Часть 2

Еще семь дней по приказу Тихона Сергеевича добросовестно описываю дедовы истории. К концу каждого дня рука болит от ручки, но компьютерам в этой конторе не доверяют. Подозреваю, что помимо самих данных, Милославский проверяет еще и Митьку, все ли тот выложил, но глупо считать нашего деда недальновидным. Все, что можно слить, он обозначил, уж не знаю как. В мозгах словно лампочка загорается напротив каждого случая: красная — оставить в семье, зеленая — сдать государству. К примеру, все тайные счета обозначены красным, что в какой-то степени верно — деньги это были лично Елизара Андреевича, а, значит, являются Митькиным наследством. А вот агентов сдаю почти всех, кроме тех нескольких, что уже будут братовыми. И так во всем. Интересно, как можно было добиться такого эффекта? Явно маменькина работа, старик жизнью не владел, надо будет потом уточнить у родительницы. Полезный навык.

И считаю, считаю дни. Вся эта тягомотина, раз не удалось по-хорошему, мне сейчас на руку. Будущих дворян, конечно, проверяют, но есть крохотный такой нюансик — проверкой занимается ЕИВ СБ с заклятым товарищем-конкурентом Милославского — Лопухиным-Задунайским во главе. Это, кстати, то ли шурин, то ли зять знакомого мне князя, не совсем разбобрался в степени родства. А учитывая, что искал меня Тихон Сергеевич исключительно ради архива — вряд ли он поделился с ними информацией. Так что есть огромная вероятность, что прошение идет своим чередом по инстанциям, а это занимает в среднем две недели. Если Орбитин не соврал и выполнил свою часть сделки, то примерно к 10 июля указ должен быть подписан. Но хотя бы пару дней лучше выдержать.

Новый разговор с главой ПГБ состоялся уже у него в особняке. По случаю окончания писанины меня выпустили из опостылевшей гостиницы, но не на волю, как мне хотелось бы, а вежливо, но твердо сопроводили в личное жилище императорского советника. Там, наконец, встретился и с Митькой, гостившим у Милославского, и с матерью. Ох, и наговорились же!

У Митьки восторг от всего. Как бы мать о нас ни заботилась, но устроить в Царскосельский лицей было не в ее силах. А тут тебе все известные фамилии, еще и Морозовы осторожно им интересоваться начали. Конечно, не все так гладко у него, как он рассказывает — есть свои проблемы, но в целом он доволен поворотом судьбы и перемен не ищет.

Дождавшись, когда мать уедет на дежурство, братишка вытащил меня в сад, где долго собирался с духом, прежде чем перейти к серьезному разговору.

— Короче, Горыныч, тут такая тема... Даже и не знаю, как сказать, — кажется, я догадываюсь, что за новость у него.

— Скажи, как есть.

— Как есть?.. Хорошо... Мы не родные братья... — набрался, наконец, он храбрости.

— Знаю.

— Откуда? Мать рассказала?!

— Нет, не она. Сам докопался, случайно, правда. Ну, а потом уже, конечно, к матери разбираться пошел. Вот тогда она и подтвердила. Глупо отпираться было, когда у меня фотографии на руках были.

— Что за фотографии?

— Свадебные твоих родителей. В архиве к брачному договору приложены были.

— Жаль, не знал. Дед говорил, ни одного изображения не осталось, — Митька тяжело вздыхает, — Да и отцовских-то: раз-два и обчелся.

— Я откопировал. Приеду в Москву — вышлю.

— Вот об этом-то я и хочу с тобой поговорить. Милославский тебя не отпустит.

— Догадываюсь. А ты?

— А вот тут, Горыныч, собака и зарыта. Я сейчас — несовершеннолетний и под опекой Тихона Сергеевича. Матери опеку он возвращать не спешит. Ты не думай, меня тут все устраивает — я для себя выбрал. Милославский не вечен, лет через пятнадцать-двадцать на покой уйдет. Пока он мне покровительствует, успею вес набрать. Плюс Морозовы хотят меня в клан вернуть, хотя бы через женитьбу, так что с их стороны тоже протекция ожидается. До главы приказа, может, и не дорасту, а вот до его заместителя — запросто.

— Но?.. — неспроста же брат этот разговор затеял.

— Стану я Морозовым или нет — это вопрос отдаленного будущего, а Милославский есть здесь и сейчас. И если ты останешься, Тихон Сергеевич тебя вперед двигать будет. А мне, как понимаешь, это невыгодно. Ни сейчас, ни потом, — честно, как на духу, признается Митька.

— С чего ты взял, что так будет? Мне он ничего такого не говорил... — удивляюсь выводам брата — вряд ли Милославский с ним эти перспективы рассматривал.

