Осколок империи

О как. Карманный 'браунинг' модели 1906-го года. Маленький такой, лежащий аккурат под пачками банкнот. Будь на моем месте просто уголовник, хозяин квартиры мог бы и успеть. Да, мог бы, ведь далеко не всегда он просиживал штаны в этом своем горкоме. И стрелять уметь должен. А как иначе? Сотрудники ЧК всегда готовы были стрелять. Умение было так себе, но энтузиазм пер изо всех щелей.

А браунинг я себе возьму. Хорошее оружие. Не в плане точности или мощи, а в качестве незаметного оружия 'последнего шанса'. Вес всего четыреста грамм, длина десять сантиметров. Его не то что в карман, к ноге прикрепить можно, под штаниной не видно будет. Точно себе, даже не сомневаюсь. Да и запасы Анохина на черный день я тут оставлять не собираюсь. Пачки денег, несколько упаковок золотых червонцев, малость ювелирных изделий. Все, что нажито годами непосильного труда сначала на ниве красного террора, а потом в спокойном партийном строительстве. Гнида чекистская!

Кстати о гнидах. Зашевелился, задергался, глазками моргает. И теперь уже в глазах этих полные ужас и безнадега. Понимает, что попытка провалилась. И НЕ понимает, почему еще жив, ведь захоронка то уже того, в моих руках. Ничего, это тебе сейчас будет объяснено во всех подробностях. Мне не деньги твои нужны, а жизнь. Но не только твоя, ой не только!

— Ну привет тебе, Анохин Степан Порфирьевич, бывший сотрудник Петроградской ЧК, — улыбнулся я привязанному к креслу чекисту. — Рад снова с тобой встретиться, после стольких-то лет. Ах да, ты же наверняка меня не помнишь. Оно понятно, почти чертова дюжина лет прошла. Но ничего, я напомню. Петроград, конец февраля, тогда вы, помесь изуверов и спятивших садистов, еще только начинали раскочегаривать свою перемалывающую людей машину. Помнишь?

Нет, не помнит. Страх есть, но он вообще, а не привязан к конкретному событию. Похоже, в том самом феврале много чего было, вот и не может привязаться к конкретике. А чтобы страх, замутняющий сознание, малость отступил, сделаем вот что...

Приблизиться вплотную, и одним движением, схватив указательный палец правой руки чекиста, резко повернуть. Слабый хруст, напряжение всего тела и попытка вытолкнуть болезненный крик сквозь кляп. Получилось плохо, да почти никак не получилось. Но вот боль, она прочищает сознание, это мне еще отец говорил, земля ему пухом.

— Двадцать седьмое февраля. Квартира отставного чиновника МВД Российской Империи, статского советника Арсения Михайловича фон Хемлока. Там вы, упыри, от души потешились. Нагрянули немалым числом, рассчитывая первее всего застать его сына, жандармского капитана. Но не застали. Дома был лишь его отец, жена, да двое детей. Теперь вспоминаешь, выблядок 'железного Феликса'?

— М-м! Ум-м!!

— Что вы там первым делом решили сделать? Обеих сучек, постарше и помладше, 'на круг' пустить, да иметь, пока все не скажут или не умрут? И очень удивились, когда тот, кого вы считали стариком, пристрелил прямо через карман двоих наглухо, а еще одного подранил, — не знаю как, но мне удавалось сохранять абсолютно бесстрастный голос. — А потом что, отростки упали и больше не поднимались с перепугу, так? Старика застрелили, хотели исполнить желаемое, даже дружка своего толком не перевязав, а не вышло ничего! Застрелили женщину, двоих ее детей и, прихватив все ценное, что под руку попалось, исчезли, как крысиная стайка?

— М-мо-а-а?!

Ну просто крик души... если она вообще есть в этом теле. Хотя души, они ведь очень разные, под стать носящим их людям. Что насчет нечленораздельного вопля, так тут и перевода никакого не надо. Товарищ бывший чекист интересоваться изволит, кто я такой, раз все это знаю. А ведь во многих знаниях многие печали, как ему должны были поведать на уроках в церковно-приходской школе. Больше он вряд ли где-нибудь учился, у 'товарищей', как я знаю, не принято отягощать себя лишними да и вообще знаниями.

