранец! — рявкнул старик басом, который мог бы быть достоянием оперного певца. — Клоун чертов! А ну докладывай!

— А че докладывать? — все так же насмешливо пожал плечами Сэм. — Вынужден был покинуть территорию Гонконга, ибо пришлось лично задействоваться на ликвидацию.

— И за каким таким половым органом тебе самому пришлось китайца валить? — шеф перешел на зловещий шепот. — Я сколько лет работаю, такого идиотизма не видел. Ликвидации должны проводиться нелегальной сетью, причем лучше всего руками людей вообще непричастных! Это первое. Второе — ликвидируемый должен быть один! Четыре охранника — это недопустимо! И ладно еще, если бы ты их тоже стер, в Гонконге и не такое бывало в отличие от какого-нибудь Амстердама, но ты же их живыми оставил. А они тебя видели! Ты что, из детсада недавно?!

— Да ладно злиться-то шеф! — щелкнул пальцами Сэм. — Мы оба знаем, что и зачем я сделал. Все мои наработки, как вы знаете, проведены таким образом...

Толстяк прошел к скрытому в темноте бару и на ощупь взял стакан. Не раз он бывал здесь и не раз наливал себе без разрешения. Рука привычно легла на бутылку скотча. Забулькала крепкая алкогольная жидкость, наполняя звякнувший о горлышко стакан.

— Мы оба знаем, что засунули меня туда, чтобы переждать, пока пройдет острота ситуации с кардиналом. И я просидел там месяцы. И за эти месяцы мне удалось выцепить пару интересных личностей для работы на нас. Но я не идиот. Я знал, что если начну плести серьезную паутину, то мне потом из Гонконга не вылезти много-много лет. Поэтому я построил мой маленький механизм так, чтобы на место вашего покорного слуги легко встал кто-то другой. Нет никаких свидетельств моей причастности к чему-либо, кроме посещения ковлоонских борделей, — Сэм опрокинул в себя скотч, даже не поморщившись. — Как вы и говорили, это — основы. Все я делал чужими руками, шеф. И, кроме того самого типа, что теперь занял мое место в схеме, никто не знал, с кем и на кого работает. Единственное, что провернул лично — это телефонный звонок Ма и перерезание его горлышка бритвенным лезвием. И вот я здесь, агентура там, кардинал далеко. Так что давайте, шеф, без выволочек.

— А ты в курсе, что за сознательный саботаж своей собственной деятельности я тебя вообще могу обезглавить? — страшным полушепотом осведомился шеф.

— Так за чем дело стало? — наставил на него руку со стаканом Сэм. — Не возражаю. Все равно я никогда не любил такие стороны своей работы. Я не из тех ребят, что годами читают газеты и гениально работают в разведке при этом. Скучно мне так. Можете даже меня распять за это.