Наруто: Падение Асуры

Еще Кушина говорила, что человек не может жить под одним небом с убийцами своих близких людей:

«Нельзя прощать убийство дорогого человека. Если простишь, то превратишься в никчемное существо, ни родства не помнящее, ни чести не знающее».

Узумаки Наруто запомнил все о чем говорила его мать...

— Она была куноичи? — спросил Джирайя, прервав размышления ребенка.

— Да. Самой лучшей!

— А отец?

— Я его не знаю. А мама не рассказывала... — солгал Наруто.

Джирайя кивнул, словно убедившись в чем-то.

— С кем же ты живешь? — он спросил.

— Один.

— Тяжело приходится?

— Иногда.

Они замолчали. Джирайя потягивал саке, а Наруто задумчиво жевал сорванную травинку. Он уже перестал бояться и смущаться. Этот странный Гама Сеннин — что бы это ни значило — ему понравился. Немного подумав, юный Узумаки решил, что Джирайя был бывшим шиноби, хотя слово «бывший» по отношению к ниндзя было синонимом слов «нюкенин», «преступник» или «трус». Но мальчику не хотелось думать, что его собеседник был плохим человеком. Может он просто получил тяжелое ранение и больше не может сражаться. Разве человек виноват в том, что удача отвернулась от него? Нет. Такое может случиться с каждым. Значит, его не за что презирать. Главное, что он не был трусом.

Он уже давно делил людей на трусов и смельчаков — этот худенький мальчишка, едва встретивший свое восьмое лето. И сам изо всех сил старался быть таким, каким, по его мнению, должен был быть настоящий шиноби — сильным, бесстрашным и добрым. Таким же, как его мать. Он заставлял себя не бояться ночного леса и старших мальчишек. Он всегда смотрел прямо в глаза забиякам из Академии — представляя себе, что смотрит в глаза вражескому ниндзя. И поэтому не один раз вступал в драки... Но ни разу не издал ни звука, даже когда был бит. Потому что знал — эта боль есть ничто по сравнению с тем, что чувствовал его отец, когда Шинигами вырывал из него душу.

Много раз, после смерти Кушины, ему хотелось закричать или заплакать. Но он знал, что не может себе этого позволить. У него не было ничего, кроме мечты. А заплакать хоть раз — значит убить ее. Тогда в жизни не останется никакого смысла.

Вот это было по-настоящему страшно.

Наруто вздохнул и посмотрел на небо. Солнце было уже не таким жарким. Нужно было идти глубже в лес: проверить силки и набрать грибов. Утренняя добыча оказалось совсем скудной.

— Мне пора. Еще много дел, — сказал он и поднялся.

— Ну что ж, пора так пора.

Джирайя легко вскочил на ноги и отряхнул штаны.

— Мы увидимся? — с надеждой спросил Наруто.

— Да.

— Когда?

— Хоть завтра.

— Ты научишь меня еще чему-нибудь?

Джирайя внимательно посмотрел на ребенка. Что-то промелькнуло в его темных глазах. Печаль? Наруто не был уверен.

— Не думаю, что ты выбрал себе хорошую мечту. Ниндзя без чакры... — Он покачал головой.

— Разве мы выбираем мечты?

Джирайя забросил на плечо мешок и, не ответив, зашагал к постоялому двору.

* * *

Они действительно встретились на следующий день. Джирайя не обманул, как того опасался мальчик. Он появился на поляне так же неслышно. И как в прошлый раз, придирчиво следил за тем, как Наруто выполняет то или иное движение, поправляя, если он делал что-то не так, или одобрительно кивая, если ката получались правильно.

Так продолжалось еще три недели. Для юного Узумаки эти дни стали настоящим праздником, несмотря на то, что уставал он теперь в два раза больше.

Он спешил в рощу после утреннего обхода ловушек, чтобы успеть повторить, то что показал ему накануне Джирайя, и оставался на поляне почти до сумерек. За эти дни он научился большему, чем за год одиноких тренировок. И узнал об искусстве шиноби столько, сколько не узнал бы и за пять лет...

