| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— О, Сила, — прощебетала Вержер непринужденно. — Сила — это жизнь, при чем здесь ты?
Страдание и утомление вымыли из его сознания способность удивляться; его не заботило, как Вержер узнала о том, что он делает. Джейсен открылся Силе, позволил ее чистому водопаду пролиться сквозь него, растворяя его боль и тревогу… и наткнулся на некое присутствие в Силе, столь же мощное, как и его собственное. Вержер вся так и искрилась.
Джейсен пробормотал:
— Ты джедай…
Вержер засмеялась.
— Здесь нет джедаев, — сказала она и едва уловимо моргнула. У Джейсена в голове завернулся в воронку поток межзвездного газа, и в глазах его вспыхнула протозвезда. Она росла, набирала энергию и усиливала излучение, пока свечение внутри его черепа не затмило угольный угар помещения, в котором он находился. Сквозь сверкание белого свечения он услышал голос Вержер, бесстрастный и ясный, как свет далекого квазара.
— Я — твой проводник по стране мертвых.
Кроме этого он не услышал и не увидел больше ничего. В мозгу у Джейсена беззвучно взорвалась новая звезда, и вселенная исчезла. Секунды или столетия проносились мимо его забытья. Потом сознание вернулось к нему, и он открыл глаза, чтобы обнаружить, что по-прежнему висит в "объятиях боли", а Вержер по-прежнему стоит под ним. На ее лице было все тот же нечеловеческий отпечаток насмешливости.
Ничего не изменилось. Все изменилось. Вселенная стала пуста… Теперь.
— Что?.. — прохрипел Джейсен. Его горло горело, словно он целыми ночами вопил во сне. — Что ты сделала со мной?
— Ты не имеешь никакого доступа к Силе, так же как она к тебе. Вернуть все, как было? Как бы не так! Это, должно быть, присуще только человеку… Вы, млекопитающие, так импульсивны, так опрометчивы в своих поступках: прямо младенцы, пробующие на зуб бластер. Нет, нет, нет, малыш Соло. Сила детям не игрушка. Это великая мощь, куда более опасная, чем нелепые световые мечи, которыми вы так любите размахивать направо и налево. Так что я отняла ее у тебя.
Пустота вселенной выла в его голове. Ничего не осталось в ней, кроме бескрайнего межзвездного вакуума. Его тренировки, его талант, способности ничего не значили для безгранично равнодушного космоса; Сила стала всего лишь призраком из сна, от которого он только что очнулся. Джейна… Он отчаянно потянулся за контактом, который всегда присутствовал здесь, пытаясь отыскать сестру, своего близнеца; но его ужас и растерянность пролились в зияющую пустоту, которая заняла место их с Джейной связи.
Только тишина. Только пустота. Только сожаление.
Ох, Джейна, Джейна, прости меня… После разрушения их связи в Силе даже Джейна будет думать, что Джейсен мертв. Будет знать, что он мертв.
— Ты… ни за что… это невозможно…
Он едва узнал этот тонкий, потерянный во тьме шепот — его собственный голос.
— Но мне удалось. В самом деле, все эти упражнения с Силой — тебе будет лучше без них. Если ты будешь хорошо себя вести, я верну тебе Силу, когда ты повзрослеешь.
— Но… — Как только может вселенная оказаться такой хрупкой? Как может все, что ему присуще, так легко разрушиться? — Но я джедай…
— Ты был джедаем, — поправила Вержер. — Внимательно ли ты слушал? Что из того, что значит быть мертвым, тебе непонятно?
— Я не… — Джейсен закрыл глаза. На его ресницах копились слезы, и когда он открыл глаза, влага закапала прямо Вержер под ноги. Один из стебельков опустился пониже, чтобы рассмотреть его слезы.
— Я ничего не понимаю… Все потеряло смысл…
Вержер выпрямила свои птичьи ноги и приподнялась на цыпочки, ее широкий усатый рот оказался не более чем в десяти сантиметрах от уха Джейсена.
