Пана Запольского Лютик недолюбливал, по обычаю своему не давая себе труда скрывать эту нелюбовь. Следовало признать, что отчим, которого многие матушкины знакомые полагали существом в высшей степени бесполезным — а то и вправду, какой от эльфа в хозяйстве прибыток? — отличался редкостной наблюдательностью и острым умом.

Отчима Евдокия уважала.

И любила.

Родного отца она помнила единственно по карточке, которую маменька, отдавая дань уважения супругу, не спрятала и после нового замужества. Лютик не протестовал, быстро смирившись с негласным присутствием Парфена Афанасьевича в доме.

— Прошлое нельзя спрятать, — сказал он как-то, — с ним можно научиться жить и только...

Тогда Евдокия, которой только-только десятый год пошел, его не поняла.

...а позже поняла, но... говорить легче, чем учиться.

Или ученица из нее дурная?

— Дусенька, тебе бы прилечь, — Аленка разбирала косу по прядке, тесня мигрень. — И перестать думать о всякой ерунде...

— Двадцать пять тысяч злотней — не ерунда, — возразила Евдокия, но все же прилегла, Аленка же, сунув сестрице под голову подушку, села рядом.

— Не ерунда, конечно, — ее гребешок из слоновой кости скользил по мягким волосам. — Но ты слишком много думаешь о деньгах...

Евдокия хотела сказать, что кому-то ведь надо, но поймала насмешливый Лютиков взгляд.

Нет, она вовсе не собиралась упрекать сестрицу в легкомысленном отношении к семейному делу... и Лютика не считала бесполезным, напротив, лучше, чем кто бы то ни было осознавала, сколь многое он сделал...

— А о чем мне думать? — проворчала исключительно из врожденного упрямства. — Об офицерах?

— Почему нет? Согласись, он хорош... почти как Себастьян...

— Даже так?

— Себастьян, конечно, лучше, но...

— Он лучше, потому что ты в жизни с ним не сталкивалась, — Евдокия закрыла глаза, впадая в блаженную полудрему.

Вагон-колыбель.

Напевы колес... и так ли важно, существуют ли на самом деле те залежи меди, в которые предлагает вложиться пан Острожский.

Двадцать пять тысяч злотней потенциальных убытков...

...или злотней недополученной прибыли...

Башенки из золотых монет, которые проступают в воображении, окружая Евдокию. Золото и снова... и далекий голос отчима, напевающий колыбельную. Аленка рядом... и верно, к чему рисковать?

Шахты?

...Серые земли...

...ушедшие жилы и рекомендательное письмо на плотной бумаге высочайшего качества... нервный почерк, скачущие буковки, но маменька руку опознала...

...шахты.

К Хельму их вместе с разлюбезным паном Острожским... хватит денег и для себя, и для Аленки... ей больше нужно, она ведь красавица, каких поискать... и надо с нею мягче, потому что действительно не права Евдокия была, когда за офицера упрекала. Но как объяснить, что боится она, до дрожи в руках, до холода под сердцем.

...Аленка ведь легкая, светлая, как Ирженина искра, и верит всем...

...а уланы — народ лихой, пустоголовый, и с этого офицерика станется Аленке голову задурить, соблазнить и бросить...

...посмеяться над наивною... сказать, мол, сама виновата.

...и все-таки скользкая личность, пан Острожский... матушке надо будет отписаться, чтобы не вздумала с ним дела иметь. Пусть других манит призраком медного богатства...

...Серые земли, Хельмовы... там, что медь, что серебро — все зыбкое, призрачное, в руки возьмешь, а оно туманом и сквозь пальцы... оставит горечь чужого проклятья, а с ним и лихоманку...

Сквозь дрему Евдокия слышала, как Аленка укрыла ее пледом, и шторы сдвинула, спеша уберечь от солнечного света, и что-то говорила Лютику, торопливо, извиняющимся тоном, а он отвечал. Но вот беда, ни словечка не различить...

...сон был золотым.