— Стрелять надо лучше и проверять результат попаданий, — цежу сквозь зубы. Ну а после снимаю с головы парик, под которым еле заметная щеточка волос и неровный шрам от выпущенной из 'нагана' пули. — Вот именно, тварь. Внук, сын, брат... Проще говоря, Александр Борисович фон Хемлок к вашим услугам, сударь. И нам предстоит провести вместе несколько очень занимательных часов...

Чекист закатил глаза, что-то хрюкнул в кляп и обмяк, предварительно напрудив в штаны от избытка чувств. Проклятье! На мгновение я даже испугался, что его удар хватил. Но нет, дышит, просто сознание не выдержало и попросилось на отдых. Ничего, сейчас мы его обратно вернем.

* * *

Хрусть! Уже привычный звук сломанного пальца — проверенного средства взбодрения для отставных чекистов в лице отдельно взятого представителя. И вот замутненные страхом и болью глаза смотрят на меня. Что, надеялся, что все это тебе приснилось? Нет, дружок, это не кошмар, а самая что ни на есть реальность.

— Знаешь, Степушка, я могу не только ломать пальцы, моя фантазия идет куда дальше. Например, я могу сделать так... — взмах хорошо заточенным ножом отхватил у Анохина примерно треть уха. Подождав, пока отступит пелена боли, я продолжил. — Я могу рассчитывать на отсутствие криков или предварительно мне стоит тебе отрезать еще что-нибудь? Второе ухо, нос или яйца... Выбор велик.

Кивает, причем очень усердно. Похоже, предпочитает говорить, а не чувствовать, как от него отрезают кусочек за кусочком. Что ж, проверим. Выдергиваю изрядно пожеванный кляп и... Попытка чекиста в отставке открыть рот оборвалась, едва он заметил движение ножа в сторону и так пострадавшего тела. Молчит, лишь постанывает и глазами лупает. Ждет...

— Думаю, Степа, ты не совсем умишком скорбен. Догадываешься, зачем я к тебе в гости зашел? — кивает. Ишь какой немногословный стал. — Можешь и словами. Только тихо-тихо.

— Убить меня хочешь...

— И убью, — охотно соглашаюсь. — Этого тебе не избежать. Только ведь помереть по разному можно. Поверь, до наступления утра я с легкостью превращу тебя в окровавленный, воющий от боли и мечтающий о смерти обрубок. Или... Ты расскажешь мне все о тех, кто был тогда с тобой. Ну как тебе выбор, чекист?

— Я все расскажу, — обмяк в кресле Анохин. — В живых осталось только четверо...

— Вместе с тобой?

— Да...

— Тогда трое. Ты уже мертв, только пока еще разговариваешь. Дальше... Имена, места проживания, краткая характеристика на каждого из них.

Понеслось. Анохин, по своей службе в ЧК знающий, как из человека делают кусок мяса, не хотел для себя такой участи. Поэтому говорил много, в подробностях, да так, что я едва успевал записывать.

Всего в квартиру моей семьи ворвалось семь, кхм, существ, отдаленно напоминающих людей. Двое были застрелены дедом, один был убит во время гражданской войны. Ну а оставшиеся четверо до сегодняшнего дня были живы, здоровы и успешны в жизни. Причем моего сегодняшнего недобровольного информатора с уверенностью можно было назвать наименее удачливым. Из своей чеки он вылетел за бравый алкоголизм в двадцать третьем, но не с позором, а вполне себе с почетом. Перевели, так сказать, на другой фронт работ. И, само собой разумеется, связи остались. Совсем бывшие в этой среде бывают лишь в могилах, никак иначе.

