Марк позволил себе лёгкую, почти незаметную улыбку. Сейчас он подготовится к первой встрече. Установит контакт. Начнёт процесс. А вечером, возможно, найдёт время просмотреть эти модели биостимуляторов. Всё можно оптимизировать. Всё можно вписать в график. Главное — сохранять контроль. Над случаем. Над собой.
Медицинский модуль был полной противоположностью аскетичному отсеку "Ковчега". Здесь было светло, просторно и... любезно. Слишком любезно. Аппараты, похожие на фантастические цветы, беззвучно выдвигали щупальца с датчиками. Лазерные сканеры бесшумно скользили по его телу, а ласковый синтезированный голос комментировал: "Пожалуйста, расслабьте левую руку. Сейчас мы оценим плотность костной ткани. Всё идёт отлично". Лео стоял посреди этого технологического сада в одном нижнем белье, чувствуя себя не пациентом, а экспонатом. Каждое прикосновение, даже безболезненное, было вторжением. Каждая похвала голоса — унижением. На "Ковчеге" медосмотр был суровой необходимостью, грубым и быстрым, как проверка снаряжения. Здесь это напоминало обряд, где его тело было алтарём, а машины — жрецами.
Наконец, ему вернули его серую униформу и проводили по бесшумному коридору обратно к двери с табличкой "Кабинет 1". Он вошёл, уже ожидая увидеть нечто стерильное и пугающее. Вместо этого он попал в комнату, которая явно старалась быть "тёплой". Деревянные панели (синтетические, он мгновенно определил), мягкий ковёр, панорамный экран с видом на горный пейзаж. И за столом — человек. Марк.
"Леонид, прошу, садитесь", — Марк указал на кресло напротив. Улыбка на его лице была откалиброванной, профессионально-доброжелательной.
Лео сел, но не откинулся на спинку. Он сидел на краю, спина прямая, как струна, руки лежали на коленях. Поза отдыхающего бойца. Его глаза быстро оценили комнату: одна дверь (вход), большой экран (не стекло, не проломить), вентиляционная решётка (слишком мала), сам Марк (среднего телосложения, расслаблен, прямой угрозы не представляет, но контроль над ситуацией — у него).
"Как вы себя чувствуете после первых процедур?" — начал Марк, его пальцы едва касались поверхности стола, будто он играл на невидимой клавиатуре.
"Тяжело", — ответил Лео односложно. Его собственный голос прозвучал хрипло и чуждо после лет общения по рации.
"Это естественно. Гравитация — это самый грубый, но и самый эффективный напоминатель о доме", — сказал Марк. Его слова были правильными, как из учебника. "Можете описать ваши первые впечатления? Что бросается в глаза? Или... в другие чувства?"
Лео помолчал, его взгляд упёрся в панораму за окном. Там, за стеклом, плыли облака над цифровыми пиками. Безопасно. Бессмысленно.
"Тихо, — наконец выдавил он. — И слишком много пустого пространства".
Марк слегка наклонил голову. "Пустого? Имеется в виду физическое пространство станции?"
"Нет. Пространство... между людьми. Между действием и результатом. Между вопросом и приказом". Он искал слова, чувствуя, как они рвутся наружу, грубые и неотшлифованные. "На корабле всё было заполнено. Шумом систем. Смыслом. Здесь... здесь тихо. И в этой тишине — пустота. Нечем дышать".
Марк ничего не записывал, но Лео видел, как на секунду замерла его идеальная улыбка. Психолог сделал едва заметную паузу, будто перезагружая программу. "Интересная метафора. Пустота как отсутствие давления. Возможно, это ощущение пройдёт, когда вы заполните это пространство новыми смыслами, связями".
Лео ничего не ответил. Он снова смотрел в окно, на ложные горы. Новые связи. Какие связи могут быть у метеора, врезавшегося в теплицу?
Сеанс длился ещё двадцать минут. Марк задавал мягкие, осторожные вопросы о сне, о воспоминаниях о миссии (Лео отвечал односложно или молчал), о его ожиданиях. Лео чувствовал, как каждое его слово, каждый жест, вероятно, фиксируются, анализируются, раскладываются по полочкам. Он был объектом изучения. И это было в тысячу раз хуже, чем быть просто новичком.
