Академия истины (Академия Веритас)

К концу дня все так устали от суеты и переживаний, что просто с ног валились. Младшие уснули, даже не дождавшись возвращения отца, мы же с матерью и тремя сестрами не могли упустить возможности послушать новости. Папенька вернулся уже на закате, вечерять отказался, поскольку уже поел с хуторскими, а вот перед чабрецовым чаем не устоял.

Пригласив к столу Никифора Иваныча с Авдотьей Михалной, мы собрались у самовара. Домовой и кикимора считались кем-то вроде прислуги, но мы просто не могли так относиться к нашим главным помощникам. За те годы, что мы прожили в казенной избушке, эти 'низшие существа' не раз показывали себя мудрыми и сердечными советчиками, научившими непутевых дворян жить в диком лесу. Без них бы мы ни за что не управились.

Вот и сейчас, выслушав обстоятельный рассказ отца о здоровье соседей и окрестных сплетнях, Никифор Иваныч шумно прихлебнул чай из блюдечка и раздумчиво произнес:

— А ить я одного никак в толк не возьму: ежли у девы-то нашей волшба в крови есть, так за осьмнадцать годков она уж не раз должна была о себе весть дать... Оно ж завсегда волховка к какому-нито делу особую силу кажет. А ты уж, Федосьюшка, прости меня, старика, токмо кружева плести горазда.

Тут мы все встревоженно запереглядывались, не зная, что сказать. Ведь домовой был прав: кружевниц из Академии не выпускали. Из стен этого учебного заведения выходили жрецы, лекари, ученые мужи и прочие важные и незаменимые люди, но мне среди них места как-то не находилось. Мама, больше всех радовавшаяся моему вызову в Академию, испуганно залопотала:

— Но мы же не знаем толком, чему там учат! Уже давно ни один Ролло не переступал порога Академии. Может, у Феи талант, который просто не нужен в сельской жизни? Может, он такой, специальный, для города!

— Можеть, можеть, — покивал седой головой Никифор Иваныч. — Но ты, Федосья, держи там ухо востро. Штойто не ндравицца мне эта Кадемия, ишь, чего удумали, девку от дома отымать.

— Да уймись ты, Никифорушко, людям спать иттить, а ты им страсти яки-то на сон грядущий! — всплеснула руками кикимора. — Не слушай его, деточка, он тут в лесу совсем одичал, того и гляди, в берлогу завалится, быдто леший какой!

Матушка тут же закрутилась, зазвенела ложечками, заворчала, что мы с сестрами еще не в постелях, но отец после слов домового как-то посмурнел и глаза прятал.

Глава 2. Банный день

Долго ли, коротко ли, а подошел к концу липень. Вчера вечером я трясущимися руками вложила в бордовый конверт Академии ответное письмо, в котором выражала согласие пройти обучение и просила снабдить меня портальным амулетом. Предложение выдать нуждающимся одноразовый амулет, рассчитанный на перенос в Академию самого неофита и того объема клади, который сможет удержать в руках означенный неофит, содержалось в приглашении. Матушка, явно стыдясь нашей бедности, робко попросила меня воспользоваться академическим порталом. Откровенно говоря, я даже не могла понять ее смущения: переноситься надо было через всю страну, а это огромная по нашим меркам сумма. Я попыталась втолковать матери, что ничего зазорного здесь нет, но она все равно отводила глаза и, кажется, готова была расплакаться из-за того, что не в состоянии обеспечить дочери нормальный портал. Нет, у отца, конечно, были казенные амулеты, но они были строго подотчетны и рассчитаны лишь на определенное расстояние: один позволял отцу посещать остальные заимки для проверки деятельности лесников, а второй служил для экстренных случаев: последний раз с его помощью вызывали лекаря из уездного села, когда матушка рожала Анюту. Роды-то мы и сами могли принять, но надо ж было удостовериться, что дитя здорово, наложить все необходимые заклятья, заговорить роженицу, чтоб быстрее оправлялась. А перенос неофита в Академию явно не мог считаться экстренным случаем. Теперь оставалось только ждать нового письма из столицы.

