Настоящая жизнь у Космы начиналась после работы, когда она принимала посетителей, или была в клубе у Каховского, среди своих. В общем , она оценивала свою жизнь положительно. Если чего-то и не хватало в ее жизни, так она не сомневалась , что это что-то придет, раньше или позже. Но, быть может, она чего-то не замечала?
Однажды, это было неделю назад, к ней пришла женщина. Разумеется, Косма принимала посетителей только по рекомендации знакомых и с предварительной созвонкой. Еще по телефону, слушая неживой голос клиентки, Косма почувствовала беду на той стороне линии. У нее мелькнула было мысль, отказать, прямо сейчас, не объясняя причин, дать отбой, и не отвечать на звонки, и отключить телефон и неделю не включать, чтобы не доставали, не упрекали, не уговаривали. Но... у эсперов (Косме претило нафталиновое слово экстрасенс) тоже есть своя этика, как у врачей. Да, пожалуй, и пожестче. Не всегда у эспера есть шанс исправить этическую ошибку, следствием этической ошибки запросто может стать быстрая смерть. 'Вот, врачи, — думала Косма, — позволяют себе вымогать взятки, а иной раз спьяну и от невежества, творят такое, что Менгеле просто не пришло бы в голову, а пришло бы, так он бы покраснел и выпил шнапсу. Много. И ничего тем врачам не делается. А у нас, эсперов, вон как: в прошлом году Василиса, то ли пожадничала, то ли поленилась. В понедельник ей показалось, что ее работа стоит на пару тысяч долларов больше, так ведь и заказчик был согласен, с дорогой душой, а в пятницу ее уже хоронили. Скоропостижная смерть при странных обстоятельствах. Хорошо, что мама не знает, что представляет собой маргинальное занятие ее дочери. Так что разумный эспер всегда берет ровно столько, сколько пациент от щедрот своих положит на тумбочку. Требовать и торговаться нельзя. И — сначала работа, потом деньги. А обманули так обманули. Бог управит'.
Так вот, Косма почувствовала, что отказать женщине нельзя. Косма работала всего-то года три, но, накопленный ею опыт подсказывал, что за шуршащим, как павший осенний лист, пыльным и пожухшим голосом невидимой собеседницы скрывается покойник или, по крайней мере, пропавший без вести. И она не ошиблась. Косма втретила эту истощенную, проплакавшую глаза, пожилую женщину, как родную. Заверила в своем бесконечном сочувствии, огромном желании помочь и определенных возможностях. Напоила чаем с малиновым вареньем, и глинтвейном, старинным снадобьем, на время вселяющим надежду, даже в самые отчаявшиеся и застывшие сердца. Это помогло немного приободрить старушку. Проблема выглядела банально, но антураж оказался самым экзотическим: некий молодой киевлянин учился в Москве, получил образование и российское гражданство. Звали его Даниил Соловьев (имя его с фамилией Косме понравились). Он стал палеонтологом по зову сердца: еще в детстве был вундеркиндом, знавшим сколько должно быть позвонков в хвосте тираннозавра. И вот сбылась его мечта: три недели назад он убыл в командировку под Благовещенск. Там, на Амуре, еще в прошлом веке было обнаружено большое кладбище динозавров. На этом кладбище отыскалось много таких ископаемых, которых раньше нигде не находили. Так вот, Данила, оказывается, с 96-го года, когда был найден скелет ютараптора, мечтал найти такого же... Обожал фильм 'Юрский парк', особенно третью серию. Он был уверен, что в Приморье есть останки этих завров... За все это время, никто ничего похожего на этого зверя, нигде не находил. Ну что же, кто ищет, тот всегда найдет. Нашел он свого раптора под Благовещенском, но не в даурском раскопе и не в нагоренском, наиболее известных, а в какой-то осыпи, близ поселка Чеша (Чехонь на жаргоне). Данил собирался назвать его Амураптор, но назвал Чешираптор (Косма подумала 'чеширский раптор', ну правильно ведь, рапторов нет, а улыбки остались). Косма с трудом удержалась от неуместного смешка. О своей находке он успел сообщить — позвонил, и захлебываясь от радости прокричал в трубку: Нашел!.. Но нашел он не только изумительно целый скелет ископаемой животины, но и еще что-то рядом с этим скелетом.
