— Ничего себе, у нее топор в руке, а я 'не бойся'... — бормотал он по пути. — У меня только нож, да и тот паршивый, супротив топора с таким соваться смысла нет, и не важно, что тот у девицы в руке... А рука-то, сразу видать, уверенная, не дрова колола хозяйка, ох, не дрова...

— Хватит чушь нести, — велела я, распахнув двери в свои покои. — Входи. Надеюсь, блох у тебя нет?

— С утра не было, — вздохнул он, пытаясь разглядеть, куда ступает. — И мылся я третьего дня. В речке. А вчера в ручье умывался, да...

— Я тебя не в постель зову, — фыркнула я и поставила фонарь на столик. — Впрочем, ты и не согласишься.

— Почему это? — сразу заинтересовался бродяга. — Ты, хозяйка, молодая, фигура... м-м-м... Волосы вон какие, ниже пояса, чистый шелк! Вот лица не видел, и...

— И не надо, — резко оборвала я, усаживаясь в кресло. — Присядь. Вон там табурет. В графине вино, стаканы рядом, налей себе, если хочешь.

— Ты же сказала, что хмельного не пьешь! — припомнил он.

— Не пью, — согласилась я. — Родственники... хм... присылают мне лучшие вина к праздникам, а я выливаю их в окошко.

— Отчего так? Отравы боишься?

— Нет, — помедлив, ответила я. — Себя. С вином слишком легко забыться... и забыть о том, что я должна сделать.

— И что же? — негромко спросил бродяга.

— Ты не захочешь этого знать, — усмехнулась я. — Промочи горло и говори! Хотя постой... сперва скажи: слыхал ли ты когда-нибудь о принцессе Жанне, а если да, то что именно?

Бродяга задумался, прихлебывая вино, как воду.

— Слыхал, — сказал он, наконец. — Но не в этих краях. Тут правят король Рикардо с королевой Аделин, а принцесса только одна — их дочь, Эмилия.

— И что же говорят в других краях? — я невольно прикусила губу.

— Ну... у старого короля Эмиля было две дочери, но не было сыновей, так что после его смерти трон занял зять, муж Аделин, — ответил бродяга, — этот вот самый Рикардо. Король его благословил и передал власть еще при жизни, вроде как посмотреть хотел, как зять справится, посмотрнл, значит, а вскорости помер. Ну а про вторую принцессу ничего толком не говорят. То ли замуж ее выдали в чужие края, то ли она вовсе померла, никто не знает, я и имя-то только от тебя услышал, хозяйка... А оно вон как!

— Ясно... — сказала я и замолчала. — Значит, я была права, и он действительно владеет... чем-то.

— О чем это ты толкуешь? — осторожно спросил он.

— Хочешь знать? Я расскажу, — усмехнулась я. — Или ты все еще боишься виселицы?

— Боюсь, хозяйка, да только любопытство сильнее, — серьезно ответил бродяга, допив стакан. — Мне так и так своей смертью помереть не придется, накуролесил я изрядно, чего ж мне терять? Погоди, налью себе еще глоточек, вино знатное...

Он зазвякал пробкой графина, а я, помолчав, сказала:

— У отца в самом деле были только две дочери, я и Аделин. Папа хотел сына, наследника, но... Почему-то мальчики или рождались мертвыми, или не доживали до года. Словом, когда на свет появилась я, он взялся воспитывать меня, как сына, потому что твердо решил — раз у него не может быть сыновей, то престол унаследую я, а мой супруг будет не более чем принцем-консортом. Ты знаешь, кто это? — спохватилась я.

— Муж королевы, да? Ты не переживай, хозяйка, я не вовсе уж пенек лесной, много где бродил и много чего слышал, — усмехнулся он. — А если слово незнакомое скажешь, так я спрошу, что оно значит, не облезу.

— Хорошо, — кивнула я. — Характер у меня оказался и впрямь не девичий. Отец часто повторял, мол, мальчишкой бы мне родиться!

— А сестра?

