Ролевик::бард-Вор

О лютой ненависти и святой любви

(Воскресенье)

Почему-то эта песня лучше всего подходила под моё нынешнее настроение. Народ сидел в какой-то странной задумчивости, глядя в пространство, а я улыбался. Действительно, хорошо получилось, сам не ожидал. Голос у меня оказался глубокий, с бархатным переливом, когда я того хотел, а диапазону позавидовал бы любой оперный певец.

— О чем эта песня, бард? — Хрипло спросил один из сидящих воинов. Я понимал его, как понимал и то, что он говорит отнюдь не на русском.

— О многом. Каждый в ней находит что-то своё. — Отозвался я.

— Хорошая... А сыграй-ка нам ещё! А мы уж деньгой тебя не обидим! — Он поколебался, а потом бросил мне беленькую. Ого! А меня, видимо, ценят!

Я усмехнулся и задумался, перебирая в уме известные песни. Руки сами наигрывали какую-то ненавязчивую импровизацию. Хотелось сыграть что-то особенное. И спеть на понятном слушателям языке. Всплыл в памяти "Дракон" "Мельницы". Я задумался. Перевод, неожиданно мелодичный и красивый, точный если не по тексту, то по духу этой прекрасной песни, строчка за строчкой складывался у меня в голове. Жаль, конечно, нет флейты... Но посмотрим, что я смогу выдать на одной лишь гитаре. Во мне вспыхнул первооткрывательский азарт, это был вызов моему вновь обретённому мастерству. И не важно, что придётся отступить от привычной мелодии. Главное, я знал, где и как это нужно сделать. Я положил руку на струны, поднял голову, обежал глазами зрителей и, выплёскивая весь свой азарт, всю свою страсть, запел:

Позабытые стынут колодцы,

Выцвел вереск на мили окрест,

И смотрю я, как катится солнце

По холодному склону небес,

Теряя остатки тепла...

(Мельница, отрывок)

Я, что называется, поймал волну. Пел, может и не до конца осмысливая, почему делаю так, а не иначе, но при этом понимая, что то, что я делаю, получается хорошо! Да не просто хорошо, а замечательно!

Когда я закончил, слушатели были какими-то очень задумчивыми, как в воду опущенными. Все смотрели куда-то в пустоту, никто не шевелился, не прихлёбывал из кружки, даже трактирщик стоял с кружкой и тряпкой в руках, не шевелясь. Как будто кто-то остановил для всех этих людей мгновение; только пьяные крестьяне сопели за своим столом, да почти бесшумно поднимались и опускались грудные клетки всех остальных. Я продолжил выступление, чередуя грустные и весёлые песни. Некоторые переводил, но в основном пел на языке оригинала.

После моего импровизированного концерта пацан-подавальщик выбежал из кухни и пробежал по залу с кружкой, в которую полетели зазвеневшие монеты. Без какой бы то ни было инициативы с моей стороны. Когда он подал мне кружку, я выудил оттуда медную монетку и вложил ему в руку. Он довольно кивнул, а я ссыпал остаток на ладонь. Ещё две серебрушки и шесть медяков. Я, конечно, не знаю местных цен, но почему-то мне кажется, что улов богатый! Благодарно кивнув зрителям, заказал у трактирщика поздний ужин. На выбор мне предложили жареную телятину с картошкой или тушёную свинину с овощами. Я выбрал свинину, квас и принялся за еду. Ужин оказался неожиданно вкусным, хотя блюду и не хватало, на мой взгляд, остроты, а квас приятно холодил и пощипывал за язык. Когда я спросил, сколько с меня, хозяин посмотрел укоризненно и ответил, что за такой концерт не я ему, а он мне должен.

Когда я уже заканчивал с едой, со двора послышался стук копыт и шум. Я услышал, как сквозь зубы выругался трактирщик и повернулся к двери, заметив краем глаза, что кроме меня в зале осталось всего пара человек. В зал вошли пятеро в дорожной одежде. Впрочем, на одном она была заметно лучше, а на куртке болталась цепочка с каким-то значком. Человеку было лет сорок, и он вызывал у меня своим видом неприязнь, даже если не принимая во внимание уродливый шрам на правой щеке. Брезгливо поджатые губы, холодный надменный взгляд... Остановившийся на моем лице. И разгорающаяся в глазах ненависть. Он шагнул ко мне.

