Адепт тьмы

— Передом и правым боком приложились, — мелькнула мысль.

Это простенькое умозаключение (пассажирка справа от Лёвки — мертва, сам Паршин сильно пострадал, Максим сзади справа отделался переломами, а его подруга почти цела) порадовало его. В другое время он даже не обратил внимания на подобные логические построения, те просто остались бы за кадром мыслительного процесса, но сейчас все детали были важны, значит, ещё варит котелок. На радостях попытался шевельнуться, но это отозвалось в теле такой болью, что снова потерял сознание.

Когда Максим очнулся во второй раз, над ним склонилась женщина, смотревшая на него с такой нежностью, что он сразу понял — мама, а уже потом извлёк из глубин памяти воспоминания в подтверждение этому. Макс хотел сказать, что узнал её, но губы и язык почему-то не шевелились.

— Не надо, мой маленький, — улыбнулась мама. — Скоро будешь говорить, бегать и прыгать, а пока тебе необходим покой. Поспи, я буду рядом.

Успокоенный ласковым голосом, Максим снова закрыл глаза, и на этот раз просто уснул. Действительно, в какое бы время он не просыпался в дальнейшем, мама оказывалась рядом, смачивала ему губы, взбивала подушку, меняла утку или просто что-то нежно нашёптывала. Максим не мог не оправдать её ожиданий и быстро пошёл на поправку.

До 'бегать и прыгать' было ещё далеко, но уже через месяц он сделал первые самостоятельные шаги, опираясь на костыль, чем очень удивил своего доктора.

— А говорили, не раньше чем через полгода, — с довольной улыбкой сказал отчим Максима, хитро глядя на лечащего врача, наблюдавшего за пациентом.

— Если у человека сильна воля к жизни, то медицина бессильна, — отшутился тот и пошёл к осатаневшему от ожидания Штерну сообщить, что больной окреп и можно его немного помучить.

Невропатолог тут же проделал над Максом свои экзекуции.

— Не может быть. Я же своими глазами видел. У меня снимки есть, — бормотал он себе под нос, не желая смириться с тем, что у больного не наблюдалось ни малейших патологий.

Спас Максима доктор Белов, которого тайком позвала медсестра, сообразившая, что у Штерна от разочарования капитально едет крыша.

— Всё, Борис Давыдович, — объявил хирург, усаживая в кресло-каталку Максима, — больного ждут на процедурах.

— Но я ещё не закончил, — попытался возражать невропатолог.

— В другой раз, в другой раз.

— Что это с ним? — спросил Макс, когда они отъехали на безопасное расстояние. — Его самого лечит надо.

— Но, но! Мал ещё, старших осуждать, — строго сказал Белов, а сам еле сдерживал улыбку. — Он просто беспокоится. При первом обследовании у тебя в мозгу не всё в порядке было.

— А сейчас? — напрягся Макс.

— Сейчас ещё хуже: всё в норме, чего у нормального человека просто быть не может, — тут хирург не выдержал и рассмеялся.

Они уже добрались до сестринского поста, и доктор сдал Максима симпатичной медсестре Лидочке.

За свою не очень долгую жизнь (совсем недавно разменял двадцать два) Максим ни разу не был в больнице. А ведь он всё время гонял на мотоцикле, предпочитая его малоподвижному в условиях Москвы автомобилю. Дед даже нашёл совсем рядом с академией гараж, точнее место в гараже. Там пылился на вечной стоянке Москвич-410 одного пенсионера, и тот был очень рад, что нашлись деньги не только на оплату гаража, а даже немного оставалось. Всколыхнулась у дедка давешняя мечта, собрать денег на ремонт своего железного любимца, хотя, если честно, шансов на вторую молодость у того было не больше, чем у хозяина. Гараж давно хотели снести, но дед оказался ужасно заслуженным ветераном, и решили подождать, пока помрёт. Максимов дед оказывал Комитету ветеранов шефскую помощь по адвокатской линии, отсюда и прознал про дедка и гараж.