— Аделин? Она двумя годами моложе, и вот она-то — настоящая принцесса, какими их описывают в сказках, — невольно улыбнулась я. — Когда отец учил меня ездить верхом и сражаться, заставлял читать скучные кодексы и разбирать жалобы землевладельцев, учить иностранные языки и разговаривать с послами, сестра вышивала, музицировала и брала уроки танцев. Конечно, и она знает несколько языков, умеет поддержать светскую беседу и знает, на каком берегу Великого моря живут люди с черной кожей, а на каком — с красной или желтой, но...

— На трон такую не посадишь, — заключил бродяга. — Ну... чтоб сама распоряжалась, а не была вроде этой... как же ее? А! Куклы такой, которую актеры в балаганах за веревочки дергают! Красивая, в шелках да золоте, только сама ничего делать не может.

— Именно, — проговорила я. — Аделин прочили в жены одному князю из-за гор. Он был вдвое старше неё, но оно и к лучшему... Король очень уважал его отца и самого князя и говорил, что если и может доверить кому-то свою малышку Аделин, так это сыну доброго друга, Саннежи. Да и сестре он нравился: князь был умен, привлекателен, умел веселиться, женщины его обожали, а страна его процветала...

— А почему ты все время говоришь о нем 'был', хозяйка?

— Потому, что Саннежи умер, — обронила я. — Несчастный случай на охоте, так сказали. Случилось это сразу после того, как он собрался присвататься к Аделин.

— Думаешь, его нарочно?.. — бродяга выразительно чиркнул себя пальцем по горлу.

— Думаю, да. Чтобы в один день на охотников вынесло взбесившегося кабана, любимый конь князя, много раз видавший и не такое, вдруг перестал слушаться хозяина, а тот, прекрасный наездник, способный укротить самую дикую лошадь, не удержался в седле и угодил на клыки тому кабану... — я покачала головой. — Что-то слишком уж много совпадений.

— Ты так говоришь о нем, хозяйка, словно... — он умолк.

— Да, я предпочла, чтобы Саннежи женился на мне, а не на Аделин, — вздохнула я. — Но... мы с ним были слишком похожи. Я ведь сказала — отец воспитал меня как единственную наследницу. Я не стала бы слушать приказов мужа и не позволила бы ему править своей страной, а князь не удовольствовался бы ролью моего помощника. Впрочем, — добавила я, — кого бы я ни взяла в мужья, мой наследник все равно был бы только моим, неважно, кто его отец! А уж на это Саннежи бы не согласился, уверена... Он говорил мне, что берет в жены Аделин только потому, что она похожа на меня. Жаль только, не выйдет скакать бок о бок на охоте, вместе обсуждать дела и...

Я махнула рукой и добавила:

— Если бы у отца был сын, я стала бы женой Саннежи, и все были бы счастливы. Князь ведь знал меня с детства, и ему было все равно, как я выгляжу.

— Это ты о чем? — не понял бродяга.

— Потом скажу, если к слову придется, — махнула я рукой. — Налей и мне... В кои-то веки выпью глоток...

Он поставил бокал на столик подле моего кресла и вернулся на свое место. Я отпила немного, скривилась — совсем забыла вкус вина, а это вдобавок оказалось на редкость кислым, — и продолжила:

— Но это случилось недавно... Когда же мне сравнялось четырнадцать, случилось другое несчастье. В тот раз никто не умер... хотя иногда я думала, лучше бы умер! У меня и прежде был тяжелый нрав, а после этого он сделался еще хуже...

— Погоди, хозяйка, я не понял, — помотал головой бродяга. — Что за несчастье? С кем? Что князь на охоте погиб, это я уловил, а другое — оно раньше случилось?

— Я же сказала, мне сравнялось четырнадцать! — нахмурилась я.

— Так... это с тобой? — негромко спросил он. — Верно, ты же сказала, мол, князь говорил, ему все равно, как ты выглядишь! Что же такое...

— Подойди поближе и посмотри, — сказала я, разворачивая фонарь. — Не бойся, я не кусаюсь. Могу даже руку с топора убрать.