— А ты тут что делаешь, нелюдь? — Как будто выплюнул, схватив меня за плечо. — Впрочем, что бы ты не делал, теперь тобой займёмся мы. — Он гаденько ухмыльнулся. — Разве ты не знал, что в Каранмаке эльфят не привечают?

Признаюсь, мне было страшно. Впрочем, не только. Ещё во мне поднималась какая-то странная ярость и не свойственная мне обычно гордость. Я увернулся от удара кулаком и отскочил от стойки. Вся пятёрка новоприбывших, нехорошо ухмыляясь, начала меня окружать. Продолжились события неожиданным образом: на голову одного из нападающих со всего размаха опустилась деревянная кружка. Не пустая, судя по тому, как он рухнул на пол и как вокруг разлетелись брызги. В мою защиту выступила фигура в плаще. Так же поднялся один из наёмников, ещё не покинувший зал. Стороны злобно поглядели друг на друга и потянули из ножен мечи. Трое, в числе которых был и "ушибленный" занялись фигурой и наёмником, а предводитель и ещё один товарищ решительно направились в мою сторону. Что мне ну со-о-овсем не понравилось. Голова работала быстро. В прямом бою меня прирежут, это уж как пить дать. А если я ускользну, можно будет пустить в ход метательные ножи. Путь к двери закрыт, а вот к затянутому какой-то плёнкой окну, проскользнуть реально. Что я и проделал, просочившись мимо обидчиков. И с силой прыгнул. Что-то громко лопнуло и я вывалился во двор. Сгруппировался, падая, почувствовал, как зацепившаяся за край разрыва гитара хлопнула по спине, поправил её (уцелела, родимая!) и отпрыгнул от окна, беря на изготовку один из метательных ножей. И вовремя, надо сказать — из окна вылетел погнавшийся за мной амбал. Поднялся с земли, озираясь, и получил лезвие в глаз. После этого я переместился к двери таверны.

В зале произошли резкие изменения: наёмник лежал на полу, зажимая рану в боку, рядом с ним покоился бездыханный (теперь уже, сидя по всему, совсем) "ушибленный", на фигурку в плаще со слетевшим капюшоном, которая оказалась совсем ещё молоденькой девушкой, наседали предводитель и один из его подручных, а последний нападающий готовился добить наёмника. Все противники были ко мне спиной. Замечательно. Мои губы искривились в совершенно не свойственной мне злой усмешке. Я мягко скользнул к добивающему, на ходу вынимая из ножен кинжал и быстрым движением перерезал ему горло, зажимая другой рукой рот. Наёмника обильно окатило кровью, однако у него хватило ума помалкивать. Я помог телу мягко опуститься на землю и повернулся в сторону звенящих клинков. Девушка неплохо держалась, однако видно было, что с двумя нападающими ей не совладать. Левое плечо прочертила глубокая царапина, а в глазах была обречённость. Поймав мой взгляд, она на мгновение застыла от изумления, так что едва не пропустила очередной выпад. От другого она бы не успела уклониться или закрыться, да только вот предводитель уже не успел его закончить — в ямке под костью затылка у него вдруг выросла чёрная рукоять метательного ножа. Он грузно рухнул вперёд, а его оторопевшего спутника поймала на клинок девушка.

— Не ждали? — Невесело усмехнулся я, глядя в глаза девушке. Она ощутимо смутилась.

— Ну... Ты ведь убежал.

— В прямом бою я слишком быстро отправлюсь на кладбище. Моя стихия — удары в спину. — Я внимательно всматривался в глаза собеседницы, говоря это. Она не отреагировала ни презрением, ни осуждением. Наоборот, вспыхнула от негодования, поняв, что я проверял её реакцию и отчеканила в ответ:

— А ты и не обязан уметь драться. И уж тем более глупо говорить о честности поединка, когда нападающих пятеро на одного. — Молодец, девчонка. Я одобрительно кивнул.