Нынче в деревнях закончили жать рожь, а в лесу началась самая что ни на есть грибная пора: мы почти всем семейством с утра ходили к лешему на поклон, только матушка с троими младшенькими оставались дома. Хозяин поворчал для виду, что мы таким выводком весь лес обездолим, но умилостивился ковригой с солью и показал роскошную полянку с крепенькими задорными груздями. Мы корзинки еле до дома доволокли, а уж сколько времени ушло на чистку и замачивание — до самого вечера провозились!

Зато ввечеру баньку истопили, пропарились, отмылись. Сразу легко так стало. Сейчас там маменька с папенькой тешились, а мы с девочками должны были дальше мне наряды готовить, да за младшими приглядывать. Но Дора, добрая душа, отпустила меня посидеть в любимом местечке у родника. Очень я люблю сюда после бани прийти: тело легкое, мысли ясные, душа отдыхает под звон воды и пение птиц. Благодать! Тут березка одна стволом изогнулась над низинкой, прям как приступочка, удобно присесть и волосы распустить по склону. Они у нас у всех длинные, моя коса почти до пяток достает, а если распустить, так и вовсе волосы по полу волочатся — расчесывать неудобно. А здесь как-то ловко получается.

Так я по волосам гребешком и водила, пока прямо над ухом кто-то ни произнес:

— Доброго здоровьица тебе, Фея!

Я чуть в родник с перепугу не скатилась.

Спасибо, этот кто-то за руку удержал. Смотрю: Семен, сын пасечника с хутора. И улыбается, змей ползучий, так нахально!

— Ох, и напугал, сил нет! Разве ж можно так подкрадываться?

— А ты чего посреди леса мечтаешь? А если б не я, а, к примеру, волк подкрался, чего бы сталось?

— Караул бы кричала! — со зла показала парню язык, а потом задумалась, — А ты откуда тут? Случилось что?

— Не, я привез, чего заказывали. Бабы тебе еще каких-то гостинцев насовали, но я не вникал.

— Так Доры, разве, дома нет? — встрепенулась я, порываясь бежать к девчонкам, выяснять, куда делась сестра, пока я у родника рассиживалась.

— Дома она, дома, егоза! Как бы я тебя здесь нашел, кабы она не подсказала? — снова удержал меня за руку парень.

— Ты чего, подрядился из меня заику сделать? То подкрадываешься, то баламутишь! Зачем искал-то? — вырывая локоть, возмутилась я.

— Подарок тебе привез, — отчего-то враз посерьезнев, заявил хлопец.

Только сейчас я заметила, что мой собеседник держит узелок.

— Подарки обычно не так сумрачно дарят. Помню я твои дары, вечно пытался мне гусеницу за шиворот сунуть, — на всякий случай отодвинулась чуть подальше.

Семен поглядел так странно, тоскливо, будто я его ударила, и тихо произнес:

— Тут вот я тебе... это... — на этом, похоже, красноречие хуторянина иссякло.

— Мне уже страшно, неужели ты на дохлую лягушку расщедрился? — попыталась я пошутить, напоминая еще об одной излюбленной проказе нашего детства.

Парень молча мотнул головой и, наконец, развязал узелок. Даже в сгущающихся лесных сумерках было видно, как горит в его руках красно-золотым оперением птица-заряница.

— Семен, ты рехнулся! — только и смогла ахнуть я. — Ее ж невесте после сговора дарят!

Заряниц делали мужчины для своих возлюбленных, чтобы чудесная птица охраняла избранницу от всех бед и тревог: вырезали из дерева, украшали крылья затейливой резьбой, а потом раскрашивали красной и золотой красками. Каждый старался позатейливей украсить подарок. Считалось, что сама Великая Веритассия направляла руку истинно любящего, чтобы дар любви выглядел, будто живая пичуга. Заряницу полагалось подвесить под потолком при входе в дом, чтобы она сверху глядела на входящего: с добром ли пришел, али камень за пазухой прячет. У того, кто сердцем выбирал подругу, получалась заряница красоты неописуемой, а у того, кто по расчету жениться хотел, страховидло выходило, и никакие навыки резьбы по дереву тут не помогали. Потому ни в одной лавке нельзя купить заряницу, только получить из рук жениха. Впрочем, сейчас обычай дарить невестам обережную птицу почти и не соблюдался: кому понравится, чтоб все знали о том, как выбрал себе мошну, а не подругу жизни.