С мотоцикла мысли как-то само собой перекинулись на юридическую академию, которую Максим должен через три месяца заканчивать. Специальность была в семье почти наследственной. Катанский Семён Михайлович, известный адвокат одним из первых в годы перестройки открыл собственную юридическую фирму. И хотя последнее время от дел отошёл, фирма продолжала успешно функционировать под руководством дочери, матери Максима.

Старший брат Макса — Никита, работал в межрайонной прокуратуре на юго-западе Москвы. Мать хотела, чтобы он тоже пошёл по адвокатской линии, но Семён Михайлович, как ни странно, поддержал перебежчика.

— Прежде чем стать хорошим адвокатом, нужно поработать на противоположной стороне, — говорил он. — Врага надо знать изнутри.

Максим тоже решил начать с прокуратуры. В двадцать два расследование преступлений кажется намного предпочтительней, чем защита. Но для этого, как минимум, надо было поправиться и закончить академию.

— Всё, — решительно заявил он матери, когда та пришла в больницу, — больше не могу. Забирай меня домой.

Надо ли говорить, что уже через час мама имела на руках все необходимые документы, а отчим помогал Максиму переодеваться. О скоропостижной выписке пронюхал Штерн. Невропатолог что-то лепетал о необходимости более полного обследования, потом, отчаявшись, встал в дверях и заявил, что не позволит уйти такому ценному для науки больному из больницы. Лучше бы он этого не говорил. Галина Семёновна, услышав, что сына хотят превратить в подопытного кролика, зловещим шёпотом пообещала прибежавшему на шум главврачу подобрать им обоим статейку лет на десять.

Короче, к вечеру Максимка (так его звали дома) кайфовал в своей неузнаваемо преобразившейся комнате. Ремонт и новая мебель его заинтересовали мало, но вот новейший комп со всевозможными прибамбасами, подарок старшего брата Никиты, превзошёл все ожидания. И тут в который раз Максим обратил внимание, что компьютер не обрадовал, а именно заинтересовал его. Да что говорить о какой-то железке, если с родными людьми: родителями и братом до сих пор чувствовал себя, как с хорошими знакомыми, к которым приехал погостить. Максим, конечно, испытывал благодарность за заботу, но вот чувства куда-то пропали. И это, не то, чтобы угнетало, но настораживало. Он никому об этом не рассказывал, надеясь, что это временные последствия травмы, и скоро всё придёт в норму. Вот только, какова эта норма, Максим не помнил.

О том, что произошло на дороге, тоже ничего не помнил, но всё подробно знал с чужих слов. Во время аварии погибла брюнетка, сидевшая на переднем сидение, серьёзно пострадали они с Лёвкой, а вот Максова соседка отделалась сравнительно легко.

Водитель фуры не справился с управлением и выехал на встречную полосу, Лёвка попытался уйти от столкновения, но машина пошла юзом и попала правой стороной под прицеп перегородивший дорогу. Как выяснилось, Паршин не был ни в чём виноват, (пробы на алкоголь, куда-то пропали), но для Галины Семёновны стал персоной нон грата, и когда приятель позвонил, она даже не позвала сына к телефону. Мобильник Максиму возвращать мать не спешила, а тот, как ни странно, даже не возражал.

Ближе к вечеру мать привела к Максиму какое-то светило невропатологии. Плотный седой мужик, полистал добытые с боем в больнице снимки, поколдовал над Максом и объявил его совершенно здоровым.

— Понятно, на костылях попрыгать придётся, — сказал он насторожённо слушающей матери, — но заниматься уже может.

Они ещё о чём-то шептались в прихожей, но Максима это уже не интересовало, главное было сказано.

* * *

Доктора Штерна в тот же вечер посетили прямо на рабочем месте. Гостей было двое: один постарше, полноватый мужчина лет пятидесяти с небольшим возрастным животиком, выпирающим из-под тесноватого халата; второй — сравнительно молодой худой парень высокого роста и с длинными руками, сантиметров на двадцать точащими из рукавов.