И в нем пан Острожский, вырядившийся в новомодный полосатый пиджак, раскланивался перед Евдокией, сыпал под ноги медни, но не со знакомым профилем Болеслава Доброго, а с Себастьяновым. Ненаследный князь лукаво улыбался...

...муторный сон. Тяжелый. И примета опять же.

Выбравшись из него, Евдокия долго лежала, прислушиваясь к себе.

Мигрень отступила.

И это само по себе было сродни чуду.

...но маменьке отписаться надобно... а лучше сходить на ближайшей станции к телеграфисту, пусть отобьет предупреждение.

Евдокия встала, оправила юбки и удивилась. Поводов для удивления имелось два. Во-первых, из купе исчезли Аленка и Лютик... а во-вторых, поезд стоял.

Странно.

Если память Евдокии не изменяла — а на память она никогда-то не жаловалась — то ближайшая стоянка должна была случиться в Сокулковице, нынешним вечером. И отодвинув шторки, заботливо задернутые отчимом, Евдокия убедилась, что до вечера далековато.

И то, не могла же она столько проспать?

Евдокия подхватила Аленкин ридикюль и собственный портфель и заодно Лютикову планшетку, по вечной его рассеянности забытую на столе — а ведь в планшетке мало того, что чековая книжка лежит, так и кое-какие финансовые бумаги, свойства весьма интимного, для посторонних глаз не предназначенного.

А если кто заглянет?

Нет, Евдокия осознавала, что конкуренты "Модеста" не столь всесильны, но... зачем рисковать?

В коридоре было тихо.

Сумрачно.

И пахло свежими кренделями, от аромата этого желудок заурчал... а ведь с завтраком не сладилось, из-за конфликту с маменькой, которой пан Острожский с его воздушными замками весьма по сердцу пришелся. Едва вусмерть не разругались. Модеста Архиповна настаивала на том, что поучаствовать в деле надобно, а Евдокиину осторожность называла бабьим переполохом. Дескать, только непраздные бабы каждой тени боятся. А пан Острожский — вовсе даже не тень...

...прохиндей.

А ну как уже обманул доверчивую слабую женщину?

Нет, маменька обещалась без Евдокииного согласия в мероприятие сие не лезть, но вдруг да... Евдокия мотнула головой, отгоняя мрачные мысли. Не столь уж Модеста Архиповна и слаба, хотя порой невместноо доверчива, этого не отнять... а этот, гад, манерами берет, любезностью показной.

Желудок заурчал, опасаясь, что вместо кренделей его ждет пища исключительно духовная, замешанная на финансах и полугодовой отчетности, которую давно следовало проверить, потому как Евдокия подозревала, что новый управляющий Коришвецкой фабрики подворовывает. Конечно, скромно, не наглея, но давно...

...а кренделей хотелось, чтобы пышных, густо посыпанных маком. И молока свежего, с пенкой.

И Евдокия, крадучись, двинулась на запах. Она прижимала к груди портфель и планшетку, в подмышке держала скользкий ридикюль, и радовалась, что никто-то не видит ее...

...в измятом после сна платье...

...простоволосую...

...на ведьму, верно, похожа...

Дверь в каморку проводника была открыта. А сам проводник отсутствовал, зато на столе, накрытом белоснежной крахмально-хрустящей скатертью, на серебряном подносе, лежали кренделя. Именно такие, о каких Евдокия мечтала.

Она сглотнула слюну.

Нехорошо без спроса брать, но...

Румяные, пышные, с корочкой темной и лоснящейся, с маковой посыпкой, и крошечки маковые, не удержавшись на глянце, падают на скатерку.

Кренделя манили.

Запахом. Видом своим... и еще маслице сливочное, правильного желтоватого оттенка, а значит, из хорошего молока сделанное, на тарелочке слезою исходило...

...нехорошо...

И ножик здесь же лежал.

...она не красть собирается, она заплатит... сребня хватит за крендель и кусочек масла?

В животе урчало, и Евдокия, воровато оглянувшись, переступила порог. Ей было и стыдно, и страшно... а вдруг кто увидит? Сплетен не оберешься и...

Никого.