Птица, которую протягивал мне сосед, была прекрасна: кажется, подкинь, и полетит, освещая лес всполохами крыльев. Но ее не полагалось дарить вот так, с бухты-барахты, только сговоренной дролечке, а родители бы не стали уговариваться о свадьбе за моей спиной.

— Я... я не могу ее взять, правда, — прошептала, недоверчиво глядя на юношу.

— Не возьмешь — выкину! — упрямо набычился парень.

— Да как же можно такую красоту выкинуть! Сказился? Не гневи богиню! — замахала я руками на бестолкового. — Слушай, а ты медовушки-то не перебрал, часом? Больно странно себя ведешь, — осенила меня внезапная догадка.

— Да трезвый я, трезвый! — взвыл Семен. — Хочешь, дыхну? Х-ха! Успокоилась? А птицу для тебя делал. И больше никому дарить ее не буду. Потребуется, другую сделаю, — буркнул уже обиженно.

От такого напора я прямо растерялась. Как быть-то? Не взять — нехорошо, человек старался, сразу видно, что с душой делал, от чистого сердца. А взять — это, считай, обещание дала, что замуж выйду. Семен, конечно, парень хороший: трудолюбивый, сильный, ладный и на лицо пригож — ни оспин, ни конопушек. Вот только не люб он мне. И до сего дня я была уверена, что и он ко мне интереса не испытывает.

Мы с сестренками зимой частенько на хутор бегали, там народу побольше, повеселее. Да и летом то мы к ним, то они к нам наведывались. Но я ни разу не замечала, чтобы он выделял меня среди остальных девчат. Шутил, бывало, плясать вместе случалось, но не чаще, чем с другими. И вдруг — на тебе! Хотела, Фейка, кавалера, так кушай, не обляпайся!

Попыталась с другого бока зайти:

— Сеня, ты же понимаешь, что я в Академию уезжаю, и когда вернусь — неизвестно! Может, сразу вытурят, а может, не один год там провести придется! Как ты себе это представляешь?

— Зубы не заговаривай, — оборвал мою речь хлопец. — Не вернешься ты, и мы оба это знаем. Ты себе в столице получше мужа сыщешь. Красивая ты, Фея! — с этими словами он протянул руку, отделил от моей распущенной гривы тонкую прядку и задумчиво пропустил ее между пальцами. — А оберег возьми. Просто так дарю. Без обязательств.

Чувствовала себя полной дурой: вроде, и не виновата ни в чем, а на душе кошки скребут.

— А если богиня не одобрит? — робко попыталась возразить.

— Ой, можно подумать, не случается такого, чтоб девка согласилась замуж пойти, а потом передумала? Подарок-то обратно не отбирают, — пожал Семен плечами. Я не была уверена, что положено в таком случае делать с заряницей, потому промолчала.

— Короче, бери, — и птицу мне в руки сунули силком. — Я все сказал. Ты мне ничего не обещала. Просто на память подарил. Пошли, до двора провожу, нечего по темному лесу одной шляться.

Кое-как скрутив волосы, я послушно двинулась вслед за нежданным гостем. Так и дошли до самого терема.

Уже у крыльца Семен резко развернулся, неловко обнял меня за плечи, жарко выдохнув в ухо:

— Береги себя, красавица, — и напоследок крепко чмокнул в щеку. Рта не успела раскрыть, как он уже отцепил вожжи от гвоздочка, да был таков, а я осталась стоять столбом, с трудом пытаясь осознать все странности этого вечера.

— Фея-я-я, а чего это сейчас такое было? — раздался сверху ехидный голосок Доры.

