Жизнь в Советском Союзе была...

Для того, чтобы иметь возможность претендовать на квартиру площадью побольше, мои родители решили завести третьего ребенка. Хотели девочку — мамину помощницу. Но поскольку в те древние времена способов узнать пол будущего ребенка ещё не существовало, родителей ждал неожиданный сюрприз. В январе 1959 года моя мама родила ... двух детей, двух мальчиков — двойняшек: меня и брата Алексея.

Вскоре время подтвердило правоту отца. Сперва переименовали организацию. Вместо подвижного слова "Мостопоезд N 424" ее обозвали скромно "Мостоотрядом N16". Кочевая жизнь кончилась навсегда. Потом перестали выплачивать "колесные" только за то, что ты — штатный сотрудник этой организации. Их начисляли исключительно тем, кто уезжал работать в командировку на объект и не мог регулярно возвращаться домой.

Потом подтвердились слухи о строительстве комфортного жилья, "Мостоотряду" выдели участок под застройку в городской черте. В профком началось паломничество. Очередь сразу разбухла и растянулась на годы. Многие мостостроители смогли выехать из бараков только в 60-е и 70— е годы. Причем, позднее "Мостоотряд N16" строил себе жилье уже не в черте города, а в той же самой Федоровке. И хотя со временем поселок был включен в состав Советского района города Челябинска, но окраиной бывший "19 км" так и остался. Все равно всем хотелось переехать оттуда поближе к центру.

Глава 2

Дом

Для начала Мостоотряду в Челябинске под строительство жилья отдали небольшой пустырь в Заречье, ограниченный теперешними проспектом Победы, улицами Краснознаменной, Дальневосточной и Колхозной.

Дома строили один за другим. До этого момента на Колхозном поселке существовал исключительно частный сектор, и только здание школы N9 громадой возвышалось над одноэтажными домиками. А тут сразу столько двухэтажных многоквартирок!

Первыми выросли засыпные двухэтажные деревянные дома номер 23 и 29 на улице Колхозной, затем ведомственный детский сад, а потом и два первых двухэтажных кирпичных дома на улице Краснознаменной. С мостоотрядовскими домами в поселок шагнуло и такое достижение цивилизации, как асфальтированные тротуары. До этого здесь имелись только грунтовые дороги.

Наш дом построили осенью 1959. Потом его принимали и утрясали списки на заселение. Будущие владельцы, по рассказам родителей, по очереди ездили охранять свое жилье от "незаконных захватчиков", уж не знаю, были ли реально случаи самозахвата жилья в СССР, но, тем не менее, и старшие братья, и родители эпизодически ездили ночевать в новых квартирах. И вот торжественный момент — ордера на вселение были получены, и в январе 1960 года наша семья переехала в новую трехкомнатную квартиру.

Первый год моей жизни, прожитый в бараке на платформе "19 километра", я не помню совершенно. Потому считаю себя коренным челябинцем, поскольку и родился я в челябинском роддоме, да и крещен был в челябинской церкви, которая находилась в то время где-то в районе Переселенки.

Квартиры, по мнению бывших обитателей вагончиков и бараков, были просто шикарные: полнометражные, потолки под три метра, фасадные стены сантиметров в 70 толщиной, большие окна, паровое отопление, водопровод с холодной водой, ванна с титаном, туалет с нормальной канализацией, а на кухне — печка, на которой можно было готовить. Красотища! Балконов, правда, не было, но зато, не выходя из подъезда, можно было спуститься в подвал, где для каждой квартиры была оборудована ячейка, предназначенная для хранения дров и угля. У жильцов из деревянно-засыпных домов по улице Колхозной тоже были хозяйственные подсобные помещения — сарайки, которые располагались на улице, и в осенне-зимний период посещение их было связано с некоторыми сложностями.