— Джейсен Соло. Слушай внимательно. — Ее голос был добрым и мягким, а в дыхании чувствовался запах специй, выросших в чужеродной почве. — Все, что я говорю тебе — это ложь. В каждом заданном тебе вопросе — ловушка. Ты не найдешь правды во мне.
Она приблизилась настолько, что ее усики защекотали ухо Джейсена, и прошептала:
— Из всего, чему ты не веришь, это — единственное, чему верить можно.
Джейсен уставился в ее глаза, их чернота была затягивающей, как межзвездное пространство. Он прошептал:
— Кто ты?
— Я Вержер, — просто ответила она. — А кто ты?
Она замерла в терпеливом ожидании, чтобы удостовериться, что у него нет ответа на этот вопрос; потом она отвернулась. Зев прохода раздвинулся — с влажным звуком, словно губы раскрылись для поцелуя — и Вержер покинула его, даже не оглянувшись на прощание. Стены и потолок заскрипели, как стариковские суставы, и "объятия боли" ужесточили хватку.
Джейсена Соло снова охватила агония. Только теперь с ним не было Силы — ни прохладного дыхания живого и разумного, ни присутствия Джейны, ни самой жизни. Там, где Джейсен, осталось только белое свечение.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
СПУСК
ГЛАВА ПЕРВАЯ
КОКОН
Небольшой корабль из йорик-коралла вынырнул из небытия в разреженное межзвездное пространство, плотность материи которого измерялась парой атомов на кубический метр. Корабль выписал сложную дугу, изменив тем самым и вектор, и скорость движения, а затем унесся, оставив позади себя прямой, как лазерный луч, ионный след. Точка, из которой он ушел в гиперпрыжок, выбросила поток радиации.
Через неопределенное время, на неизвестном расстоянии, в регионе, неотличимом от первого, безопасном благодаря воздействию параллакса нескольких звездных скоплений, тот же самый корабль выполнил точно такой же маневр.
В этом длительном полете корабль мог врываться в реальное пространство несчетное количество раз, только чтобы еще раз исчезнуть в небытии.
Джейсен Соло висит в белом свечении, думает. Он начинает постигать уроки боли.
Свечение выплевывает его время от времени, словно "объятия боли" каким-то образом понимают его; словно они могут чувствовать пределы его выносливости. Когда лишняя минута в белом свечении начинает угрожать убить его, "объятия боли" раскрываются, и он соскальзывает в реальность этого помещения, этого корабля. Когда жар становится невыносимым, и его истощенные нервы и мозг перестают чувствовать ожоги, "объятия боли" укладывают его на пол, и он даже может поспать, пока остальные устройства — или существа, поскольку он не уверен, в чем же разница, и есть ли она вообще — умывают его и обрабатывают его раны, оставшиеся от царапающего, рвущего, пронзающего захвата "объятий боли". Еще больше устройств-существ ползают по нему, словно прядущие тараканы, вкалывая ему питательные растворы и воду, чтобы поддерживать в нем жизнь.
Даже без помощи Силы его джедайские способности позволяют ему пережить мучения; его разум вновь и вновь проходит сквозь медитативный цикл, который возводит стену самоконтроля между его сознанием и белым свечением. Несмотря на то, что его тело страдает, Джейсен может удерживать свое сознание за пределами боли. Но стена самоконтроля не вечна, а "объятия боли" терпеливы.
Они подтачивают его воображаемые заслоны с невозмутимым упорством морской волны, размывающей утес; скрытое чутье "объятий боли" каким-то образом позволяет им знать, что он защищает себя, и их натиск медленно нарастает, как шторм, превращающийся в ураган, пока стены не падают, и Джейсен не начинает биться в конвульсиях. И только тогда, дойдя до крайних пределов его терпения и перейдя их, обрушив на него целые галактики страданий, "объятия боли" медленно ослабевают.