Он начал мечтать о том, что отправится путешествовать вместе с Джирайей и в пути будет постигать секреты ниндзя.

Наруто был убежден, что сумеет уговорить cеннина взять его с собой. Ведь и ему самому будет веселее бродить с другом — мальчик не сомневался, что они с Джирайей теперь друзья — и учеником. Дальше все рисовалось одинаково: первое задание на спасение принцессы, успех, слава, гордый за своего талантливого ученика чуть постаревший Джирайя... Но однажды, когда мужчина вновь пришел на поляну, юный Узумаки понял, что его недолгое учение закончилось. Он закусил губу и подошел ближе.

— Ты уходишь?

— Да. Мне пора, — спокойно ответил шиноби.

— Не можешь остаться еще хотя бы на несколько дней?

— Мне нужно идти. Я и так задержался здесь дольше, чем рассчитывал.

— Очень жаль. — Наруто опустил голову, чтобы мужчина не видел, как на глаза навернулись слезы. Он сам не ожидал от себя, что будет плакать из-за такого пустяка.

— Не грусти, — Джирайя потрепал юного Узумаки по голове. — Давай-ка присядем...

Они сели под деревом, как сидели в первый день своего знакомства, и долго молчали. Наруто ждал, что мужчина вот-вот заговорит, но тот задумчиво вертел в пальцах травинку и время от времени вздыхал. Наконец, когда мальчик решил, что прощание будет молчаливым, Джирайя посмотрел на него и сказал:

— Ты выбрал опасный путь, Наруто. Опасный вовсе не потому, что можешь умереть или стать калекой. Все мы когда-нибудь умрем. Разница лишь в том, как это произойдет. Ты смелый мальчик и не испугаешься этого. Опасность этого пути заключается в том, что если у тебя совсем чуть-чуть не хватит мужества, ты потеряешь себя...

— Как это?

— Шиноби убивает не клинок, — словно не услышав мальчика, продолжил Джирайя. — Его убивает гордыня, глупость или трусость. Последнее — самый опасный враг. Даже если шиноби вышел из схватки живым, выполнил задание, то бывает, что он все равно проиграл. Потому что на этом пути нужно быть безупречным. Малейший просчет и... Ты теряешь самое важное — ты перестаешь быть человеком.

— Я не понимаю.

— Просто запомни мои слова.

— Ты тоже что-то потерял?

— Многое. Почти все, кроме надежды. С ней расстаться не так-то просто, мой юный друг. Надежда очень прилипчивая женщина. — Джирайя грустно улыбнулся. — Но мы сейчас говорим не обо мне. Я уже говорил тебе, что ты выбрал опасный путь. Без чакры он особенно страшен. По-сути, твой шанс выполнить даже простейшее задание исчезающе мал. Но если ты все же решишь идти путем шиноби... Будь безупречным.

— Что же мне делать?

— Не знаю, — честно ответил Гама Сеннин. — Не знаю... Наверное, это и будет твой первый настоящий урок. Ты должен все решить сам. Помни, что научить чему-то нельзя. Можно только научиться. Спроси этот мир. Он даст тебе правильный ответ.

— А если нет?

— Мир никогда не ошибается, Наруто.

Они опять замолчали. Юный Узумаки понял, что сам должен найти выход. И никто ему в этом не поможет. От этого понимания на душе сделалось тяжело.

Джирайя встал, хлопнул по плечу мальчика и, не оглядываясь больше, зашагал прочь...

* * *

Встреча с Джирайей могла стать для Наруто началом его пути. Но стала его концом. Во всяком случае, концом такого пути, каким его видел мальчик.

Одно слово может разрушить храм мечты. И вовсе не потому, что фундамент оказался недостаточно прочным. Просто, одно слово едва заметно пошатнуло веру. И она постепенно, камень за камнем, обрушила храм, чтобы не видеть в нем отражения своей слабости. Так бывает. Для страсти гибельны любые сомнения. День за днем, год за годом они выхолащивают ее. Превращают в пустую фарфоровую маску, которую человек носит не столько по привычке, сколько из-за желания «сохранить лицо», придать прожитым годам хоть какой-то смысл. Хотя бы для самого себя...