Он подошел и всмотрелся в мое лицо, а я наконец получше разглядела его самого и поразилась: прежде мне не доводилось видеть такой наружности! На смуглом лице моего ночного гостя глаза казались бездонными провалами, и если бы не отражавшийся в них огонь, немудрено было испугаться! А волосы у него оказались темно-рыжими, никогда не видала таких. Просто рыжих людей предостаточно, вон, взять хоть мою кухарку, но такого глубокого медного цвета (на солнце, наверно, лохмы бродяги казались огненными) я не встречала. Темные брови и щетина при этом выглядели странно. Хотя... отец мой был светловолос, а борода у него росла каштановая.

— Я понимаю князя, — выговорил бродяга, сглотнув и попятившись.

— О чем ты?

— Такая красота...

— Да о чем ты? — прищурилась я. — Какая еще красота, где ты ее разглядел? Нет ее, слышишь?! Скоро семь лет, как ее не стало, с тех самых пор, как на охоте издыхающий волк вцепился мне в лицо, когда я наклонилась за трофеем!

— Не кричи так, хозяйка! — грубая ладонь зажала мне рот. — Слуги понабегут, чего доброго... Ну... ну... теперь-то уж что толку плакать, былого не воротишь...

'Вовсе я не плачу! — хотела я сказать, но осеклась, а вслед подумала: — Нельзя мне пить вина.'

— Скажи спасибо, глаза целы остались, — продолжал он, — а прочее... и так понятно, до чего хороша ты была. Я нынешнюю королеву, Аделин, то есть, только на портретах видал, ну да те портреты трактирные... мазилы соврут, недорого возьмут. Ан теперь гляжу — и впрямь вы с нею похожи!

— Сестры же родные... — выговорила я, когда отпустил спазм, сжавший горло. Дожила, распустила сопли перед каким-то бродягой! — Я была Умницей Жанной, еще не Мудрой, рановато, а вышло... Отец неуклюже шутил, что в историю я войду как Безобразная Жанна, и что лучше быть умной, чем красивой... Прекрасное утешение для девицы на выданье, не правда ли?

— Но ты же не сдалась, хозяйка? — серьезно спросил он.

— Конечно, нет. Жанна — не из тех королев, что удаляются в изгнание своею волей, — прищурилась я. — И мое уродство ничего не меняло. Тот, кто захотел бы стать моим принцем-консортом, не поглядел бы на мое увечье, будь я даже хрома и горбата! А что до прочего... Вроде бы простолюдины говорят: в темноте лица не видать, а если что, можно подол на голову накинуть?

— Еще и не такое говорят, — заверил бродяга и с сожалением вылил из графина последние капли в свой стакан. — Но что же дальше?

— К нашему двору прибыл принц Рикардо, — проговорила я. — Милейший и умнейший юноша. Отец сказал как-то — а чувство юмора у него было, увы, ужасное, — что неплохо бы нам с ним сойтись, но я могла выбирать и отказалась от такого союза наотрез.

— Хм... это что ж, принц был прекрасен лицом и телом, но дурак дураком?

— Наоборот, он оказался горбат, на лицо не слишком хорош, вдобавок сильно хромал, но зато славился умом, — фыркнула я. — Да и земли у него были богатые. Когда он посватался к Аделин, поняв, что моего согласия не дождется, та пришла в ужас: после красавца Саннежи (пусть она и знала, что он любит не ее) — хромой горбун Рикардо? Но она до странного быстро смирилась, хотя нрав у нас похож. Если бы отец воспитывал и ее, как меня, из нее мог вырасти тот еще сорванец! И все бы ничего, но...

— А ваша мать? — перебил бродяга.

— Она к тому времени уже ушла к Создателю.

— Вон оно что... Мать-то, наверно, заметила бы, что с дочкой неладно!

— Может быть, но что проку? Она не осмелилась бы спорить с отцом.

Странное дело, я и не заметила, что бродяга устроился на полу у моих ног, а сама я позабыла о топорике!

— А что потом? — спросил он, как ребенок, требующий продолжения страшной сказки.

— После помолвки Аделин отец как-то охладел ко мне, — неохотно произнесла я. — Я не сразу это заметила. И что бы там ни говорили о моем характере, я была рада за сестру, мне показалось, она разглядела за невзрачной внешностью Рикардо истинную суть и позабыла о его горбе и прочем...