Джейсену кажется, что белое свечение поглощает его — что "объятия боли" питаются его страданиями, но не так жадно, чтобы он не мог оправиться и перестать кормить их. За ним ухаживают, присматривают, как за блуждающей водорослью с чадианской глубоководной фермы. Его существование измеряется приливными циклами боли, которая накатывает, пока не достигает наивысшей точки, и отступает ровно настолько, чтобы он смог отдышаться. "Объятия боли" заботливы: они не позволяют ему утонуть.
Иногда, когда он выныривает из белого свечения, Вержер ждет его. Бывает, она сидит сбоку от него, и смотрит немигающим взглядом хищного крылана-осоеда; бывает, кружит по комнате, поднимая свои птичьи ноги, как когтистый аист, пробирающийся через болото. Очень часто она необъяснимо добра к нему и лично обрабатывает его раны со странно приятной заботливостью; и Джейсен гадает, не получил бы он, не услышал бы он больше, если бы не постоянное внимание стебельков, свисающих с потолка.
Все же чаще он просто сидит или лежит, и ждет. Он обнажен, и кровь сочится из его запястий и лодыжек. Хуже, чем обнажен — он совершенно лыс. Живые механизмы, ухаживающие за его телом, выщипали все его волосы. Все до единого — с головы, с рук, с ног, с лобка, из подмышек.
Выщипали его брови. Выщипали ресницы.
Однажды Джейсен спросил своим тонким, квакающим голосом:
— Как давно?
В ответ он получил лишь вопросительный взгляд. Он начал снова:
— Как давно я здесь?
Она плавно передернула плечами, что он обычно принимал за пожатие плечами.
— Давно ли ты здесь, неважно, так же, как и то, где это, собственно — здесь? Время и пространство принадлежат живущим, малыш Соло. Но ты к ним не имеешь никакого отношения, так же, как и они к тебе.
И всякий раз он получает подобные ответы на все свои вопросы; в конце концов он перестает спрашивать. Вопросы требуют усилий, на которые он не способен.
— Наши хозяева служат жестоким богам, — сказала Вержер, когда он во второй, или в пятый, или в десятый раз очнулся лишь для того, чтобы увидеть ее рядом с собой. — Истинные Боги постановили, что жизнь — это страдание, и дали нам боль, чтобы мы убеждались в этом все время. Некоторые из наших хозяев добиваются покровительства Истинных Богов, истязая себя; особенно этим славился домен Шаи. Они ныряли в "объятия боли", как ты или я могли бы нырнуть в бассейн. Возможно, они надеялись, что наказывая самих себя, они тем самым предотвращают наказание, которое им назначено Истинными Богами. В этом, надо полагать, они… э, прогадали. Но может быть — как любят шептаться их недоброжелатели — они просто привыкли наслаждаться болью. Боль может стать наркотиком, Джейсен Соло. Теперь ты это понимаешь?
Казалось, Вержер не волновало, ответит ли он; она была совершенно самодостаточна, болтая без умолку на любую произвольную тему, как будто наслаждаясь самим звуком своего голоса — но если его хватало на то, чтобы поднять голову, проквакать ответ или пробормотать вопрос — разговор немедленно переводился на тему о боли.
Им было о чем поговорить, и Джейсен узнал много важных вещей.
В первый раз истинное понимание урока пришло к нему однажды, когда он бился в мучительных конвульсиях на неровном полу. Сучковатые манипуляторы "объятий боли" по-прежнему придерживали его, но не крепко — лишь обозначая контакт, не более.
Они свисали расслабленными спиралями из волокнистых, узловатых связок растительного мускула, перемещавшегося и сокращающегося под кожистым потолком комнаты.
Эти минуты отдыха ранили Джейсена почти так же, как и пытки: его тело медленно, но верно восстанавливало свою форму; суставы становились на места, а растянутые мышцы расслаблялись, и это было болезненно. Когда бесконечные пытки вдруг все-таки прекращались, мысли Джейсена вновь и вновь возвращались к Анакину; к зияющим ранам, которые нанесла его смерть; к тому, как смерть Анакина подействовала на Джейну, подтолкнув ее к тьме; к тому, как, должно быть, страдают их родители, потеряв обоих сыновей…
Скорее чтобы отвлечься от этих мыслей, чем действительно желая поговорить, Джейсен повернулся к Вержер и спросил:
— Зачем ты делаешь это со мной?
