Лукоморье. Наброски. Глава 24.

Поэтому после посещения этой внезапной мысли Вася крепко для себя решил: максимально по возможно держать себя в чистоте и опрятности — кто знает как оно повернётся.

Юноша вошёл в горницу. Заботливо уложенный заплечный мешок был уже собран и мать аккуратно укладывала небольшую котомку с едой.

Авдотья грустно посмотрела на сына, но промолчала. Она поняла, что Вася не отступится и все уговоры уже бессильны. Поэтому она старалась смириться с предстоящим и уговаривала себя держаться.

Вася не знал как ему поступить. Если он сейчас подойдёт и обнимет мать, то это может быть последним камушком, который переломит материнский стержень, благодаря которому она могла держаться, а просто сухо проститься с ней, словно уходит на обычное дежурство не позволяла душа, которой он был на всю жизнь, что бы ни случилось, приязан к матери. С дедом было проще. С ним можно было не сдерживать себя. Он крепкий и сдюжит. А матушка...

От непростых раздумий парня спас дед. Услышав скрип входной двери, мельком подумав о том, что так и удосужился смазать петли, хотя матушка не раз напоминала ему об этом, юноша обрадовался тому, что всё теперь должно пройти чуть легче. Дед пришёл пораньше, чем рассчитывал Вася. Может быть он сделал это специально, да скорее всего, так оно и было.

Пахом всё понимал и поэтому спешил как мог. Вот только жаль, что ноги слушались всё хуже с каждым годом, но это не останавливало бывшего сотника, хотя Пахом всегда говорил внуку, что бывших сотником не бывает. Если бы пришла такая нужда, старик многократно уверял в этом внука, что вскочил бы на коня, пусть даже это прошло бы не так лихо, как сорок лет назад, и взял бы в руки верную нагайку, висевшую на стене. Хотя не разу в жизни пахом не воспользовался ею по назначению — кони, ходящие под сотником никогда не испытали её действия на себе, итак прекрасно слушаясь команд хозяина. Зато в умелых и крепких руках сотника Пахома она превращалась в страшное и сметающее всё на своём пути оружие, приводившее в ужас тех, кому приходилось с ним сталкиваться и видеть его в действии.

Тем не менее, дед успел. Как всегда. Вася всегда восхищался таким его качеством как никогда и нигде не опаздывать. Не взирая на возраст, непогоду и на любые сложности старик ни разу никуда не опоздал. Вот и сейчас он пришёл как никогда вовремя.

— Что за грусть-печаль в доме? — прогрохотал голос Пахома. — Всё, хвала Господу, хорошо.

— Да что же хорошего? — не сдержалась Авдотья.

— Не гневи Бога, — рявкнул дед. — Что ты парня уже в гроб кладёшь? Совсем сдурела? Вот живой и здоровый и даже местами мордат.

— Так ведь, что будет — то? — глаза Авдотьи наполнились слезами.

— Что должно, то и будет, — отрезал Пахом. Лично я собираюсь скоро вновь обнять внука. А у тебя, коли другие планы, то я сразу ухожу.

— Мама, деда! — взмолился Вася. — Перестаньте! Я Вас обоих тоже люблю. Но, пойми, матушка, не могу я иначе. Значит, так и предрешено. У меня тоже другие планы на жизнь, — прогорил он неожиданно твёрдо, и в голосе его прорезалась сталь. Старик глянул на внука с уважением. Авдотья — с немым ужасом. Точно такие же нотки в голосе прорезались каждый раз у её мужа. Сын пошёл в отца. Женщина вздохнула. Уж коли так, то ничего не поделаешь. Знать, яблочко от яблоньки недалеко упало.

— Ты любишь её? — тихо спросила Авдотья, глядя на сына, и понимая, что разговаривает сейчас не с Васяткой, которого помнит крохой неразумной, а с взрослым мужчиной, крепость характера которого она старалась не замечать.

— Глупые вопросы задаёшь, Авдотьюшка, — проговорил Пахом. — Как будто, не видешь?

Вася по очереди обнял мать и деда и вдел руки в лямки мешка, чтобы он оказался за спиной.

— Пора! — проговорил юноша, ещё раз слегка обнял родичей и вышел из терема.