Конец света по-рузацки

Мне было очень интересно знать, кто жил здесь ранее, и я ожидала услышать о какой-нибудь прославленной фамилии из прошлого царской России. Но Нина Павловна безразлично пожала плечами — она этого не знала, хотя и работала тут больше тридцати лет.

Обязанности, которые мне предстояло выполнять, были просты, хотя и занимали практически весь день. Утром рано, часов в шесть, я поднимала девочек — надо было ещё привыкнуть к такому распорядку дня. После завтрака и умывания, мы занимались текущими делами. Потом шли на прогулку. По очереди группы дежурили то на кухне, помогая поварихам, то в прачечной. В-общем, дела были всегда, и всё было так размеренно, так налажено, что мне оставалось только влиться в установленный обычай, что я и делала с удовольствием.

Спустя несколько дней я чувствовала себя так, словно никогда нигде до этого вообще не жила — Рузак затянул меня в себя, и я прониклась его холодной, молчаливой, отстранённой печалью. Здесь всё как будто грезило, и я стала грезить вместе с ним. Вещей, что привезла я с собой, мне не хватало, и добрая Нина Павловна раздобыла мне где-то толстую теплую кофту и большую темную шаль. Когда мы выходили с девочками погулять, то я сама себе казалась какой-нибудь бедной гувернанткой из приюта позапрошлого века.

Я стояла, поколачивая ногами друг о дружку, и рассеянно наблюдала как девочки с тихим оживлением лазают по мелким горкам, что располагались в стороне от главного входа.

Эти странные горки я заметила в первый день, когда только прибыла сюда. На плоском рельефе местности они смотрелись довольно странно, но лишь позже я сообразила, как они образовались. Это всего-навсего занесённые землей и поросшие мхом и лишайником обломки старого строения. Беспорядочные ступеньки, истёртые ногами воспитанниц, составляли как бы уступы этих своеобразных горок, а между ними хаотически торчали столбы, обросшие по верху плотными зелёными шапками мха. Это место и облюбовали девочки для своих тихих игр. Как мелкие серенькие мышки, в своих казённых пальтишках с капюшонами, они сновали с глухими возгласами по этим живописным нагромождениям, выглядывали из-за столбов. Прыгали и карабкались. Мне делать особо было нечего, и я просто рассеянно смотрела за ними, завороженная этой молчаливой вознёй.

Погода стояла на удивление стабильная — ни ветерка, ни дождичка. Полное молчание. Настолько полное, что временами становилось страшно. Даже солнце ни разу не проглянуло из-за белесых высоких облаков. К концу недели я вдруг почувствовала, что потихоньку начинаю сходить с ума. Теперь меня более не трогала та антикварная обстановка, среди которой я теперь жила. Сначала я боялась трогать кресла, чтобы не попортить, но Нина Павловна сказала своим невыразительным голосом, что всё это старье и жалеть его нечего.

Вечера в интернате были не просто тоскливыми, а убийственно тоскливыми. Старомодная Нина Павловна обучала девочек рукоделию, и все они молчаливо вязали или вышивали, когда был свет. А когда не было, то рано ложились спать. Каково же здесь зимой? Теперь мне стало ясно, откуда берутся тут эти громоздкие тёмные шали из грубой шерсти — все девочки наряжались в них по вечерам, когда слабого тепла от батарей не хватало. И меня Нина Павловна приобщила к этому занятию — теперь я тоже по вечерам крутила спицами, вязала высокие носки, которые были тут в любую погоду очень кстати.

В конце дня я забиралась в свою комнату, запирала двери и устраивалась на вычурной кушетке перед камином — с книгой и грогом в большой керамической кружке с откидной крышкой. Да, Нина Павловна научила меня пить грог — она варила его просто бесподобно. Дело в том, что в подвале дома чудом сохранилась коллекция старых вин в тёмных узкогорлых бутылях — они заполняли высокие стеллажи, поросшие подлинной паутиной. Уж как все это дело пережило все революции, национализации и приватизации — ума не приложу. Одно лишь объяснение: провинциальная глушь. Судя по опустевшим гнёздам, местный педагогический состав частенько заливал вечернюю тоску из этих аристократических запасов давно сгинувшего прошлого.