Вот попала-то, словно кур в ощип! Подняла глаза и наткнулась на насмешливый прищур стоящей на балконе сестрицы. Она явно видела нас с Семеном с того самого момента, как мы вышли из леса.

— Хоть ты не начинай, а? — устало взмолилась, соображая, мог ли кто-нибудь из младших нас увидеть.

— Ой, да ладно, уж и поиздеваться над родной сестрой не моги! — фыркнула дружка. Хорошо, что она девчонка не вредная, маленько поязвит и успокоится. — Что-то личико у тебя не веселое.

— Пошли в светелку, пошепчемся.

— А он что?.. А ты что?.. Да ты что! — ахала Дора, слушая мой сбивчивый рассказ и пожирая глазами заряницу, которую я так и теребила в руках. Нам удалось спокойно проскользнуть наверх, пока маменька возилась в клетушке, а девчонки приставали к отцу, чтоб он им соорудил колыбельку для котенка.

— Вот никогда бы не подумала, что Семен по тебе сохнет! Он вообще на влюбленного не похож.

— А ты много влюбленных видела, — почему-то оскорбилась я.

— Не очень, — признала сестрица, — но в книжках пишут, что люди, мучимые неразделенной любовью, весьма печальны, и оттого часто вздыхают. А Семен твой грустным сроду не выглядел, он всегда на проказы и озорства первый.

— Твоя правда, — согласилась я. — Птицу-то куда девать?

— Спрятать! — решительно заявила Дора.

— Куда? У нас не спрячешь, малые враз отыщут! Да и жалко — красивая! — бережно погладила яркое оперенье.

— Что есть, то есть, — авторитетно кивнула моя наперсница. — Кто бы мог подумать, что у простого человека без толики магии такая вещь выйдет! Но тогда родителям сказать придется, а они всыпать могут.

Тут оставалось только вздохнуть: маменька и впрямь под горячую руку могла отходить веревкой или крапивой по заднице. Если честно, было не столько больно, сколько обидно.

— Я вот что подумала, — продолжала меж тем Дора, — а ведь уже готовые наряды убрали в саквояж... Что, если аккуратно их вынуть, и завернуть твое чудо в шубку? Вряд ли матушка захочет заново перебирать уже уложенное.

Предложение дельное. Саквояж был одним из последних магических предметов в нашей семье. Почти двадцать лет назад родители прибыли с ним на заимку. Он представлял собой здоровенную кожаную сумку, очень старую и сильно потертую. Прелесть этого раритета состояла в том, что он позволял одному человеку переносить практически неограниченное количество груза, надо было просто сложить все нужное в стопку, открыть застежку и постучать по донышку. Таким образом невозможно было перевозить только самые крупные предметы: стол или сундук, например. А вот одежды или кухонной утвари можно было отправить в саквояж бессчетное количество. Сейчас волшебную суму передали мне, чтобы я могла захватить в столицу все необходимое.

Сказано — сделано. Дора попросила домочадцев нас какое-то время не беспокоить, чтобы она могла аккуратно заплести мне косу. Это и впрямь был трудоемкий процесс, требующий внимания и ловкости, так что никто не удивился. В одиночку я тоже могла причесаться, но это заняло бы гораздо больше времени, а вот снующие вокруг сестрицы могли растянуть это занятие практически до бесконечности.

Видимо, в этот день Великая Веритассия была на нашей стороне: в горницу никто не заходил, с тайной миссией мы управились почти мгновенно, так что и косу заплести успели, и секрет сохранить. Оставалось надеяться, что Семену не приспичит рассказать кому-нибудь о своем подарке.

Глава 3. Ветрогон

За домашними делами и шитьем оставшихся уборов незаметно промелькнула большая часть серпня. На калинник пришло новое послание из Академии, в которое был вложен простенький амулет из кожи. В любое время с вечера ветрогона до окончания лошадиного праздника неофитов ждут в Академии. Тем, кто желает познакомиться с городом и распорядком жизни в учебном заведении, следует прибыть как можно раньше. Питание и проживание нам обеспечат.