— Это радует, — кивнул он.
— Почему?
— Как-то боязно сознавать, что в одной камере с тобой находится невидимый призрак, испытывающий сексуальное возбуждение, — констатировал узник, после чего возобновил отжимания.
Больше я его не отрывала. Завершив своё занятие, он плеснул на лицо чуть-чуть воды и надел рубашку. Я неодобрительно взирала на то, как он зачерпывает из кружки жидкость и наносит влагу на лоб и щёки. Всё-таки он новичок. Ещё не привык экономить ресурсы.
— И какова цель этого занятия? — поинтересовалась я теперь. — Предполагаю, ты отжимался от пола не для того, чтобы усладить мой взор?
— Не для этого, — и не подумал тешить моё самолюбие узник. — Предпочитаю на всякий случай оставаться в форме. Мало ли что. Никогда не знаешь, в какой момент это пригодится.
— А-а-а, — протянула я в ответ.
Больше ничего не сказала, но, видимо, ему и без того удалось уловить в моём тоне нотку скептицизма. А может, дело было вовсе не в моём голосе, а в его собственных ощущениях. Так или иначе, узник сел на пол, недолго посмотрел куда-то в стену, а потом глухо произнёс:
— Я не идиот. И не сумасшедший. И отлично знаю, что никакого случая не представится, и упражнения ничем мне не пригодятся. Тем, кто попал так глубоко, дорога назад заказана, ведь верно? — Он прикрыл глаза и прислонил голову к решётке. — Так что считай, что это просто дань привычке. Глупо?
— Нет, — твёрдо возразила я.
Когда человек, оказавшись в кругу давящих тюремных стен, разом лишается всего — свободы, денег, власти, любимых людей, знакомой обстановки, — привычки — это единственное, что остаётся у него от прежней жизни. Так что к ним можно и даже нужно относиться особенно бережно. Может быть, именно цепляясь за свои привычки, человек получает шанс сохранить здесь душевное здоровье.
— А что, ты привык ежедневно отжиматься? — осведомилась я.
— Нет, — отозвался заключённый. — Обычно я предпочитаю фехтование. Но меч мне здесь отчего-то не выдали. А жаль, — зло проронил он, видимо, подумав о том, что был бы не против заколоть напоследок пару-тройку тюремщиков.
Я предоставила ему сконцентрироваться на собственных мыслях, сама же спустилась пониже, чтобы получше разглядеть своё тело. И занервничала, увидев капли воды на подбородке и блузе... точнее сказать, тех лохмотьях, которые когда-то можно было назвать блузой.
— Ты опять это делал?! — с возмущением накинулась на узника я.
— Что "это"? — нахмурился он. — Отжимался, что ли?
Прошло несколько секунд, прежде чем до меня дошло: парень действительно не понимает, о чём я говорю. Он же не может видеть, что я смотрю сейчас на своё тело.
— Ты снова пытался её напоить? — Я заставила себя снизойти до объяснений, борясь с высшей степенью возмущения.
— Пытался. — Узник даже и не думал отнекиваться.
— Но я же тебя просила этого не делать!!!
— А я ничего тебе не обещал, — спокойно ответил он.
— Слушай, тебе что, больше всех надо? — злясь, спросила я.
Узник передёрнул плечами.
— Это, знаешь ли, не то зрелище, за которым хочется наблюдать, сложа руки, — заметил он, кивая в сторону моего тела. — И потом, — в его голосе вдруг прорезались примирительные нотки, — ты же сама говорила, что не хочешь умирать. Человек не может жить без воды.
— Да не знаю я, чего хочу, — устало откликнулась я. Злость и желание препираться сразу куда-то улетучились. — Только знаю, что там, — я опять посмотрела на закованную в цепи девушку, — очень больно. Хуже, чем больно. Не знаю, как это передать.
Я замолчала, даже не пытаясь найти нужные слова.
— Прости. — Он поднял глаза к потолку, будто пытался отыскать меня взглядом. Потом опустил голову. — Сказать по правде, я здорово испугался, когда, проснувшись, позвал тебя, а ты не ответила. Думал, то ли мне всё вчера примерещилось, то ли...