Тут старушка Соловьева сделала паузу.
— И что же там было еще? — спросила заинтригованная Косма, вспомнив фрагмент из Собаки Баскервилей ( Доктор Мортимер как-то странно посмотрел на нас и ответил почти шепотом: Мистер Холмс, это были отпечатки лап огромной собаки!)
— Артефакт... Так он сказал...
— Артефакт? — Косма широко раскрыла глаза. Тема магии так не вязалась с палеонтологией, что ей даже стало не по себе. Пришлось напомнить себе, что слово артефакт имеет не только магическое значение, но и, например археологическое, — вещь рукотворная. — И что же это был за артефакт?
— Циркуль. — коротко сказала Соловьева и вызывающе посмотрела на Косму, приготовившись защищать свою репутацию здравомыслящего человека.
— Циркуль? В костях динозавра? — поразилась Косма. — Может быть, это была какая-то косточка, похожая на циркуль?
— Не знаю, — отстраненно сказала женщина, вспомнив, что насмешек колдуньи по поводу не соответствия чего-то там научным представлениям ей вряд ли приходится опасаться. — Возможно, возможно, только больше я с ним не говорила. Телефон не отвечал. А через два дня он и вовсе отключился. Я почуяла неладное. Кинулась звонить в поссовет этой самой Чеши. Там никто не хочет говорить со мной, они сказали что московская экспедиция откопала старинный японский склад боеприпасов, он взорвался и все погибли. Но, знаете, — она заплакала, — я уверена, они врут, их голоса звучали так фальшиво... И участковый со мной так разговаривал, как с преступницей... ...и потом, откуда же склад боеприпасов на юрском горизонте, я ведь тоже что-то понимаю...
Косма нахмурилась:
— А в академию Вы не звонили?
— Боже мой, ну конечно же, конечно же, я звонила... — мать пропавшего Данилы совершенно расклеилась. — они сказали, что идет следствие, а сами они ничего не знают, но связи с Данилой и его сотрудниками у них тоже нет. И они ничего не знают о его находке, и не поверили, когда я сказала.
Даню никто не ищет, и искать не будет. Я чувствую , — там что-то случилось, что-то очень плохое... но вот тут, — она коснулась области сердца, вот тут я знаю, — он жив. Я завтра же вылетаю в Благовещенск, но мне посоветовали сначала к Вам...
Косма легко коснулась плеча Соловьевой.
— Ну... Что же Вы так... Ведь Вас привела сюда надежда... Не плачьте... Давайте же скорее посмотрим, что можно сделать... — Косма изготовилась, растерла руки до тепла, — Вы принесли фотографию? И хорошо бы какую-то вещь...
— Да, да, — старушка Соловьева поспешно извлекла фотографию сына из сумочки, но продолжала копаться в ней. Косма следила за ней.
— Но есть еще вот что! — Соловьева добыла из сумочки небольшой, размером с пенал школьника, почтовый сверток, обштемпелеваный и перемотанный скотчем, — Вот! Я и открывать боюсь, посмотрите сначала Вы!.. Так лучше будет, по-моему...
Судя по печатям, бандероль была отправлена в Киев из Чеши. Так, так. Косма осторожно приняла в руки невесомый сверток. Она тут же почувствовала тревогу. Словно неощутимый, нематериальный ветер опасности дунул ей в лицо. В душе заскрежетала ржавая струна, которая есть у всякого, знающая только мелодию страха, гармонию смерти и ритм боли. Ей захотелось бросить сверток на пол и залезть на стул, визжа, как делают многие женщины при виде мыши. Косма взяла себя в руки.
Когда она разрезала коричневую казенную бумагу свертка, внутри обнаружился контейнер из-под зубной щетки. Магия обследования вещдоков захватила Косму, и она кажется изумилась бы и в том случае , если внутри оказалась бы зубная щетка. Но...