Тут нас прервал стон наёмника. Я виновато повернулся к нему и тут вспомнил, что среди нескольких стребованных когда-то с игрового мастера магических способностей, было — затянуть раны. Простенькое заклинание, не исцеляющее, а просто останавливающее кровь и затягивающее раны. Зарастать будут почти столько же времени, да и резких движений после этого лучше не делать — снова откроются, однако лучше, чем ничего. И кровью не истечёшь. Покопался в памяти доставшегося мне тела и обрадовался — было такое. И даже с ма-а-ахоньким бонусом — оказывало общеукрепляющее действие, слегка приглушало боль, а царапины так и вовсе могло исцелять совсем. Я опустился к наёмнику, простёр руки над раной и уверенно прочитал заклинание. Накатила жуткая слабость, однако края раны стремительно начали склеиваться, а кровь моментально остановилась. Я качнулся и опустился на пол. Девушка за спиной изумлённо вскрикнула. Впрочем, мне было не до этого.

— Ты маг? — Спросила она, видимо, на мгновение опередив пришедшего в себя наёмника.

— Самую малость — хрипло ответил я. — А ты — не дёргайся, рану я не залечил, а только закрыл. Зарастать она будет долго. Давай свою руку... — я вопросительно посмотрел на девушку.

— Можешь звать меня Астерь.

— А меня зови Тэль.

— Просто Тэль? — Удивилась девушка.

— Ну, ты же "просто Астерь"? — я усмехнулся. Что заставило меня ответить так, будто у девушки есть тайна, связанная с именем... Не знаю, наверное интуиция. Но, как бы то ни было, девушка смутилась и покраснела.

— Хорошо — тихо пробормотала она и присела рядом со мной.

— А я Расин. — Жизнерадостно представился наёмник, когда я забормотал слова заклинания над порезом Астерь. Как ни странно, второй опыт лечения дался мне куда легче первого. Размеры ли раны тому причиной, или то, что я уже был порядком усталым, а может, то, что на сей раз готовил себя к слабости... Но только все прошло легче.

— Тэль, нам надо уходить, — обеспокоенно сказала девушка. — Эмиссары "Воли против нелюди" путешествуют с пятью спутниками. Здесь было четверо. Боюсь, пятый уже спешит в ближайшее командорство... А приходится признать, что в глубинке вес братства ничуть не меньше, чем у властей.

Я не стал уточнять, что она имела в виду — не время, да и не хотелось явно показывать своё невежество.

— Куда пойдём? — уточнил я.

— Надо двигаться в сторону Тармаля. Под присмотром стражи орденцы не осмеливаются напрямую нападать на не людские расы. Да и Расину нужно отсюда убираться, иначе прирежут по-тихому.

— Расину сейчас ехать нельзя. Хотя... — Я задумался. У меня есть пара свитков среднего лечения. Должно помочь. Только вот свитки — вещь невосполнимая. Особенно учитывая поразительное восхищение в глазах, сопровождающее демонстрацию моих (весьма скромных, надо сказать) магических способностей. А впрочем, парень спас мне жизнь, было бы свинством пожалеть на него свиток. — Сейчас.

Я порылся в забытой на стуле сумке и вытащил свиток лечения. Прочитал его, направляя силу на рану Расина. Рука, простёртая над затянувшейся раной, на мгновение вспыхнула белым, а свиток осыпался пылью. Потерь энергии я не ощутил, видимо, заклинание питал сам свиток. И все равно, я нашёл среди одежды более-менее чистые тряпки и сделал ему повязку.

— Как ты? — Вопросительно глянул я на наёмника.

— Да вроде более-менее нормально. — Он подвигал телом. — Почти не болит. — Смотрел он при этом на меня во все глаза, как на настоящего волшебника. Что же такое, неужели здесь магия в таком загоне? Ведь явно же известна.

— Ехать сможешь?

— Пожалуй.