Он махнул рукой.
— Я гуляла, — объяснила я.
— И как там? — спросил узник подчёркнуто безразличным тоном.
— Всё как обычно, — ответила я. — Сегодня облака низкие. Дождь моросит.
Он молча кивнул и опустил голову совсем низко, сосредоточенно глядя в пол. Можно было бы решить, что заключённому нет никакого дела до того, что творится снаружи. Но я видела, как напряглись мышцы его лица.
— А вообще ты прав, — сказала я, меняя тему.
— В чём? — Узник, хмурясь, поднял голову.
— В том, что надо поддерживать себя в форме и всегда быть наготове, — пояснила я. — Кто знает? Всякое может случиться.
Он едва заметно кивнул, но, как видно, скептически отнёсся к моему внезапному приливу оптимизма.
— А ты... — он раздражённо мотнул головой. — Послушай, как мне к тебе обращаться?
Что ни говори, вопрос на засыпку...
— Я не помню своего имени... Зови меня Эрта.
— Эрта?
— Ну... по-древнеэндельски это означает "свеча", — пояснила я. — А по-ателлонски "эр" — это "воздух". По-моему, подходящее имя для призрака. — Я поняла, что по какой-то непонятной причине оправдываюсь, и пресекла этот процесс, спросив: — А тебя как зовут?
Узник в сомнении пожевал губами, не уверенный, стоит ли отвечать на этот вопрос.
— А, что там! — махнул рукой он, вслух отвечая собственным мыслям. — Всё равно это ни для кого не секрет. Андре. Андре Дельмонде.
— Что? — изумилась я. — Ты — граф Дельмонде?
— Так. — Изогнув брови в знак заинтересованности, заключённый принялся сверлить взглядом потолок, словно пытался отыскать меня и призвать к ответу. — Выходит, с твоей памятью дело обстоит не так плохо, как ты говоришь. Что-то ты всё-таки помнишь.
— Конечно, что-то я помню, — фыркнула я. — Иначе мы не смогли бы с тобой разговаривать, поскольку я бы забыла значение слов. Я ничего не помню о себе, — пояснила я затем. — А в остальном по-прежнему знаю очень даже многое. Мне не нужно рассказывать ни где мы находимся, ни какой сейчас год. И твоё имя мне тоже знакомо.
— И что же ты обо мне знаешь? — осведомился Андре.
— Немногое, — призналась я. И, задумавшись, стала перечислять: — Ты — граф, унаследовал титул довольно-таки давно, живёшь далеко от столицы. Графство Дельмонде, если не ошибаюсь, лежит на самом севере Риннолии. Что ещё? По возрасту тебе должно быть что-то около тридцати, но это и так видно...
— Двадцать семь, — уточнил он.
Я удивилась, поскольку по внешности дала бы ему скорее немного за тридцать. Но все люди выглядят по-разному, тем более, что те условия, в которых он оказался, как правило не молодят.
— Ну вот, — сказала я вслух. — Да, и ещё ты, кажется, являешься чьим-то опекуном.
— Антонии Сафэйра, — уточнил Андре. — Дочери покойного герцога Сафэйра. Да, знания у тебя вполне точные.
— А может быть, мы знакомы? — с внезапно проснувшейся надеждой спросила я. — Ты никогда меня раньше не видел?
— Нет, — покачал головой он.
— А ты присмотрись повнимательнее, — настаивала я. — Здесь же темно. Ну, и представь, что она...в несколько другом виде.
Андре снова покачал головой.
— Если бы мы были знакомы, я бы её...тебя узнал. Нет, я уверен, что никогда раньше тебя не видел, — окончательно разочаровал меня он. — Но это неудивительно, я действительно живу далеко. И много лет не бывал в этих краях.
— Что, и в столицу не заглядывал?
Я знала, что тюрьма, в которой мы находимся, расположена за городской чертой, но одновременно не слишком далеко от Катринга, столицы Риннолии.