И мне уже казалось, что никакого иного мира больше нет — только этот бесконечный, холодный, молчаливый, нескончаемый Рузак. Его болота, его неподвижный, холодный воздух, его безлюдье и его тоска.

Полусидя на кушетке, с кружкой в руке и книжкой на коленях, прикрытая толстым пледом, я бессмысленно смотрела на языки огня, лениво танцующие за решёткой камина. Пыльный, тусклый свет неровно сыпался с высокой люстры — напряжение колебалось. И я никак не могла понять: о чем же я думаю, были ли у меня вообще какие-то мысли. Я грезила наяву, завороженная этим молчанием, и тенями, прячущимися среди старинной мебели, среди кресел, собранных, как овцы, в стадо. Здоровенные шкафы теснились у стен, и мне казалось, что я на своей кушетке не защищена.

В один из таких вечеров я сообразила, что избыток пространства угнетает меня, и решила, что мне следует составить из шкафов как бы комнату. Тут же я взялась за свой план, но обнаружила, что он почти невыполним — шкафы чудовищно тяжёлые. Мне удалось сдвинуть с места только один, и то со страшными усилиями. Дико запыхавшись, я вытерла рукавом лоб, и обнаружила тут, что за шкафом скрывалась дверь — не такая высокая, как все прочие в этом доме, но тоже с двумя створками. Но у неё не было ручки, только массивный медный брус в качестве засова. Тут я сообразила, что дверь эта никуда вести не может — эта сторона дома выходит на дорогу, а там нет ни одной двери.

Неудача тут же охладила во мне азарт, и я передумала двигать шкафы — затея всё равно невыполнимая. Вернувшись обратно к кушетке, я снова залезла под одеяло. Горячий пот остыл, спина снова стала мерзнуть, но мысли продолжали крутиться вокруг находки. Хотя, конечно, ничего особенного в этом не было — ну дверь ненужная, ну заложили, ну шкафом заставили. Время от времени мой взгляд невольно обращался в ту сторону. И всё мне чудилось, что там, за этой дверью, должно прятаться нечто таинственное, необыкновенное. Само собой стало вычисляться в голове: а ведь углубление, в котором прячется эта дверь, недостаточно глубокое. Наверняка, проем заложили, но не во всю толщину, и должна там, за этой дверью, остаться небольшая ниша. А в нише... тут у меня начинали мелькать перед глазами всякие воображаемые вещи: то явно чудился мне некий ларец, обитый по углам металлом, то вдруг приходил на ум скелет, висящий на цепях. И всякая прочая глупость лезла в пьяную голову.

Наконец, я не выдержала, поднялась со своей кушетки и, закутанная в толстую шаль, направилась к этой двери. Решительно, хоть и с большим усилием, я подняла присохший к петлям засов и сняла его. Я думала, дверь тут же отворится, но нет — она словно приколочена гвоздями. Поискав, чем бы поддеть плотно затворенные половины, я, наконец, решила плюнуть на это дело — глупо это очень! Отправилась на место, допила остывший грог, накрылась одеялом и заснула.

* * *

Я думала вначале, что ни с кем особо тут дружить не буду — не хотела привязываться. Но получилось как-то само собой, что я стала выделять одну из девочек. Была она среди прочих особенно печальна. Невысокая, худенькая, бледненькая, лет двенадцати, и тихая такая — тише всех. Другие девочки иной раз расшалятся, когда бегают на этих горках, а она всё жмётся возле меня. То ли ищет внимания, то ли просто по робости натуры. Но я тоже привыкла к ней и стала выделять её среди прочих. И то хорошо, что соперничества между воспитанницами не было, и никто ей не шпынял за то, что именно её я посылала по разным поручениям. Сейчас мне это кажется чем-то странным, какой-то зашибленностью, что ли. А тогда радовало, что хоть с детской агрессией мне не приходится встречаться.