Следом за нашими домами сдали и дом N 34 по Краснознаменной. Он тоже был из кирпича, но, похоже, уже попал под хрущёвское стремление к экономии средств в строительстве и под борьбу с излишествами. При тех же габаритах, что и предыдущие два дома, в него уже умудрились втиснуть 16 квартир. Потолки в нём стали ниже, стены тоньше, оконца меньше, там уже не встанешь в полный рост на подоконник, и подвала в доме не предусматривалось. Для хранения дров имелись только сараи на улице.

Когда мы переехали в новый дом, вдруг выяснилось, что у нас нет мебели. В бараке, в единственной нашей комнате, нам ее ставить было некуда, поэтому, кроме кроватей и стола да пары самодельных табуреток, у нас имелся лишь фирменный "мостопоездский" сундук, сделанный плотниками нашей организации, и самодельные книжные полки.

А здесь, все-таки, настоящая квартира и три полнометражные комнаты. Пришлось обрастать мебелью. Купили плательный шкаф, буфет, кожаный диван с маленьким зеркалом в высокой спинке и шесть парадных стульев.

И вот одно из воспоминаний детства. Приходишь в гости к соседям, а там все, как у тебя дома: у Наумовых и диван, и гардероб точно такой же, как у нас; зайдешь к Филиппенковым, а у них стулья один в один как наши, только светлее, и буфет точь-в-точь такой же. Просто, мы заезжали в дом одновременно, и родители все вместе по мебельным магазинам бегали, покупая одинаковую мебель.

Вот только электротехника у всех была разная. Телевизор и большая ламповая радиола появились у нас рано, на моей памяти они были всегда, а вот первый малюсенький холодильник "Орск" мать купила, когда мы с братом уже в школу пошли.

Так что жизнь потихоньку налаживалась.

Глава 3

Двор

В момент, когда я более-менее самостоятельно начал покидать квартиру и отправляться на исследование окружающего мира, двор выглядел так: первое, что я видел, выходя из своего подъезда, — это здание котельной, отапливающей все дома нашего квартала. Главным украшением этого кирпичного здания в полтора этажа без окон и с широкими воротами была высоченная по моим детским впечатлениям труба. Сейчас-то я понимаю, что была она не выше пятнадцати — двадцати метров, но тогда-то она точно собой подпирала небо. Три или четыре стальных растяжки удерживали ее на постаменте. Один из этих стальных канатов цеплялся за землю рядом с моим подъездом и неоднократно служил объектом игр и различных экспериментов дворовой детворы.

В отопительный сезон из жерла трубы валил черный дым (топили обычно углем), и знающий человек сразу по нему определял, с какой стороны нынче дует ветер и какое у нас атмосферное давление, синоптиков не надо.

Из ворот кочегарки стремительно выскальзывали рельсы и обрывались метров через десять. По рельсам можно было ходить безбоязненно, поезда по ним не ходили. И только став постарше, я, наконец, узнал, что предназначена эта железная дорога была для вагонетки, на которой с заасфальтированной площадки перед котельной привезенный самосвалами уголь подвозили поближе к печам.

Иногда ворота кочегарки были широко распахнуты и, пройдя мимо них с занятым видом, можно было быстро-быстро зыркнуть внутрь помещения и увидеть, наконец, что же там, все-таки, имеется. В вечном сумраке виднелись те же рельсы, убегающие в огромную пустоту зала с высокими потолками, куча угля на каменном полу, какие-то зловещие стальные механизмы и тяжеленные двери заслонки. Ну а если учесть, что хозяевами всего этого были весьма серьезные дяденьки в чумазых одеждах, то не трудно догадаться, что кочегарка в детском восприятии представлялась довольно-таки страшным и запретным местом, этаким местным Мордором.

Направо от котельной буквой "П" стояли деревянные сарайки жильцов дома N 23 по улице Колхозной. Хотя, если быть дотошным, то между этими сараями и котельной находилась еще и помойка, куда жители двора стаскивали всякую дрянь и пищевые отходы из своих квартир. Железных контейнеров, как сейчас, тогда не придумали, и помойкой служил большой побеленный известкой деревянный ящик с дощатой же крышкой.