В конце Марк открыл ящик стола и извлёк небольшой сферический предмет, размером с апельсин. Он был матово-белым и казался невесомым. "Это — ваш временный личный ассистент. Его зовут Кай. Он поможет вам ориентироваться в расписании, находить информацию, отвечать на бытовые вопросы. Думайте о нём как о... гиде".
Марк коснулся сферы, и она мягко всплыла в воздух, заняв позицию в полуметре от плеча Лео. Из неё прозвучал тот же ласковый, безполый голос, что и в медблоке: "Здравствуйте, Леонид. Рад быть полезным. Куда направимся?"
Лео посмотрел на эту парящую сферу, на её безликую поверхность. Это был не гиД. Это был надзиратель. Антенна, через которую Марк и вся эта система будут слушать каждый его вздох. В его груди что-то похолодело и сжалось в тугой, злой комок. Он не сказал ни слова. Просто кивнул Марку, развернулся и вышел из кабинета. Сфера Кай бесшумно последовала за ним, как привязанная невидимой нитью. Лео шёл по коридору, чувствуя на затылке её незрячий, всевидящий "взгляд". Он был больше не один. Теперь у него был спутник.
Данные висели в воздухе перед ней, холодные и неумолимые. Голограммы графиков, спектрограмм мозговой активности, таблицы с цифрами — всё сливалось в ослепительную, бессмысленную кашу. Ева моргнула, заставив глаза сфокусироваться. Результаты углублённого нейроскрининга Фреи. Диагноз, если это можно было так назвать, подтвердился: не органическое поражение, а функциональный сбой. Синаптические связи в миндалевидном теле, этом древнем центре страха, ярости и, что важнее, базового инстинкта выживания, формировались вяло, реагировали на стимулы с заторможенной, почти апатичной скоростью. Эпигенетика? Возможно. Случайная ошибка в нейронной карте, загруженной в биосинтезатор? Вероятно. Но факт оставался фактом: носорожиха, идеальная физически, была психическим инвалидом. Для дикой природы — смертный приговор.
Конференц-зал "Биос-3" был заполнен. Пришли этологи, генетики, ветеринары. Лица — сосредоточенные, внимательные. Никакой паники, только рациональный интерес к проблеме. Система работала.
"Коллеги, — начала Ева, и её голос прозвучал твёрже, чем она ожидала. — Данные перед вами. Медикаментозная коррекция на таком уровне чревата полным изменением личности особи. Мы получим ручное, управляемое животное. Не дикого носорога, а биоробота в его шкуре. Это противоречит цели проекта".
На экране появилась трёхмерная модель мозга Фреи с подсвеченными проблемными зонами. Кто-то вздохнул.
"Что вы предлагаете, Ева?" — спросил Саян, старший этолог. Его тон был вежливым, но в нём слышалась привычная осторожность системы.
Ева сделала глубокий вдох. Она уже неделю обдумывала этот шаг, и сейчас он казался единственно верным, пусть и безумным. "Протокол "Стимуляция через среду". Полная. Мы переводим обеих особей в имитационный купол !7. Активируем полную программу "Ледниковый период": понижаем температуру до минус пятнадцати, запускаем режим ветра и осадков, имитируем укороченный световой день. Убираем все удобства. Оставляем только грубый подножный корм и лёд. На четырнадцать дней".
В зале повисло изумлённое молчание. Потом загудели голоса.
"Это огромный стресс! У них уже есть отклонение!"
"А если Фрейр проявит неожиданную агрессию к ослабленной самке?"
"Мы рискуем потерять обе особи, Ева. Годы работы..."
Ева слушала, кивая. Все возражения были справедливы. Разумны. Безопасны. И вели в тупик. Она подняла руку, и зал постепенно затих.