Вот так и получилось, что она частенько приходила ко мне, чтобы помочь убираться в комнате и выметать пыль среди всех этих многочисленных кресел, толпящихся вокруг пятачка, где я устроилась. Звали её просто — Катя, а фамилию уже не помню. И вообще, весь этот период остался у меня в памяти, как тяжёлый, мрачный сон.

В один вечер я расположилась на вечерний отдых у себя. Катя задержалась у меня — сначала убиралась, потом села посмотреть картинки в книжках, да так и задремала. Мне жаль было её будить — она так трогательно прикорнула возле меня на большом диване. Накрыла я её пледом вместе с книжкой — пусть, думаю, тут спит. Какая разница? Диванов тут полно — на любом располагайся. А сама ещё сидела с книгой — ловила последнее тепло из камина. Завернулась в одеяло поудобнее, ноги поставила на пуфик и тоже закрыла. Тепло мне, сонно. И не заметила, как задремала.

Со мной и раньше так бывало: кажется мне, что я не сплю, и наблюдаю нечто странное. И мозг находит этому какое-то объяснение. А потом вдруг обнаруживаю, что я заснула. Проснусь, и думаю: правда это было или все же показалось? И вот чудится мне, что я не сплю, но вроде бы как грежу. Вижу Катю — как она во сне тихонько привалилась ко мне, головку свою тёплую мне положила на плечо. До сих пор помню её гладкие волосы странного мышиного цвета. Мне было жаль её будить, и я продолжала сонно щуриться на огонёк.

Тьма в углах сгустилась, шкафы как будто надвинулись со всех сторон, кресла сбились в стаю, дубовый потолок вообще скрылся во тьме. Воздух неподвижен и холоден, как всё в этом большом доме. И я как будто одна осталась на всем свете — маленький островок впавшего в прострацию сознания.

И вот чувствую я щекой — лёгкий сквознячок как будто. Пронёсся и затих. Я думаю: ветер, что ли, поднялся? Хорошо бы ветра немного — разогнать тусклую болотную скуку. Повернула голову и посмотрела в окно, а там темень за стеклом. Хоть бы и дул где ветер — всё равно не будет видно. Нет деревьев ведь, ничего нет.

Я повернула голову обратно и думаю: как бы потихоньку выбраться с дивана, чтобы Катю не потревожить. Пусть ребёнок спит. А я бы на кушетке своей любимой прилегла. И краем глаза вижу: движение какое-то. В моей комнате движение.

Кто ж тут может двигаться? Ни кота, ни собаки у меня нет. И вообще, странно — в Рузаке нет животных. Ни в городке я не видела собак и кошек, и даже птиц не было. И тут ведь птиц нет. Странно это как-то.

Но я не особо встревожилась — подумала, что это обман зрения. Или сонное видение. И уже хотела потихоньку выбираться с дивана. А с другой стороны, надо оно мне? Я ведь могу и тут поспать. Так и осталась я на месте — все мои намерения ни в чем не выразились. Сижу и смотрю сонно в никуда. И думаю: а свет-то надо выключить — чего он всю ночь гореть будет. А лень вставать — вылезать из-под тёплого одеяла, идти среди кресел к выключателю. Надо, надо, говорю себе. А сама и с места не трогаюсь. Так с открытыми глазами и погружаюсь в сон.

И тут вдруг тихий, но отчётливый стук со стороны стены. Как будто что-то легкое уронили.

"Наверно, наверху девочки никак не угомонятся", — тягуче притекла успокоительная мысль.

Последующий скрип заставил меня вздрогнуть. Я хотела повернуть голову на звук, и не смогла — как будто что-то не давало. Сердце моё странно замерло в груди, а сама я словно окаменела. Но страх отпустил так же быстро, как и захватил меня. Дверца какого-нибудь шкафа отворилась! Мебель же старая, рассохлась! Да вообще удивительно как они тут все не скрипят ночами! Да, в самом деле, удивительно — стоят всегда так тихо, словно наблюдают за мной...