— А что мне там делать? — Сокамерник как-то особенно болезненно поморщился. — Нет, я очень давно сюда не приезжал.
— А сейчас почему приехал?
Он поморщился ещё сильнее.
— Спроси чего-нибудь полегче. — Андре встал на ноги и прошёлся по камере. В его движениях, откровенно резких, чувствовалась нервозность. — Приехал, потому что меня вызвали. Как я теперь понимаю, именно затем, чтобы отправить сюда.
— Расскажи, — предложила я. — Или не хочешь? Я пойму. Всё равно не могу отплатить откровенностью за откровенность.
Едва заметное пренебрежительное пожатие плечами, дескать, с чего бы ему делать из этого секрет? Всё равно хуже его положение уже не будет.
Андре сел на пол в углу камеры, подтянул ноги и запрокинул голову.
— Ты правильно сказала: не так давно я стал опекуном Антонии Сафэйра. Моё графство лежит на земле герцога Сафэйра, её отца. Мой замок и его дворец расположены недалеко друг от друга. Мы были с покойным герцогом в хороших отношениях, приятельских, чтобы не сказать больше. Наверное, в полноценную дружбу они не перерастали исключительно в силу разницы в возрасте. Он был старше меня на двенадцать лет. Это отражалось в ряде вещей. Но мы общались много и ко взаимному удовольствию. А кроме того, я хорошо ладил с его дочерью. Вообще я не слишком умею общаться с детьми, обычно понятия не имею, как себя с ними вести. Но с Тони мне почему-то удавалось найти общий язык. К тому же она не маленький ребёнок, а подросток, и весьма любознательный; с ней было интересно поговорить о разных вещах.
Он запустил руку в волосы и помолчал, думая, к чему переходить дальше.
— Когда герцог умер от тяжёлой болезни, я прибыл на церемонию оглашения завещания исключительно в знак дружбы с покойным. Для меня явилось полнейшей неожиданностью, что он завещал мне опекунство над своей дочерью. Как правило на роль опекуна назначается ближайший родственник, в данном случае это Гастон Аделяр, дядя Тони, младший брат её покойной матери. Я же не являюсь им родственником ни с какой стороны, и при этом разница в социальном статусе у нас порядочная. И тем не менее герцог распорядился так, как счёл нужным, и оспаривать это его решение никто не рискнул. Так я стал опекуном девочки. Чувства, сказать по правде, весьма двойственные. Я был рад как-то отплатить герцогу за его расположение, да и помочь Тони тоже хотел. Позаботился о том, чтобы у неё были самые лучшие учителя, чтобы она ни в чём не испытывала недостатка. Но статус опекуна, признаться, успел основательно меня вымотать. На это требовалось слишком много сил. Хитрость заключается в том, что к девочке прилагается ещё и герцогство. При этом мне оно, ясное дело, не принадлежит, но вот заниматься его делами должен именно я. Был должен, — мрачно поправился он. — Знаю, многие завидовали внезапно свалившемуся на меня "счастью", но в действительности везение весьма сомнительное.
— А надо было наворовать как следует, — посоветовала задним числом я. — Приложился бы основательно к герцогской казне — и сразу ощутил бы все преимущества своего положения.
— Я не имею привычки воровать, — довольно агрессивно отрезал Андре. — Я ни в чём не нуждаюсь, а если бы даже нуждался, нашёл бы способ обеспечить себя законным путём.
Сомнительный повод для гордости со стороны узника в тюремной камере. За воровство его бы наказали куда как менее сурово. Но вслух я этого говорить не стала. Вместо этого заметила:
— Как я понимаю, всё это — предисловие?
— Да, — подтвердил сокамерник, отрываясь от собственных мыслей. — Я пробыл опекуном Тони чуть больше года. Недавно ей исполнилось четырнадцать. А три недели спустя я получил письмо, подписанное королём.
— Самим королём? — впечатлилась я. — И что же было в этом письме?