Только кренделя и маслице... и сахарок в стеклянной сахарнице, на три четверти наполненной. Лежат белые куски рафинада... это просто от голода.

...питаться надо регулярно, об этом и в "Медицинском вестнике" пишут, но у Евдокии регулярно не получалось, вечно то одно, то другое... и тут...

— Воруете? — раздалось из-за спины, и Евдокия, ойкнув, подпрыгнула. А подпрыгнув, выронила ридикюль. Естественно, содержимое его рассыпалось... и монеты, и помада, и румяна, которые Аленке были без надобности, потому что не нуждалось ее лицо в красках, и зеркальце, и пудреница, и прочие дамские мелочи, разлетевшиеся по ковру...

— Я... я проводника искала.

Офицер, тот самый, поразивший Аленкино девичье сердце, стоял, прислонившись к косяку, загораживая собой дверь. Помогать Евдокии он явно не намеревался, напротив, казалось, ему доставляет удовольствие и ее смущение, и то, что приходится ползать, подбирая Аленкины вещицы, которых было как-то слишком уж много для крошечного ридикюля.

Поддев носком начищенного сапога катушку ниток — и зачем они Аленке, если она и иглу в руках удержать не способна? — он сказал:

— Как видите, проводника здесь нет.

— А где есть? — Евдокия нитки подобрала.

Не хватало еще добром разбрасываться. И вообще, она — не гордая, в отличие от некоторых. Вопрос же ее пропустили мимо ушей. Офицер покачнулся, перенося вес с одной ноги на другую, и произнес:

— Вы на редкость неумело выполняете свои обязанности. Я бы вас уволил.

— Что?

Евдокия застыла с ридикюлем в одной руке, и парой липких карамелек в другой.

— Уволил бы, — повторил он, издевательски усмехаясь. — Полагаю, вы понятия не имеете, куда подевался не только проводник, но и ваша подопечная.

Подопечная?

Евдокия прикусила губу, чтобы не рассмеяться. Это он об Аленке? И если так, то... за кого он Евдокию принял? Хотя вариантов немного, за компаньонку. Ну или дальнюю родственницу, принятую в дом с тем же расчетом. Что ж, не следует разочаровывать молодого человека... хотя нет, не такого уже и молодого, с виду ему около тридцати, а может и того больше.

Морщинки у глаз возраст выдавали, и сами эти глаза непонятного колеру, вроде бы синие, но... или зеленые? А то и вовсе желтизной опасною отсвечивают.

— Полагаю, — спокойно произнесла Евдокия, закрывая злосчастный ридикюль, — с моей подопечной все в полном порядке.

Она надеялась, что не солгала, поскольку вряд ли бы за то малое время, которое Евдокия дремала, Аленка успела попасть в неприятности. Ко всему с нею Лютик, он же, пусть и личность специфического толку, но в обиду дочь точно не даст.

— А теперь окажите любезность, — Евдокия перехватила ридикюль, планшетку сунула в портфель, а портфель выставила перед собой, точно щит. — Позвольте мне пройти.

Не позволил. Остался, руки сцепил, смотрит свысока, с такой вот, характерной ухмылочкой, с пренебрежением, от которого зубы сводит.

— Милая...

— Евдокия...

— Лихослав.

Хорошее имечко, самое оно для улана.

— Милая Дуся, — он качнулся и вдруг оказался рядом, подхватил под локоток, дыхнул в ухо мятой, оскалился на все зубы... небось, здоровые, что у племенного жеребца. — Мне кажется, мы могли бы быть полезны друг другу.

— Это чем же?

Помимо мяты — ополаскиватель для рта, верно тот, который и сама Евдокия использует — наглого офицера окружало целое облако ароматов. Шафрановый одеколон. И вакса, которой сапоги начищали. Лаванда... терпкий сандал, небось, притирка для волос...

...собачья шерсть.

Показалось? Евдокия носом потянула, убеждаясь, что нет, не примерещилась ей... не шерстью, правда, но собачатиной слегка несет, не сказать, чтобы неприятно вовсе, но... неожиданно.