"Я знаю риски. Но я также знаю, что мы создали им тепличные условия. Их инстинкты спят, потому что им нечего преодолевать. Нет холода — нет необходимости сбиваться в пару для тепла. Нет скудности корма — нет конкуренции, нет импульса к размножению для продолжения рода. Мы дали им тело, но забыли дать... вызов". Она говорила, и в её собственных словах слышался отзвук её личных, невысказанных тревог. "Я не предлагаю издевательства. Я предлагаю дать им шанс вспомнить, кто они. Разбудить память вида не на уровне ДНК, а на уровне инстинкта".
"А что говорит Каирос?" — спросил кто-то с дальнего стола.
Ева коснулась панели, и в воздухе появилась лаконичная надпись, выданная искусственным интеллектом-советником после ночного анализа её предварительного запроса: "Вероятность положительной поведенческой коррекции: 58,3%. Вероятность ухудшения состояния или гибели одной из особей: 41,7%. Рекомендация: отложить решение, продолжить медикаментозную терапию низкого уровня."
Цифры горели в полумраке зала. 58,3% против 41,7%. Почти паритет. Система, видя неопределённость, предлагала путь наименьшего риска — продолжать бессмысленные инъекции, наблюдать угасание.
Ева обвела взглядом коллег. Она видела в их глазах сомнение, страх ответственности, расчёт. "Каирос дал оценку. Но окончательное решение — за нами. За живыми людьми, которые их создали. Я как главный биоинженер проекта принимаю на себя всю ответственность. Я предлагаю запустить протокол. Сегодня. Прямо сейчас".
Тишина стала оглушительной. Саян смотрел на неё, потом на цифры, потом снова на неё. В его взгляде мелькнуло что-то, помимо осторожности — искра азарта, давно забытого вызова. Он медленно кивнул. "Я поддерживаю. Этологический мониторинг будет вестись в режиме нон-стоп".
За ним, один за другим, кивали другие. Не все, но большинство. Не из-за веры в успех, а из-за веры в неё. В её интуицию, которая уже не раз выручала проект.
Ева почувствовала, как по спине пробежал холодок, но внутри зажглась странная, тихая уверенность. Это был риск. Возможно, безумный. Но это было действие. Преодоление статичности. "Благодарю. Приступаем. Перемещение особей в купол !7 начать через час. Активировать программу "Ледниковый максимум" после их адаптации". Она отключила голограмму, и цифры Каироса исчезли. На их месте осталось лишь пустое пространство, которое теперь нужно было заполнить смыслом. Своим собственным.
Дымок от самовара струился вверх тонкой, сизой нитью, упираясь в потемневшие от времени брёвчатые стропила. Ирма сидела за столом, сложив натруженные, в прожилках и пятнах земли руки, и смотрела в квадратное окошко. Челнок, вернувшийся накануне, уже не был виден. Но небо помнило. Оно всё ещё дрожало от того вторжения — едва уловимая рябь в воздухе, которую не измерить приборами, но можно почувствовать кожей, если ты, как она, прожил шестьдесят лет, слушая тишину.
Вчерашний след на небе был похож на бледный шрам. Не на рану, уже на память о ране. Она наблюдала за ним в сумерках, стоя на пороге, пока первые звёзды не проступили сквозь пелену. Возвращение. Какое смешное слово. Никто и никогда никуда не возвращается. Можно прилететь обратно к точке на карте, груду металла и плоти, но то, что улетело — душа, если пользоваться старыми, отброшенными словами, — оно остаётся там, в холоде. Оно меняется.
Она потянулась к толстой, потрёпанной тетради в кожаном переплёте, развязала завязки. Чернильная ручка лежала рядом, простая палочка с пером, которое она меняла раз в год. Она обмакнула её в склянку, подумала, и вывела твёрдым, неторопливым почерком: "Вернулся ещё один. Несёт в себе холод далёких звёзд. Земля будет пытаться его согреть, а он, возможно, обожжёт её. Не со зла. Со своей правдой".
Закрыв дневник, она подошла к двери. На крыльце стояла аккуратная пластиковая коробка — дрон-курьер оставил её на рассвете, не нарушив покоя сиреной. Внук. Добрый мальчик. Присылал семена редких, не модифицированных сортов и, разумеется, лекарства. "Бабушка, хотя бы витамины!" — умолял он в голосовых сообщениях, которые она слушала раз в месяц на стареньком плеере.