— Это? — испытующе разглядывала его Вержер. — А что я делаю?
— Нет… — он закрыл глаза, привел в порядок свои мысли, рассеянные болью, и снова посмотрел на нее. — Нет, я говорю о йуужань-вонгах. Об "объятиях боли". Меня подвергли ломке, — сказал он. — Эта ломка имеет какое-то значение, наверно. Но это…
Его голос сел от отчаяния, но Джейсен взял себя в руки и начал говорить только тогда, когда у него появилась уверенность, что язык снова слушается его. Отчаяние приходит с темной стороны.
— Почему они пытают меня? — спросил он ясно и просто. — Меня даже ни о чем не спрашивают…
— Почему? — это такой вопрос, который всегда сложнее, чем ответ на него, — сказала Вержер. — Возможно, тебе следовало бы лучше спросить — что? Ты говоришь — пытки, ты говоришь — ломка. Для тебя — да. А для наших хозяев? — она наклонила голову, и ее гребень стал оранжевым. — Кто знает?
— Что это, если не пытки? Тебе не помешало бы испробовать их на себе, — сказал Джейсен со слабой улыбкой. — Честно говоря, мне этого очень хочется.
Ее смешок прозвенел подобно связке стеклянных колокольчиков.
— Полагаешь, я не пробовала?
Джейсен непонимающе смотрел на нее.
— Возможно, тебя не пытают, — беззаботно сказала она. — Возможно, тебя учат.
Звук, который издал Джейсен — наполовину кашель, наполовину горький смех — напоминал скрежет ржавой пилы.
— В Новой Республике, — сказал он, — обучение не такое болезненное.
— Не такое? — Она снова наклонила голову, только теперь гребень окрасился зеленым. — Может быть, из-за этого ваши народы и проигрывают эту войну. Йуужань-вонги знают, что ни один урок не может считаться выученным, пока он не закреплен болью.
— О, несомненно. Чему же это научит меня?
— Преподает ли учитель? — возразила она. — Или постигает ученик?
— Какая разница?
Возможно, изгиб ее губ и наклон головы в совокупности составляли некое подобие улыбки.
— Это, в свою очередь, тоже вопрос, достойный размышления, да?
Был и другой разговор… до или после этого, Джейсен не был уверен. Он помнил себя распластанным в выемке кожистой стены, и захваты "объятий боли" осторожно перемещались по его телу мягкими лианами.
Вержер сидела рядом, и когда сознание возвращалось к нему, он мог припомнить, что она уговаривала его выпить из горлышка вытянутой, похожей на тыкву бутылки. Слишком измученный, чтобы спорить, Джейсен попробовал; но жидкость — простая вода, чистая и холодная — ожгла его горло, так что он подавился и все выплюнул. Вержер терпеливо намочила обрывок тряпки и дала Джейсену высосать воду, пока его горло не расслабилось настолько, что он смог снова глотать.
Необъятная пустыня у него во рту впитала влагу в мгновение ока, и Вержер намочила тряпку снова. Так продолжалось достаточно долго.
— Для чего нам дана боль? — пробормотала она некоторое время спустя. — Ты задумывался когда-нибудь об этом, Джейсен Соло? В чем ее значение? Многие из самых набожных наших хозяев верят, что боль — это удар плети Истинных Богов: так через страдание Истинные Боги учат нас презирать комфорт, наши тела, и даже саму жизнь. Я же сказала бы, что боль сама по себе — это божество: жестокий рулевой жизни. Боль хлещет кнутом, и все живое начинает двигаться. Главный инстинкт живого существа — избегать боли. Прятаться от нее. Если идти здесь больно, то даже гранитовый слизняк поползет в другом месте; жить — значит быть зависимым от боли. Быть превыше боли — значить быть мертвым, да?
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