Когда Джирайя скрылся среди деревьев, Наруто едва не побежал за ним. Уходил его друг, первый за все время после смерти матери. Уходил его учитель, подаривший... Нет, не подаривший надежду, но позволивший ей зародиться. Уходила его мечта... Мальчик рванулся было вперед, но, пробежав несколько шагов, остановился.

И неизвестно, что было бы, догони он легендарного шиноби. Может быть тот, поддавшись зову сердца, а не голосу разума, изменил бы свое решение. И взял бы сына своего любимого ученика с собой в путешествие. Взял не для того, чтобы заботиться о нем, и не для того, чтобы учить своему ремеслу, а лишь затем, чтобы придать своему существованию больший смысл.

А может быть, и не стали бы они попутчиками. Но нашлись бы у Джирайи, да и у Наруто нужные слова, которые смогли бы оставить в их сердцах покой и светлую надежду, а не горечь недосказанности.

Но Наруто замер на краю поляны. Замер, не в силах сделать ни шагу. И в этот миг мальчик почувствовал, как внутри что-то оборвалось. Словно лопнула туго натянутая струна. В груди вдруг стало горячо-горячо. Но это длилось всего несколько мгновений. А потом на смену жару пришла леденящая пустота.

Юный Узумаки медленно опустился на землю и прислонился спиной к шершавому стволу дерева. Яркое солнце просвечивало сквозь листву. Пятнышко света упало на руку мальчика. Он сидел и бездумно следил за тем, как оно, постепенно меняя очертания, лениво переползает с руки на потрепанные штаны, а оттуда — на сочную траву.

Разошлись два пути. Соединись они, слейся воедино, как сливаются многочисленные ручейки в полноводную реку и, может быть, жизни тех, кто идет по ним, изменились бы до неузнаваемости. Но две одинокие линии пересеклись в одной крошечной точке и разошлись в разные стороны, так и не изменив ни своего направления, ни своей сути.

Теперь они с каждой минутой расходились все дальше и дальше в стороны. Неуклонно и неудержимо, как лавина, бегущая с гор. И Наруто каждой клеточкой своего тела чувствовал это отдаление. Но ничего не мог с ним поделать.

Что мешало ему догнать Джирайю? Не гордость, хотя и она тоже заставила его остановиться. Пускай он и был «дефектным» мальчишкой, но упрашивать кого-либо считал делом недостойным. Но все же не гордость остановила его. Было что-то более важное — непреодолимое и необъяснимое до конца чувство собственной ненужности там. Что-то подсказывало мальчику: какие бы слова он ни нашел, как бы ни умолял, ему придется идти своей дорогой. Ему нет места рядом с Джирайей.

Мальчик долго сидел на краю поляны. Лишь когда под сенью деревьев начали сгущаться сумерки и со стороны реки потянуло прохладой, он поднялся и поплелся домой. Он не знал, что будет делать дальше. Думать об этом не хотелось. Разочарование было слишком сильным. Оно повергло его в оцепенение, похоронив под собой и мысли, и вопросы, и надежды.

Отрешенно глядя перед собой, Узумаки лег спать, не заботясь об ужине.

Наруто долго ворочался на жестком футоне. Но сон не шел. Он лежал, ощущая сосущую пустоту внутри. Такого острого чувства одиночества и бессмысленности своего пребывания на этом свете он не чувствовал со смерти Кушины.

Нет, он не заплакал. На слезы не было сил. Его словно выжали. Мальчика по имени Узумаки Наруто больше не существовало. Осталась лишь пустая оболочка, которая могла двигаться и воспринимать окружающий мир, но не способная почувствовать ничего, кроме собственной пустоты. Если, конечно, пустота может ощущать саму себя...