Неудивительно, что этот уже не совсем действующий чекист знал многое о своих дружках. И об интересующей меня отнюдь не святой троице тоже. Как оказалось, все трое прочно осели в Москве и убывать оттуда отнюдь не собирались. Более того, поддерживали друг с другом крепкие связи, в свою очередь, являясь креатурами более высокого начальства

Первый. Лабирский Казимир Стефанович, таскает в петлицах по одной 'шпале'. То есть звание в рамках ОГПУ — начальник горотдела, очень даже немалое по их меркам. Второй в том же звании, а зовут Мелинсоном Яковом Изральевичем. Третий— его старший братец по имени Семен, и добрался аж до двух шпал. Аж целый начальник следственной части. Но не в том суть. Все трое состояли в Оперативном отделе ОГПУ, во главе которого стояла личность весьма гнуснопрославленная — Карл Викторович Паукер, совмещающий эту должность с руководством охраны лично 'товарища' Сталина.

В общем, на серьезную высоту забрались все трое. На очень серьезную. Таких с наскоку не взять, как вот этого вот Анохина. Думать надо будет долго и усердно, ведь права на ошибку мне никто не предоставит. Хотя сведения для начального рывка у меня есть: места обитания, привычки, основные черты характера. Анохин тщательно и с удовольствием сдавал своих дружков. Причина проста — если самому помирать, то пусть им еще хуже будет, если получится, конечно. Нормальное поведение для таких вот... существ.

И все же, как бы мне к ним понадежнее подобраться то, а? Неужто использовать 'принцип Брута', который, желая уничтожить Цезаря, стремился подобраться поближе? Логично, не спорю, но кто ж меня в это самое ОГПУ возьмет... Смешно, право слово.

Стой, Александр, если в голову пришла мысль, то не стоит отбрасывать ее в сторону, как следует не обдумав. Мой отец это не раз говорил, пытаясь вложить в мою еще детскую голову побольше важного и полезного. Нет ведь для мира Александра фон Хемлока, он призрак, для других погибший давным-давно. Зато есть... Да кто угодно, главное, чтобы документ был хороший, правильный, задаче соответствующий, да живых-здоровых родственников у обладателя имени-фамилии не было. Тогда остается задать Анохину последний, пожалуй, вопрос.

— А кого сейчас ОГПУ в свои недружные ряды берет?

Вопрос явно оказался для отставного чекиста неожиданным. Но отвечать было надо, вот от и промямлил:

— Ну это... из рабочего класса. Иногда тех, кто в милиции поработал. А, во... Еще сейчас коллективизация идет, так привлекаются активисты как из комсомольцев, так и вообще. В общем, проявивших себя в борьбе с кулаками берут. А тебе это зачем?

— Хм, любопытный труп мне попался...

С этими словами я вновь вернул кляп на место и, не мудрствуя лукаво, 'наградил' теперь уже и впрямь бывшего чекиста парочкой ударов ножа в низ живота. Помрет относительно быстро, но помучается неслабо. Как говорится, по мощам и елей. Такие вот уроды в крови обычных людей, ни в чем не виновных, вымазались по макушку. Женщины, дети, старики — им было без разницы, кого убивать. А с удовольствием, порой еще и затейливо, они убивали тех, кто принадлежал в прослойке повыше, чем люмпен-пролетариат. И чем выше было положение людей в ныне утраченной Империи, тем сильнее распалялась их жестокость. Классическая ненависть грязи ко всем, кто выше ее. Так было во время Французской революции, так и во время той, которая обрушилась на Россию.

Ну а вот этот... Для него пришла пора платить по давно просроченному векселю, только и всего. Проценты наросли — слов нет. Даже немного жаль, что так легко отделался... отделывается. Но я обещал, что убью быстро. Обещания же, данные дворянином, надо держать.

Сдох наконец. Теперь пусть тебя бесы на сковородках поджаривают или пусть ты медленно и безвозвратно растворишься в неведомом Ничто, как считают насчет таких некоторые мистики и оккультисты. В любом случае, этот мир ты больше не паскудишь. Вообще.

Мне же пора. Деньги твои кровавые я взял, мне они нужнее. Не оставлять же подобным тебе шакалам, равно как и не баловать эту пародию на государство, СССР именуемое. Обойдется.

Минус один. Осталось трое. И пусть вы сидите в креслах повыше, пусть до вас куда сложнее добраться. Все равно доберусь. Поверьте, от ожившего мертвеца очень сложно спрятаться. Убить же мертвеца... Убивают живых, а как убить того, кто уже умер много лет назад?