Косма и Соловьева долго смотрели на вещицу, лежавшую в контейнере, и молчали, прежде чем Косма не взяла ее в руки. Она была покрыта видимо лаком или клеем, каким палеонтологи обрабатывают свои находки, чтоб те не рассыпались. Но вещица, похоже, не собиралась рассыпаться. Она была крепкой, десятки миллионов лет не сломили ее.
— Циркуль! — зачарованно выдохнула Косма.
— Косточка! — пробормотала старушка Соловьева.
Затем Косма упала на пол, зажав в кулачке артефакт, и провалилась во мрак, в сон, в небытие, в бездонную пропасть времен. Она отключилась столь стремительно, словно ей выстрелили в затылок.
Когда старушка Соловьева привела ее в чувство посредством холодной воды и неуверенных интеллигентных пощечин, Косма, глядя в никуда широко открытыми, полными ледяной жути глазами, негромко сказала:
— Он жив. Это точно...
Глава 2. Прогулки под звездами.
Я всегда любил эти прогулки. Люблю и сейчас, хотя отец мой уже умер. От дома до гаража было километра два, и я непременно сопровождал отца, когда он оставлял в гараже машину. Мы брели по сонной вечерней улочке, и вели неспешный разговор. О чем? Да обо всем, что может волновать маленького человека. О войне и мире, об играх и игрушках, о дворе и школе, об истории и географии, о кошках и собаках, о высоких тайнах космоса и черных глубинах океана. Я задавал вопросы, которые так часто остаются безответными и у взрослых людей, он осторожно отвечал. Отец никогда не говорил, мол, подрастешь — поймешь. Он всегда находил слова, подбирал сравнения. Иногда ему бывало трудно. Иногда он удивлял меня до онемения. Так было, когда он предложил мне представить себе бесконечность вселенной. Я представил. Мой взгляд словно бы скользнул за пределы млечного пути и остановился. Я отбросил препятствие и устремился мыслью дальше, и снова уперся в пределы и снова отбросил их. У меня возникло ощущение собственной своей беспредельности, огромной свободы, которая оказалась настолько неудержимой для меня, что я сбросил ее с себя, как тяжелый давящий железный шар. Я задыхался — я не дышал минуту или полторы. Вид у меня был красноречивый. Отец рассмеялся. У него много еще было таких игр. Он тоже любил наши прогулки. А еще мы с ним пели разные хорошие песни. А иногда мне удавалось удивить его, пожилого бывалого мужика с двумя образованиями, сделавшего карьеру из низов, построившего дом, посадившего дерево, и вырастившего двоих сыновей. Главным образом, он поражался моим любимым динозаврам. Отец внимательно выслушивал разные факты об этих удивительных существах, которые я иногда от живости детского ума объединял в занимательные истории и даже стихи. В одну из таких прогулок отец показал мне созвездия и полярную звезду... Я помню карту звездного неба не из уроков астрономии, а из наших прогулок под звездным небом. Отец сказал мне , что многие люди так увязают в своей жизни, что забывают смотреть на небо. А смотреть на небо очень важно и полезно для человека. Не то , чтобы все время таращиться на него, — тут отец засмеялся, — так , поглядывать время от времени, хоть на дневное , синее, хоть на ночное , звездное небо... Так что, поглядывай, сынок..., — он взъерошил мне волосы. — Даже просто чтобы не увязнуть... Сколько лет уже прошло , после его смерти, но до сих пор, когда я смотрю на звездное небо (а я смотрю на него довольно часто), я всегда вспоминаю отца. Вот и сейчас, когда я откопал эту тварюгу, о которой так давно мечтал, что бы мне не грезилось, — чего бы я ни боялся, — мировая слава или мировой позор, нобелевка или суд Линча в седых стенах академии, но когда выглянули звезды, и я остался с ними один на один, я вспомнил отца... У моих ног , укрытые брезентом лежали окаменевшие кости существа невообразимой давности, шестьдесят пять миллионов лет по меньшей мере отделяли друг от друга