В теплое время года от ящика дурно пахло, а летом на нем плодились огромные зеленые мухи, вызывавшие всеобщее отвращение. Если к обычным домашним мухам все относились терпимо, а рыболовы даже использовали их как наживку для рыбалки, то зеленых их собратьев не любил никто. Поэтому это место нашего двора никогда не казалось нам интересным, и мы его всячески избегали. Да и сейчас я упоминаю о нем в последний раз.

Время от времени мусорный ящик периодически разгружал несчастный, по нашим понятиям, мужичок с лопатой. И хотя он приезжал к нам во двор на машине, этого мужичка не обступали любопытные дети, не вертелись вокруг него, и никто из ребятишек ему не завидовал, мечтая оказаться на его месте, даже несмотря на то, что он целый день катался на машине. А чего ему завидовать? Ведь машина у него была "мусоркой" и катался дяденька только от помойки до помойки.

.

Другое дело — сарайки. Вот возле них была какая — никакая жизнь. Там можно было играть, там можно было увидеть много интересного. То кто-нибудь из мальчишек возьмется за ремонт своего велосипеда, и вокруг него соберётся группа ребятишек "советчиков-специалистов". То кто-то из мужчин начнет строгать какую-то деревяшку или пилить железку, и можно, сидя в сторонке, посмотреть, как ловко и умело он это делает. То хозяйка из 23-его дома распахнет дверь своей сарайки, и можно увидеть, что у нее в ячейке вырыт погреб, из которого она поднимает на свет божий какие-то свои запасы для встречи гостей. Бывало, что перед началом охотничьего сезона кто-то из мужиков возьмется делать войлочные пыжи из старого валенка — тоже весьма любопытное зрелище.

На шиферной крыше сараев можно было играть в баши — разновидность игры в догонялки — и демонстрировать свою ловкость, перепрыгивая с нее на рядом стоящие металлические гаражи и обратно. В общем, нескучное было место.

Еще правее сараев располагался сам 23-й дом по улице Колхозной. Был он деревянный, засыпной, оштукатуренный и побеленный в желтый или желто— оранжевый цвет. В нем было два подъезда и восемь квартир. В отличие от кирпичных домов по улице Краснознаменной, в нём не было ванных комнат, и жильцам этого дома приходилось мыться либо в корыте на кухне, предварительно подогрев воду в тазике, или в ведре, либо ходить в баню. Лестничные пролеты между этажами в 23-м доме были деревянными и потому казались прикольными и симпатичными.

Вдоль проспекта Победы двор был огорожен полутораметровым штакетником с двумя калитками: одна возле 23 дома по Колхозной, а вторая у 28-го дома по улице Краснознаменной. На площадке между этими двумя домами периодически то возникала, то исчезала песочница для детей.

28-й и 30-й дома на Краснознаменной мало чем отличались друг от друга. Даже расположение комнат в квартирах было аналогичным. Только дом N28 был построен был буквой "Г", что позволило втиснуть в него по одной лишней квартире на каждом этаже первого подъезда. Всего их было 14. Кроме того, подвал 28-го дома, в отличие от подвала дома N 30, имел сквозной проход, и если двери туда были открыты в обоих подъездах, то из подъезда в подъезд можно было пройти через подвал, не выходя на улицу.

Узнал я об этом случайно, уже в отроческом возрасте, когда именно в этом подвале была устроена игра со стрельбой из пистолетов с пистонами. Команды "бойцов" заходили в подвал с разных подъездов, где-то на середине встречались и устраивали перестрелку. В кромешной темноте подвала вспышка и звук от сработавшего пистона давали иллюзию настоящего выстрела, так что игра ребятишкам нравилась. Вот только жильцам первого этажа быстро надоели табуны пацанов, бегающих под их квартирами мимо их ячеек, да еще и устраивающих там шумные дуэли. Двери подвалов вскоре оказались на запоре.