Она открыла коробку. Семена в бумажных пакетиках — красивый почерк, названия, которые уже нигде не звучат: "Звёздчатка злачная", "Пострел раскрытый". Она аккуратно сложила их на полку. Рядом лежали аккуратные блистеры с капсулами, нанотюбики с гелем — "для укрепления костной ткани", "для нейрогармонии". Она взяла их, постояла секунду, глядя на яркие этикетки, и положила обратно в коробку. Закрыла крышку. Пусть лежит. Мир "Синтеза" был щедр, он предлагал спасение от всего, включая саму жизнь, её естественный износ. Она предпочитала изнашиваться правильно.
Надев протертый на плече плащ, она вышла наружу. Воздух пах сырой хвоей, грибной прелью и далёким дымком — горели где-то торфяники, может, за сотню километров. Её уши, не забитые постоянным информационным шумом, улавливали это. Она пошла по тропе, петляющей между вековыми кедрами, к своим "капканам". Не убивающим, конечно. Регистрирующим. Небольшие датчики с камерами, которые фиксировали проход зверей. Волки, рыси, редко — тигр. Она собирала данные и отправляла их в "Биос-3", в обмен на неприкосновенность своего участка леса. Симбиоз.
Проверив одну ловушку (прошла лиса), она выпрямилась и невольно взглянула туда, где за деревьями мерцали огромные, полусферические очертания куполов "Биос-3". Они сияли в сером дне мягким, искусственным светом, похожие на гигантские мыльные пузыри, застрявшие в тайге. Красиво. Безопасно. Мёртво.
Она знала, что там делают. Воскрешают мёртвое. Благое дело. Но её гложала тихая мысль: а нужно ли мёртвое возвращать в мир, который сам отчаянно пытается забыть, что такое смерть? Что такое дикость, неконтролируемость, непредсказуемость? Они создают идеальных животных, лишённых страха. А она сторожила последних диких, в чьих глазах ещё горел тот самый, неудобный, опасный страх.
Повернувшись спиной к сияющим куполам, она углубилась в чащу. Лес принимал её, скрывая в своей зелёной мгле. Она шла к следующей точке, думая о том холодном следе на небе и о человеке, который его оставил. Он был диким зверем в клетке самой совершенной цивилизации. И она, как и её волки, чувствовала запах чужеродной плоти. Интересно, подумала она, кто кого в итоге приручит? Или кто кого, в конце концов, принесёт в жертву своим идеалам?
Кабинет погрузился в полумрак. Единственным источником света была теперь панорамная голограмма, висящая в центре комнаты, — динамичная карта мозговой активности Леонида Воса за последние двадцать четыре часа. Она напоминала взволнованное море, где всплески кортизола и адреналина отмечались алыми и оранжевыми вспышками. Марк сидел неподвижно, его лицо освещалось этим тревожным заревом. ИИ-ассистент уже выделил паттерн, но Марк хотел увидеть его сам, своими глазами.
"Воспроизвести с привязкой к локациям", — приказал он тихо.
Голограмма ожила. Траектория движения Лео по станции "Возвращение" выстроилась в тонкую светящуюся нить. Зелёные участки — коридоры, его капсула. Жёлтые — зоны питания, медицинский блок. И три ярко-алых всплеска, похожих на язвы, — столовый модуль в час пик.
Марк запустил запись с камер наблюдения (разрешённую протоколом безопасности). На экране Лео стоял с подносом у раздаточного автомата. Вокруг него двигались, смеялись, спокойно разговаривали люди. Он был неподвижен. Его спина — прямая, плечи слегка подняты, голова чуть втянута в плечи, как у человека, ожидающего удара. Камеры высокого разрешения позволили Марку увидеть детали: ритмичное, частое движение кадыка, микросокращения жевательной мышцы, взгляд, который не фокусировался на еде, а метнулся к выходу, к скоплению людей у столика, снова к выходу. Это не была паника. Это была гипербдительность. Состояние постоянной боевой готовности, в котором человек подсознательно вычисляет угрозы, пути отступления, укрытия. Состояние солдата на вражеской территории.