наши жизни. Вспомнив отца, я вспомнил игру, которой он учил меня: вообразить бесконечность вселенной, вообразить самые малые части материи, и все меньше и меньше и до бесконечности. Представить себя на шаре: ты стоишь маленький на планете, на огромном шаре, а вокруг гремят и лязгают механизмы, несутся куда-то поезда и самолеты, люди всюду... а ты стоишь, совсем один и маленький как пылинка, чувствуя под ногами целую огромную круглую планету... А еще было здорово играть в космонавтов. Почувствовать себя в космосе, ведь земля это исполинский космический корабль, и стоя здесь под звездами , на дороге к дому, мы в то же время бешено несемся с нею вместе , вместе с галактикой, куда-то в невероятные дали, сквозь холодный, смертоносный вакуум, сквозь солнечный ветер, сквозь мириады мельчайших частиц, принесшихся к нам от неведомых звезд, которых мы и не видим быть может и никогда не увидим... Я сел рядом с моим ненаглядным чеширраптором (мы назвали его Петруша, имя Петр несколько созвучно слову 'раптор') и мне захотелось поиграть в другую игру — вообразить себя в том ужасающе далеком прошлом. Странно что такая мысль не приходила мне в голову раньше на протяжении десяти лет моей научной работы. Впрочем, не каждые десять лет случаються такие находки. Отбросив честолюбивые мысли, я мысленно перенесся в юрский период. Это просто. Своего рода медитация. Против ожидания, мне там не понравилось даже мысленно. Миллионы лет давили на меня, как добрые полсотни метров воды при погружении, выталкивая меня из толщи времени. По нервам сразу же резанула тревога, интуиция сразу же среагировала: включила сирену с мигалкой и красный свет, выставила дорожный знак-кирпич и завопила, — уходи отсюда, тут опасно, тебе здесь не место!!! Все же, сквозь все эти предупреждения я ощутил ночную прохладу, тишину ночного покоя того далекого времени. Внезапно совсем рядом со мной в темноте послышалось тихое, но полное угрозы рычание крупного зверя. От неожиданности я вздрогнул, и меня выбросило из мезозоя. Я словно проснулся, сидя рядом с древними костями моего раптора. Результат игры озадачил меня , но не слишком огорчил. Я подумал, что может быть слышал рычание Петруши, жившего и охотившегося здесь и тогда. С осторожной ласковостью я потрепал краешек брезента,
— Ну ладно, ладно, не хочешь, чтобы я вторгался на твою территорию? Не буду, не буду...
Я встал, закурил и стал прогуливаться вокруг раскопа, думая невеселую думу. Отчего невеселую? Ведь казалось бы впереди только успех, карьера совершена, имя попало в историю, и всю оставшуюся жизнь можно будет кормиться с Петруши. Ну, во-первых , в этом смысле все не так уж хорошо. А во вторых, все возможно, очень даже и плохо. Так говорила мне интуиция. Мне часто говорили, что для ученого я черезчур доверяю интуиции. Ерунда, без интуиции нет науки. Без интуиции я никогда не нашел бы Петрушу. Раскоп под Чешей — совершенно против логики. Название мне понравилось, видите ли, я даже постеснялся об этом сказать моим ребятам. Пришлось хитро улыбаться и подмигивать. Помогло. Ребята клюнули и взялись за работу. А меня просто растопырило на этом месте, внутри что-то екнуло: ищи. Да где же тут искать? А походил, посмотрел и увидел: вот здесь! Так вот, видите ли, дело в том, что мы нашли не только Петрушу. Рядом с ним, с нашим драгоценным ящером, лежал... я сначала принял это за окаменевший обломок кости, но это не было обломком... Вещь, скорее всего, и вправду была выполнена из кости... Нет, я не рискну утверждать, что это орудие... Орудий, в принципе, не может быть в этом горизонте, чушь, бред, хрень... Я остолбенел. Не отдавая отчета в своих действиях, я тихонько, воровски, прибрал штуковину с глаз долой. Мне жутко не хотелось , чтобы кто-нибудь ее видел. На меня упала тень: Незаметно подошел Пашка.