...а может, он пояс из шерсти собачьей носит? От ревматизму? Или чулки? Помнится, Пафнутий Бенедиктович, маменькин давний партнер, весьма нахваливал, дескать, теплее этих чулок и не сыскать...

Но Пафнутию Бенедиктовичу восьмой десяток пошел, а улан...

...с другой стороны, может, его на коне просквозило или просто бережется, загодя так сказать. И вообще, не Евдокии это дело, если разобраться глобально. Улан же, не ведая об этаких мыслях Евдокии, произнес этак, с придыханием и томностью в голосе:

— Всем, Дуся, всем...

— Да неужели?

— Конечно, но давайте обсудим наши с вами дела в другом, более подходящем месте...

— Давайте, — согласилась Евдокия, высвобождая руку, — но только если вы перестанете передо мной влюбленного жаба разыгрывать?

— Кого? — почти дружелюбным тоном поинтересовался офицер.

— Жаба. Влюбленного... из тех, которые по весне в прудах рокочут.

— То есть, по-вашему, я похож на лягушку?

Какие мы нежные, однако.

— На жабу, — уточнила Евдокия. — Вернее самца, то бишь жаба.

— Влюбленного?

— Именно.

— И в чем же, с позволения узнать, сходство выражается?

А руки-то убрал, за спину даже и посторонился, пропуская Евдокию.

— Также глаза пучите, — она окинула офицера насмешливым взглядом. — И рокочете на ухо, думая, что от вашего голоса любая женщина разум потеряет.

Он фыркнул, а у Евдокии появилось иррациональное желание огреть офицера Лютиковым портфелем. Это от голода.

И нервов.

Нервы же у нее не стальные...

— Что ж, раз разум вы терять не собрались, давайте просто побеседуем... — уходить он не намеревался. — Скажем, о вашей... подопечной.

Ну конечно, не о ценах же на серебро и тенденциях мирового рынка...

...а может, все-таки рискнуть? Нет, нет и нет. С паном Острожским связываться себе дороже. Евдокия не могла бы сказать, что именно ее так отталкивало в этом весьма любезном делового склада человеке. Но не внушал он ей доверия и все тут.

— И что же вам хотелось бы узнать?

— Может, все-таки не здесь? — Лихослав огляделся, конечно, коридор вагона первого класса был подозрительно пуст, но место для беседы и вправду было не самым подходящим. — Прошу... сюда.

Он открыл дверь ближайшего купе, оказавшегося свободным.

— Наедине?

— Опасаетесь за свою честь?

— И репутацию.

— Конечно, как я мог забыть о репутации... — он хмыкнул. — Панночка Евдокия, именем Иржены-заступницы клянусь, что намерения мои чисты...

Прозвучало патетично и не слишком-то правдиво. Но Евдокия кивнула, давая понять, что клятвой впечатлена. А репутация... репутации старой девы немного сплетен не повредит. В конце концов, смешно думать, что будущий Евдокии супруг, сама мысль о котором вызывала желудочные спазмы — или это все-таки от голода? — что этот где-то существующий человек, сделает ей предложение из-за любви. Несколько сотен тысяч злотней в качестве приданого, да пара заводиков, которые маменька обещалась отдать под управление Евдокии, хотя реально она давно уже распоряжалась всем семейным делом, — хороший аргумент ненужным слухам значения не придавать.

В купе пахло кренделями.

И Евдокия, закрыв глаза, велела себе отрешиться от этого сдобного аромата, и видение недоступных отныне, но таких близких кренделей, отогнала.

— Присаживайтесь, — любезно предложил Лихослав, сам оставшись стоять у двери. — И не надо меня бояться, Дуся. Я вас не съем.

— С чего вы взяли, что я вас боюсь?

— А разве нет?

— Разумно опасаюсь, — Евдокия поставила рядом с собой портфель, а ридикюль положила с другой стороны. Главное, ничего не забыть, а то сложновато будет объяснить проводнику, что она делала в пустом купе, и отчего это купе оказалось незапертым?

12345

Предыдущая глава

↓ Содержание ↓