От 28-го дома до дома N30 по Краснознаменной двор также был огорожен штакетником, в котором тоже имелась калитка для пешеходов. Забор простоял лет восемь, добросовестно исполняя свои ограничивающие доступ обязанности. А потом его сломали. И я даже видел, кто это сделал и как. Один из столбов калитки подгнил, и стал клониться к земле. Вместе с собой он тянул вниз и большой пролет прибитого к нему штакетника. Гуляя по двору, группа малолетних бездельников в возрасте от семи до десяти лет обнаружила эту неустойчивую конструкцию и опытном путем определила, что если навалиться на забор, то согласно законам физики, он начинает вибрировать вверх-вниз, позволяя бесплатно покачаться.

Одного ребенка забор качал легко, с двумя сорванцами тоже справлялся. Но ждать своей очереди для получения удовольствия никто не хотел, и мы навалились на него сразу впятером или вшестером, пролет-то был длинный...

Надо ли говорить, что трудяга-забор такого напора не выдержал и, качнувшись несколько раз, с жалобным треском рухнул на землю. Сразу раздался рев моего ровесника Вовки Попова. Он единственный серьезно пострадал от этого падения, разбив себе нос до крови. Все остальные сразу разбежались и сделали вид, что они тут ни при чем. Ревущего Вовку увела его старшая сестра Валентина, а мы пошли искать себе другое развлечение.

Поваленный забор пролежал неделю или две. ЖЭК Мостоотряда восстанавливать его не спешил, и через некоторое время его сломанные пролеты растворились в ночи. Скорее всего, жители частного сектора Колхозного поселка растащили его на дрова. Они всегда заботливо собирали в наших дворах все деревянное, что считалось бесхозным и могло быть использовано в роли топлива для печи. Бесхозным же они считали все, что не было хорошо прибито или основательно вкопано.

На маленьком пустыре между домами 28-м и 30-м долгое время не было ничего интересного, мы даже игр там не устраивали. Но однажды туда прикатил экскаватор "Беларусь", который вырыл на нем большую яму. Потом было еще несколько строительных операций, и, в результате всех этих трудов там появились два погреба. Принадлежали они двум семьям, живущим в нашем доме: Наумовым и Сухомлиновым, которые стали хранить там фрукты и овощи.

Осталось упомянуть последние два объекта нашего двора. Первый— это длиннющий забор детского сада N175, ограничивающий наш двор слева, а второй — трансформаторная будка, всегда, по счастью, закрытая и потому безопасная. В лучшем случае её использовали в качестве отбойной стенки для футбольного мяча.

Глава 4

Мир вокруг нас

Северной границей нашего двора был теперешний проспект Победы. Уже тогда весьма широкий и с самой настоящей мостовой из крупных гладких камней, вкатанных в землю. Асфальт положили позднее, когда было решено начать строительство Северо-Западного района.

Движение по проспекту было нечастое, машины ездили редко. Из общественного же транспорта иногда проходил какой-то рейсовый автобус, остановка которого распологалась как раз у дома N28 по Краснознаменной, но меня на нём почему-то ни разу никуда не возили. Я подозреваю, что это был либо какой-то пригородный маршрут, куда нам не надо было ездить, либо это был садовый автобус до первого товарищества "Любитель", где нас, понятное дело, тоже никто никогда не ждал.

А ещё дальше за проспектом, говорят, был большой пустырь, который Челябинское автомобильное военное училище использовало как автодром. Но автодром там был недолго. Выполняя наказы ЦК КПСС и лично товарища Хрущева, квартал от улицы Краснознаменной до Свердловского проспекта и от проспекта Победы до улицы Островского быстро застроили пятиэтажными домами.