Он просто лежал, глядя в темноту и слушая звуки, которые доносились с улицы. Возгласы пьяниц, свист ветра, мышиную возню. Он уловил разные запахи, биение десятков тысяч сердец, пульсацию чакры шиноби, свет звезд... Наруто с удивлением обнаружил, как много всего его окружает. Вернее, окружало всегда, просто он никогда не обращал на это внимания. Он был слишком занят своими мыслями и мечтами. Это был его мир. Мир, который жил по тем законам, которые придумал сам Наруто. Мир, который принадлежал ему одному. Мир, в котором он правил, как бог. Этого мира было вполне достаточно для того, чтобы чувствовать себя немного счастливым. Реальность же лежала где-то за пределами его осознания.

И вот сегодня, когда тот невообразимо далекий вымышленный мир оказался закрыт для него, Наруто едва ли не впервые столкнулся лицом к лицу с миром настоящим. Он впитывал в себя запахи, звуки и виды ночи, как губка, стараясь не пропустить ни одной составляющей этого кусочка бытия и ежеминутно открывая для себя что-то.

Понемногу гнетущее чувство пустоты отступило. А по кейракукей потекло жидкое пламя.

Это новое, свежее, волнующее чувство первооткрывателя, ступившего на незнакомую, но прекрасную землю, настолько захватило юного Узумаки, что разочарования прошедшего дня растаяли, как тает в утреннем тумане уходящая в море рыбацкая лодка.

Он так и уснул, продолжая вбирать в себя всеми органами чувств эту знакомо-незнакомую ночь. И даже во сне он продолжал удивляться тому, как много не замечал раньше.

Проснулся он задолго до рассвета. С тем самым ощущением потери, с которым ложился спать и которое, как ему казалось, исчезло навсегда, когда он слушал ночь. Но наутро оно пришло снова. Правда, сейчас это чувство было не таким болезненно острым, как вчера. За ночь оно притупилось, смягчилось, расползлось, как студенистая медуза, по всем закоулкам сердца, вытеснив все остальное.

Наруто поднялся, стараясь ни о чем не думать, и занялся своими обычными делами. Мальчик чувствовал, что начни он задумываться о том, что произошло вчера, и о том, что ему делать дальше, сил у него хватит только на то, чтобы лечь и медленно умереть от жалости к себе. Поэтому едва лишь на краешке сознания мелькала тень мысли о Джирайе и так скоро закончившемся учении, он одергивал себя и старался полностью сосредоточиться на том, что делал в эту минуту. Если это не помогало, Наруто начинал напевать какую-нибудь простую деревенскую песенку о бесстрашных шиноби, сладком саке, жарких красавицах и прочих не сложных в общем-то вещах. Пускай он не всегда улавливал смысл этих песен — они помогали ему избежать тяжелых мыслей. И за это мальчик любил их сейчас особенно сильно.

Он сразу отправился в лес и не зная усталости ловил зайцев, собирал коренья и грибы, боясь хоть на минуту остаться без дела. А когда пришел вечер, Наруто вернулся в деревню, быстро продал часть своего улова, пришел домой, поужинал, лег на футон и закинул руки за голову. Весь день он боялся остаться наедине с собой. Со своей горечью, сомнениями и сожалениями.

Больше всего ему хотелось сейчас поделиться с кем-нибудь своей печалью, сомнениями и мечтой. Такое было с ним впервые. Раньше ему казалась кощунственной сама мысль о том, что кто-то узнает о слабости. Он жил один в своем мире и не собирался никому открывать дверцу в него. Но теперь... Теперь он не задумываясь отдал бы десять лет жизни только за то, чтобы кто-нибудь выслушал его. Просто выслушал. Не нужно никаких советов. Не нужно помощи. Лишь понимание.

Но кому рассказать о своем разочаровании? Кто будет слушать жалобы никому ненужного ребенка? И уж тем более, кто воспримет их всерьез? Джирайя был первым взрослым человеком, который говорил с Наруто на равных. Первым и единственным после смерти Кушины. Кому какое дело до бед никчемного сироты? Да никто даже не услышит его голос.