— Покажите, нам снимки, коллега, — прервал объяснения врача пожилой гость, — все, какие есть.

Остановленный посреди произносимой в запале речи Штерн мотнул, головой, как будто очнувшись. Только сейчас до него дошло, что его никто не слушает. И если старший хотя бы ждёт ответа на свой вопрос, то молодой скучающим взглядом осматривает небогатую обстановку кабинета.

— Да кто вы такие? — неожиданно прозрев, вспылил невропатолог.

— Где бумаги? — в руке молодого из ниоткуда появился нож, и так же быстро оказался у горла перепуганного доктора.

— Всё в компьютере, — сдавленным голосом произнёс врач.

— Так чё, забирать комп? — спросил молодой, убирая нож в карман.

— Что толку, — ответил старший раздражённым голосом, осматривая компьютер. — Информация на сервере, а у них даже записать не на что.

— А чё делать-то? — молодой растерянно посмотрел на старшего товарища.

— Давайте, Борис Давыдович, скачаем всю карточку больного на ваш компьютер, — повернулся старший к невропатологу.

— Этого нельзя делать! — на секунду забыв о своём положении, воскликнул Штерн. — Врачебная тайна.

— Делай, что тебе говорят, лепила, — в руках молодого снова оказался нож, и он небрежно помахивал лезвием у самого лица доктора.

Борис Давыдович сдался и с мукой на лице проделал всё, что требовали от него бандиты, до него, наконец, дошло, кем на самом деле являются его мнимые коллеги.

Старший, отстранив доктора, проверил его работу и, ловко развинтив компьютер, достал жёсткий диск.

— Вы загубите всю мою работу, — видя такое варварство, снова взвился Штерн. — Здесь ценнейшая информация.

— Я ведь уже объяснял, что вся информация на сервере, — почти ласково говорил доктору, старший, помогая молодому привязывать невропатолога к креслу полотенцами, — об этом вы можете не беспокоиться.

Молодой проверил ещё раз путы на надёжность и заткнул Штерну рот скомканной марлей.

— Стыдно, доктор, в наше время быть настолько несведущим в технике, — пожурил невропатолога старший, наблюдая за действиями подельника.

Бориса Давыдовича, нашла всего через полчаса уборщица. Срочно была оповещена охрана, но бандитов уже и след простыл.

Главврач вызвал милицию. Прибывший часа через два старший лейтенант с неохотой опросил ещё не пришедшего в себя невропатолога и пообещал разыскать хулиганов, связавших Штерна. На слова доктора, что был украден жёсткий диск с его компьютера, он внимания не обратил, справедливо посчитав, что копеечная стоимость старенькой железки, не стоит того, чтобы возбуждать уголовное дело о грабеже.

Победитель

Никита положил на тарелку два вяловатых апельсина, аккуратно поднял её левой рукой, а правой прихватил нож и кухонное полотенце. На секунду отвлёкся, открывая ногой дверь в комнату, и тут вялые на вид цитрусовые проявили неожиданную прыть, норовя скатиться на пол. Сделав несколько немыслимых телодвижений и едва не попав себе в глаз ножом, Никита сумел-таки прижать их тарелкой к груди. Переведя дыхание, он положил на журнальный столик нож с полотенцем, а потом по одному, выпутывая из лацканов банного халата, одетого поверх тренировочного костюма водрузил рядом спасённые апельсины, снова принявшие спокойный вялый вид.

Тут в голову пришла неожиданная мысль: ' С чего это я так суетился? Ну, упали бы они на пол, ну, поднял бы?! И ведь который раз делаю одну и ту же ошибку. Стараясь удержать что-то сиюминутное, малозначимое, а подчас и вовсе ненужное, трачу кучу эмоций, энергии, а в итоге всё равно оказываюсь при своих, а то и в полной заднице'.