— Меня в срочном порядке вызывали в столицу. — Андре инстинктивно сжал руки в кулаки, так что побелели костяшки пальцев. — Для обсуждения каких-то вопросов, касающихся госпожи Сафэйра и наследования герцогского титула. Я должен был прибыть к королю на аудиенцию в качестве представителя девушки.
— А саму Антонию в столицу не вызвали? — уточнила я.
— Нет, — покачал головой Андре. — Но это-то вполне естественно. Для улаживания каких бы то ни было вопросов и формальностей всегда бывает достаточно опекуна. Так что насторожиться тут было не из-за чего. Да и потом, даже если бы я насторожился... — Он безнадёжно махнул рукой. — Кто же отказывает королю?
— А ты вполне уверен, что письмо было подписано королём?
— Да я уже ни в чём не уверен! — выпалил он, резко дёрнув головой. — Впрочем, какая разница? Не верю, что меня могли бы упечь сюда без ведома короля. Так что скорее всего и письмо было настоящее.
— Логично, — согласилась я.
Граф и опекун юной герцогини? Конечно, такого человека не могут бросить за решётку без ведома его величества. А если даже и попытаются, королю доложат обо всём очень быстро.
— Значит, ты получил письмо и выехал в столицу, — подытожила рассказанное я. — Что было потом? Ты попал на аудиенцию к королю?
— Нет, — с горьким смешком ответил он. — Меня взяли на въезде в город. Специально поджидали, это очевидно. Знали, с какой стороны я приеду. Сразу же арестовали и отвезли в городскую тюрьму.
Городскую. То есть моё изначальное предположение верно: сюда он попал не сразу.
— Бежать возможности не было? — уточнила я.
— Наверное, была, — морщась, признался он. — Но на тот момент я ещё не понял масштабов беды. Всё это казалось мне лишь досадным недоразумением. Я был раздражён, разгневан, но не более. Арест был произведён совершенно официально, соответствующим образом уполномоченными людьми. Мне и в голову не пришло устраивать у самых городских ворот резню с последующим побегом.
— Понимаю. — Это действительно было понятно, хотя, подозреваю, сейчас он клял себя на чём свет стоит за то, что поступил тогда так разумно. — Тебя отвезли в тюрьму. Но не в эту. Что было дальше? Тебе предъявили какое-нибудь обвинение?
Андре тихонько рассмеялся, только веселья в этом смехе не было ни капли.
— О да, предъявили и ещё какое! — энергично заверил он, после чего вмиг посерьёзнел. — Меня обвинили в том, что я совратил Антонию Сафэйра. Воспользовавшись своим положением и её зависимостью. Изнасиловал её, а потом долго и методично развращал всевозможными способами. — На месте он не усидел, вскочил на ноги, прошёл по камере несколько шагов и, остановившись, уставился в стену. — Честно говоря, я целиком обвинение не читал. Я только начал, и... В общем, у меня задрожали руки и потемнело в глазах, — нехотя признался он. — Так что я разорвал бумагу, не вникая в подробности. Успел только понять, что человек, составлявший документ, обладает чрезвычайно богатым воображением. И представляет всё так, будто по меньшей мере держал свечу.
— Ясно. И что потом?
— Мне предъявили обвинение. Когда я поинтересовался, почему меня предварительно даже не допросили, ответили, что в этом не было нужды. Дело и так предельно ясное. Приговор — пожизненное заключение в Мигдальской тюрьме. На следующий день после его оглашения меня перевели сюда. Вот, собственно, и всё.
Андре глубоко вздохнул и, повернувшись, облокотился о решётку.
— Ты не находишь это занятным? — задумчиво проговорила я.
Андре поднял голову, непонимающе глядя перед собой. Ничего занятного он в своей истории не находил.
— Мигдаль известен как тюрьма для политических заключённых, — пояснила я. — Отсюда особые условия, изоляция, специальный отбор стражников. А тебя вдруг берут и сажают сюда за изнасилование?
— Согласен, неувязка, — подтвердил сокамерник. — Однако, уверен, в случае надобности у них найдётся объяснение этой странности. Официально тюрьма не только для политических, к тому же в другой могло просто не остаться свободных камер.