И я уже хотела закрыть глаза, которые так и молили об отдыхе. Но слабый, осторожный звук шагов помешал мне. И тут длинный язык сквозняка прошёлся по моему лицу. Моё сознание как будто раздвоилось: одна часть умирает от необъяснимого иррационального страха, а другая отстранённо наблюдает за мной со стороны. Вот я вижу своё побледневшее лицо с неподвижными глазами, вижу девочку, мирно спящую рядом со мной. И, странное дело! — вижу луну в окне! Небо какое-то непривычно тёмное, какого я не наблюдала в Рузаке ни разу, но совершенно без звезд. Таким небо бывает в городе, когда закопчённая атмосфера гасит слабые небесные светлячки. Но луна, она-то была какая-то непривычная! Маленькая, бледная. Даже не луна, а месяц, да, именно он! Не сразу поняла я, в чем тут дело, и лишь потом до меня дошло: половинка круга смотрела срезом вверх. Не как привычно в наших широтах — луна убывает сбоку, а тут бледная серебристая чаша смотрела вверх.

Не успела я это осмыслить, как нечто новое привлекло мое внимание, и я не заметила, как вернулась в нормальное состояние — теперь я наблюдала за происходящим из своего тела, как оно и положено.

Сомнамбулические ощущения не оставили меня, и вот я вижу как некие тени двигаются по комнате. Я по-прежнему не могла даже взгляд перевести и оттого вилась в моей голове мысль, что всё увиденное мною — сон. Да, видела я как они вышли из той самой двери. Она была открыта — обе створки нараспашку. Но как я это видела — ума не приложу, потому что не то что головы, глаз я не могла перевести. Они шли гуськом, один за другим — аккуратно и ловко пробирались между креслами. Их было, наверно, человек восемь. Подростки лет пятнадцати-четырнадцати, одетые в необычные одежды.

Помнится мне, как была я с мамой однажды в Ленинграде и там посетила Эрмитаж. Помню там картину (а художника не помню!) — называлась "Мальчик в голубом". Такой холодно-надменный отрок с гладким лицом и большими тёмными глазами. Аристократ, наверно. Вот такие мальчики и шли по проходу между кресел. Они двигались на выход из комнаты. И тут я вспомнила, что дверь-то я и не заперла. Ключ торчал в двери, но замок не был заперт. Я же не собиралась засыпать вместе с Катей.

Эти ребята, очень непохожие на знакомых мне подростков, такие чинно-степенные, такие важные, скользили в тусклом электрическом свете мимо меня и делали вид, что не замечают нас с Катей. Только глаза чуть скашивали в сторону. Так же безмолвно первый отворил дверь и выплыл в коридор. За ним второй, третий. И лишь последний, проходя мимо моего дивана, чуть повернул лицо в мою сторону. Глаза у него были блестящие, большие и тёмные, как у того мальчика на портрете. И он так хитренько улыбнулся взглядом: мол, а я знаю, что ты меня видишь!

Едва последний вышел, я перевела дух. Очнулась и завертела головой. Дверь в комнату была закрыта. Та глухая дверь тоже была закрыта. Месяца в окне не было.

Трепеща от пережитого потрясения и мысленно благодаря неведомо кого за то, что это был лишь сон, я выскользнула из-под одеяла и поспешила ко входной двери. Два раза повернув массивный ключ в скважине, я успокоилась, вернулась к столику, подобрала упавшую книгу, положила обратно и тут же сверху положила ключ, чтобы утром не искать его. Но встревоженное состояние так просто не оставило меня, и я направилась к двери в стене, чтобы закрыть её на засов — тогда ночные кошмары не будут сниться.

Засова не было. Я отлично помню, как днём сняла его с петель и положила на пол возле стены. Теперь его там не было. Ничего не понимая, я заглянула в щель за шкафом, осторожно отодвинула свёрнутый в рулон ковер. Засова не было. Его не было нигде.

Наконец, я устала и решила лечь спать. Никуда он не денется, этот дурацкий засов. Завтра разберусь.