— Ладно, подождите немного. — Я собрал метательные ножи и вытер оружие о одежду одного из нападающих. Поинтересовался у хозяина насчёт ущерба, кинул ему серебрушку. Убрал кинжал в ножны, а ножи обратно на перевязь. После этого безо всякой брезгливости сноровисто обыскал убитых и свалил найденные вещи в одну кучу, не особо разбираясь. Брал оружие, кошели, а у предводителя умыкнул ещё и бляху и какой-то золотой медальон с шеи. Расин в это время раздевал одного из орденцев подходящего телосложения, заменяя порванную и заляпанную кровью одежду. Штаны ему не подошли, пришлось оставить свои, хорошо ещё, они были не сильно окровавленными. Астерь поглядела на разрезанную рубашку, поморщилась, но обирать мертвецов не стала. За данную ему серебрушку хозяин таверны обещал в том числе устроить телам достойное погребение, поэтому о телах я не беспокоился. — Теперь это надо куда-нибудь сложить и можем отбывать. — Указал я на свои трофеи. — Поделим на привале. — Астерь невольно поморщилась, а Расин поглядел одобрительно.

Во дворе стояла пятёрка лошадей нападающих, которых мы бессовестно экспроприировали. Пегого крупного и сильного коня главаря, который заметно отличался своей статью от остальных, единогласно презентовали мне. Одну из оставшихся лошадей, поморщившись, выбрала Астерь, на вторую махнула Расину, который попросил её помочь с выбором. Как это ни странно, в седле я держался великолепно. А вот Расин, судя по всему, большого опыта верховой езды не имел. Астерь привязала повод двух оставшихся коней к своему, к их сёдлам и в сумки мы и приторочили захваченное добро. Мы выехали из деревеньки в ночь...

— Глава 3, о ночном пути и утренних мыслях

Мы скакали по залитой лунным светом дороге. Луна здесь была бледно-зелёная и намного больше (а может, просто ближе) нашей. И ярче, слава богу, поэтому мы и смогли двигаться быстро (хотя по лесу я бы не рискнул). Говорить ни о чем не хотелось, и, судя по всему, не мне одному. Астерь, ехавшая от меня по правую руку, выглядела задумчивой и грустной. Расин еле заметно морщился, когда подпрыгивал на лошади особенно сильно. Видимо, рана его все ещё беспокоила. Теперь у меня была возможность рассмотреть своих невольных спутников получше.

Расин был черноволосым парнем роста где-то около метра семидесяти пяти, лет тридцати пяти, крепкого телосложения, одет после всех заимствований в кожаную куртку поверх длинной белой рубахи, темно-серые матерчатые штаны и кожаные сапоги с отворотами. Вся "его" одежда была покрыта пылью, выглядела неряшливо и неизвестно, когда последний раз была в стирке и штопке. Впрочем, заимствованная у орденца одежда была лишь немногим чище, правда заметно новее. На поясе у наёмника с одной стороны висел грубый широкий меч с деревянной рукоятью и в деревянных же, обмотанных кожей ножнах, на котором ещё в таверне я заметил множество щербин. По виду меч был похож на римский гладиус. С другой стороны на поясе висел короткий широкий кинжал или длинный нож. К седлу он прикрепил большой овальный щит. От парня шёл тяжёлый запах пота.

Астерь была во многом полярна наёмнику. В седле она держалась так, что любо-дорого посмотреть, от неё не пахло, одежда была ей точно впору и очень шла к её изящной фигуре, а сама она выглядела какой-то одухотворённой. На девушке был широкий чёрный плащ, при необходимости легко запахивающийся вокруг её фигурки, что вкупе с надетым глубоким капюшоном сильно затрудняло её узнавание. Впрочем, сейчас капюшон был отброшен, а плащ — распахнут и поэтому девушку можно было рассмотреть хорошо. Волосы у неё, если можно, конечно, верить моему новому зрению и неверному свету местной луны, были русые, прямые, до плеч. Спереди они были убраны каким-то ободком или даже обручем, сказать точно не представлялось возможным. Неширокая серебристая полоска обруча с небольшим округло гранёным зелёным камнем (уж не изумруд ли!) посредине открывала высокий лоб, под которым были тонкие летящие чёрточки бровей и холодные серо-голубые глаза. Нос был прямой, губы тонкие, личико заострённое и даже немного костистое, с чуть выпирающими скулами. На вид ей было лет двадцать пять. Если бы не излишняя худоба лица, а может быть и всего тела, девушка была бы очень красивой, а сейчас она лично у меня вызвала скорее жалость и желание подкормить немного.