— Похоже, суть оказалась не совсем... хорошей, — обронил бродяга.

— Как рассудишь? Рикардо сделался душою нашего общества, увечье его, казалось, вовсе не стесняло, — покачала я головой. — Стоило поговорить с ним недолго, и человек забывал, что перед ним хромой горбун!

— Может, потому, что он сам об этом не помнил?

— Наверно, — подумав, согласилась я. — Он был таким с рождения и привык... А я старалась скрыть... вот это, но только сильнее привлекала внимание. А чем больше на меня показывали пальцами, тем больше я злилась, и...

— Ты уж сказала, что нрав у тебя не медовый, да это и так видно! — негромко рассмеялся бродяга. — Дальше-то что?

— Дальше... — Я прикрыла лицо рукой, хотя что толку? — Отец пригласил на конную прогулку принца Рикардо, а не меня. Когда я сказала, что тоже хочу поехать, отец ответил — у них мужской разговор. Он начал обсуждать с ним дела нашего королевства, а меня не звал, я узнавала об этом от слуг, и то не всякий раз — им запрещено было болтать. Чем дальше, тем сильнее отец отдалялся от меня, но когда я спрашивала напрямик, что с ним, в чем дело, лишь недоуменно разводил руками и отвечал: Рикардо советуется с ним, как с будущим тестем, потому что опасается не справиться со своим королевством...

— Своим — это твоим, значит?

— Именно, — кивнула я. — Потом была свадьба. Аделин сияла, отец тоже выглядел счастливым, а вскоре занемог. Именно тогда он сказал, что передаст престол Рикардо, а не мне, как собирался!

— Ну, это удар под дых, — серьезно сказал бродяга.

— Верно, — согласилась я, припомнив тренировки.

Там никто не думал о том, что я принцесса, я ничем не отличалась от мальчишек! Наверно, отец все-таки не велел бить меня в полную силу, но мне и того хватало, и я помнила, каково это — когда из тебя вышибают дух. Точно так я себя почувствовала, услышав отцовские слова.

— Я пыталась поговорить с ним, образумить, но отец твердил одно: в беде меня не оставят, королевство не пропадет, у него будет хороший правитель, чего еще желать? Он повторял это снова и снова, особенно когда ему начала изменять память, и он называл меня то Мадлен, как маму, то Аделин... — Я отпила еще вина и добавила: — Моего имени он так и не вспомнил. Ну а вскоре он умер, и на трон, согласно его последней воле, вступил Рикардо об руку с моей сестрой. Он был так добр, что дозволил мне удалиться в это уединенное поместье и здесь оплакивать отца. Три года я его оплакиваю, но ничего не могу поделать!

Видно, ярость в моем голосе заставила бродягу проснуться.

— А что ты хотела сделать, хозяйка? — спросил он, зевнув. — Оно понятно, на кону королевство, только у тебя, я смотрю, даже людей своих нет?

— Нет... — произнесла я. — Были... десяток или два, те, что знали меня еще Умницей Жанной, но после той охоты я разогнала всех. Безобразная Жанна никого не любила и никто не любил ее. Разве что отец, но он умер.

— А сестра?

— Она всю жизнь мне завидовала, — ответила я. — Мы были одинаково красивы, только отец учил меня тому, чему обычно не учат девочек, брал с собою на охоту, на посольские приемы... Он переодевал меня пажем, будто никто не мог догадаться, кто я такая! Даже за море он меня взял, и, хоть меня тошнило всю дорогу, я ни на что не променяла бы это путешествие! И я была вольна выбирать себе мужа, это мне должно было достаться королевство, и...

— Но красоты-то твоей не стало, — обронил бродяга.

— Отец от этого не стал любить меня меньше, — покачала я головой. — Нет, нет. Если бы не он, я бы вконец озлилась тогда, но... он изменился только в последний год своей жизни, после появления Рикардо, ручаюсь. К тому времени я уже перестала бить зеркала... хотя ненавижу их по-прежнему. Дело не в красоте.