Глава 1

'...Выродок, нравственный идиот от рождения. Он разорил величайшую в мире страну и убил несколько миллионов человек... И все таки мир уже настолько сошел с ума, что среди бела дня спорит, благодетель он человечества или нет?'

И.А. Бунин, великий русский писатель, лауреат Нобелевской премии по литературе в 1933 году, слова о Ленине

'Истинно русский человек, великоросс-шовинист, в сущности, подлец и насильник'

В.И. Ленин, 'К вопросу о национальностях или 'автономизации', 1922 г.

Вокзалы, переезды из города в город. Подобное... утомляет. Особенно тогда, когда постоянно либо в поезде, либо толчешься на вокзалах и поблизости от них. Не просто так, естественно, а выискивая нужную себе кандидатуру. А найти было сложно

Слишком уж большие были требования. Это в 'паспортных книжках' не было фотографий, лишь особые приметы вместо оных, но подобный вариант мне подходил не слишком. Обычный человек — что с него толку в моей ситуации? Не-ет, требовался зарекомендовавший себя перед партией, то есть тот, кто уже стал ее частью. Ага, с партбилетом. А в нем, как всем известно, фотокарточка присутствовала. То есть внешнее сходство, направленность человека в Москву и... Да, то самое 'и', которое делало и так нелегкую задачу еще более сложной.

Я не питал никаких иллюзий насчет того, что будет с тем человеком, место которого предстоит занять. Он исчезнет. С концами, то есть так, чтобы тело если бы и нашли, то уж точно не опознали. Следовательно, моим 'воплощением' должен будет стать тот, кого ну совсем не жалко. Из числа сплоченных рядов пролетариата, а к тому же вызывающий у нормального, имеющего честь и принципы, человека глубокое отвращение.

Шли недели, миновал месяц и вот... Фортуна мне наконец улыбнулась! Попавшийся на вокзале в Саратове паренек был не только похож на меня и имел самый настоящий партбилет, но еще и его, кхм, моральный облик заставил сделать стойку почище охотничьего пса, завидевшего дичь.

Привокзальные буфеты — отличное место для того, чтобы узнать о человеке довольно много. Вначале я думал, что придется завязывать знакомство 'на ходу', импровизировать, чтобы затащить парня в тот самый буфет на предмет выпить водочки за все хорошее... Ан нет, повезло и тут. Он сам туда направился. Как оказалось, скоротать время в ожидании поезда на Москву. И насчет водочки был вовсе не против.

Только, как всем известно, пить одному — это что в России, что в СССР редко когда было. Разве что с большого горя. Но здесь и сейчас никакого горя у парня не замечалось. Напротив, был весел, радостен, воодушевлен. И, само собой, спешил поделиться радостью со всем миром, а уж со случайными собутыльниками точно. Мне только и оставалось, что до поры до времени слушать и запоминать.

— Из Иркутска я. Вот, в Москву еду, — хвалился своему случайному собутыльнику выбранный мной как перспективный вариант парень. — Дома себя показал, там тоже покажу! И вообще, меня в партию приняли!

— Ишь ты, — частично искренне, как и полагается пьющему за чужой счет, восхитился мужичок лет тридцати с лишним, весь из себя потрепанный, но с располагающим к себе лицом. — Тогда выпьем за тебя, Леша, и нашу партию рабочих и крестьян.

— Выпьем, Коля. А еще за то, чтобы всех этих кулаков, контру и врагов трудового крестьянства, поскорее покарали и расселили в места, куда Макар телят не гонял. Пусть там пытаются за бедняках наживаться, вот!

— И за это выпьем...

А как же иначе. Любящие выпить и не желающие платить будут пить хоть за проводимую коллективизации, хоть за здоровье любого партийного работника, да хоть за многие лета для во-он той рыжей шавки. Они привычные. Главное, чтобы в словах собутыльника ничего крамольного относительно советской власти не прозвучало. Вот в этих случаях они моментально трезвеют и исчезают. И это, попрошу заметить, в самом лучшем случае. В худшем — быстренько поставят в известность кого надо, чтобы у самих потом проблем не возникло.