Пропало желание смотреть скачанный с интернета штатовский боевик, да и апельсины утратили привлекательность. А в голове закружились мысли о собственной жизни, казавшейся сегодня особенно серой и унылой.

Когда супруги Ерёмины выбирали имя своему первенцу, немалое значение имело, то, что в переводе Никита означает Победитель. Этого ждали от сына, и мальчик старался соответствовать.

Бабушка Никиты была родом из Иркутска. Сын её школьной подруги учился в Москве в медицинском и как-то привёз от матери посылку с кедровыми орехами. Дверь открыла высокая черноглазая и черноволосая девушка.

— Мне тётю Нину, — почему-то оробев, сказал будущий доктор и как бы в подтверждение своих слов протянул вперёд руку с перевязанным крест-накрест бумажным пакетом с орехами.

— Дома только Галя, — бойкая девчушка ткнула пальцем себя в грудь. — А вы значит Константин из Сибири.

— Почему из Сибири? — удивился Костя. — Я в Москве учусь.

— Да вы не стесняйтесь, проходите, — Галя шире распахнула дверь, — мама сейчас будет, она только что звонила.

Эту историю о знакомстве своих родителей Никита слышал раз сто. Мама со смехом рассказывала её, пытаясь представить мужа дремучим таёжником, впервые очутившемся в цивилизованном месте.

В конце девяностых Костя Ерёмин, уже уважаемый хирург, муж Галины и отец двух замечательных сыновей, полетел с тёщей на юбилей матери. При посадке самолёт проскочил торец и врезался в гаражи. Из почти двухсот человек выжили сорок пять, но фамилий Ерёмин и Катанская среди них не было.

После гибели отца всё пошло наперекосяк. Так Никита сделал несколько ошибок в выпускном сочинении, получил четвёрку и не дотянул до золотой медали. Серебро, понятно, не помешало поступить в институт, но прежнего азарта уже не было. Учился по привычке добротно, хотя особо и не выделялся, а после окончания проявил самостоятельность: пошёл вопреки воле матери, работать в прокуратуру. Быстро стал крепким следователем на хорошем счету, хотя звёзд с неба не хватал. Вот только в какой-то момент понял, что упёрся в потолок. Нет, можно было побрыкаться, выбиться в замы своей начальницы, а со временем и заменить её, но Никита прекрасно осознавал, что это тупик, в который он загнал себя сам.

До последнего времени оставалась отдушина — занятия в секции боевых искусств. Никита со страстью отдавался этому делу, вкладывая в каждый удар, в каждый блок нерастраченные душевные силы, но и тут его ждало разочарование. В тот самый вечер, когда Макс попал в аварию, чуть не стоившую ему жизни, Никита неожиданно пропустил удар в грудь, прямо под сердце. Партнёр по спаррингу потом рассказывал, что бил не сильно, не рассчитывая попасть. Это, наверно, и спасло Никиту. Василий Петрович, их тренер, что-то объяснял потом о наложении дыхания, сердечного ритма и удара, а в ту минуту не растерялся и, сделав искусственное дыхание и массаж грудной клетки, буквально вытащил ученика с того света.

— Теперь тебе ничего не страшно, — пытаясь придать голосу бодрость, сказал Петрович, когда Никита порозовел и открыл глаза, — самое плохое с тобой уже случилось.

Кто-то хотел вызвать скорую, но пострадавший отказался наотрез, так как, не считая некоторой ватности в теле и сухости во рту, чувствовал себя вполне нормально. Даже дождался конца тренировки, просидев оставшееся время на скамеечке.

— На, возьми телефончик моего ученика, — сказал тренер, когда они вышли из зала. — Ты с ним не знаком. Он закончил заниматься раньше, чем ты начал. Не смог совмещать науку со спортом. Зато сейчас большой человек в медицинских кругах. Встретишься, всё честно расскажешь. И уже он решит, когда тебе можно будет вернуться.

На том и расстались. А через несколько минут позвонил отчим с известием о несчастье, случившимся с Максимкой. И стало не до собственных проблем.