— Подслушал. Он с помощником обсуждал планы на тебя. Все восхищался, как ты в училище заговор заподозрил на одних косвенных. Все ведь видели, что там творилось, но никто таких выводов не сделал. Даже я, — Митяй остановился под яблоней и стал нервно обдирать с нее листочки, — И скрывался ты потом сам долго, если б тебя девка твоя не сдала — мог бы и дальше жить как жил.

— Да не особо сладко мне жилось, расскажу потом как-нибудь, но я тебя понял. И за честность спасибо, я это оценил, — пришел мой черед задуматься.

Вот уж не ожидал, что Митьке мой уход на руку окажется, но его резоны мне ясны. Не будет меня — его карьера может лучше сложиться, если он правильно понял своего патрона. А учитывая, что я как раз не горю желанием служить в этой структуре, то никакого отторжения позиция брата у меня не вызвала. Наоборот, по-моему, было бы гораздо хуже, если б он злобу втихаря затаил, да подставил потом как-нибудь.

Пока я думал, Митька общипал еще несколько веток и теперь старательно отламывал лысые прутья. Обоим нам нелегко давался этот разговор.

— Я в ПГБ никогда не хотел, — вполголоса признаюсь, — Это вы с дедом всегда на одной волне были, а я просто за вами тянулся. Так что с моей стороны конкуренции тебе не будет, — мой черед собираться с духом, — Митяй, я все сказать боялся, не знал, как ты воспримешь... Я прошение на свой род подал. Как раз в тот день, когда меня взяли.

Митькины глаза зажглись озорным огоньком.

— А Тихон Сергеевич знает?

— Да кто ж его знает, что он знает, а что нет? Но если все по моему вышло, то я уже пару дней, как совершеннолетний и твоему роду не принадлежу. Вот так-то, брат.

— Так это же отлично! Ты счета ему, надеюсь, не сдал?

— Нет, ты что! Это ж твое наследство. Да и что-то вроде блокировки там похоже стоит, даже вспоминать неприятно.

— Это хорошо. Значит, слушай и запоминай: счета в Германском и Русском — твои. Считай, это мой подарок тебе, раз ничем в жизни не помог.

— Митяй! — обнимаю брата, — Митяй, мне бы так и так в жизни самому пробиваться пришлось бы. Не бери в голову! За деньги спасибо, конечно, но ты ведь знаешь, что твой дед мне как родной был. И ты мне брат, что бы там не говорили. И знай, что на меня рассчитывать всегда можешь: чем смогу — помогу. Кто теперь знает, от чего дед меня прятал?..

— Спасибо, Горыныч. Я все боялся, что ты обидишься. А от чего прятал — не знаю. Может вообще, просто мать пожалел? Я ж сам об этом узнал, только когда он умирать собрался.

— Пожалел... Сам-то в это веришь?

— Не знаю, у него же теперь не спросишь.

Есть у меня, у кого спросить, но это вопрос не сегодняшнего дня. А сегодня ждет меня еще один серьезный разговор. Как бы выдержать его еще...

Милославский приехал поздно, уставший. Опять постоянно тер переносицу, но беседу откладывать не стал.

— Ну что, зайка-побегайка, наговорился с братом?

— Наговорился, спасибо. Я могу теперь домой ехать?

— Домой... Хороший вопрос. Дмитрий сказал, что я над ним опеку оформил?

— Сказал. Только я тут причем? У меня живая-здоровая мать имеется.

— У тебя... Знаешь, значит, что вы в роду приемыши. Только я, как опекун вашего рода, власти в твоей жизни все равно поболее имею. И власть эта нашим императором подтверждена, или ты и с императорской властью поспорить собираешься? — ого, сразу с тяжелой артиллерии ходы пошли...

— Согласен, с императором не поспоришь. И что же от меня опекуну требуется?

— Не ерничай. Сейчас ты мне, как на духу расскажешь, чем два года занимался. И не дай бог, где-то соврать... И если ничего за тобой не числится — поедешь в закрытую академию учиться. Аттестат у тебя есть, в школе тебе теперь делать нечего. Как раз с Дмитрием поступишь.

Переглядываюсь с Митькой.

— А ничего, что я не хочу в эту академию ехать? И в ПГБ служить не собираюсь?

Милославский давит на меня тяжелым взглядом.

— А ты собирался всю жизнь бусины в мастерской заряжать? Или наемничать? Вот бы Елизар Андреевич-то порадовался!

Митька с интересом смотрит на меня. Хоть и был в нашем распоряжении почти целый день, но мы больше про его жизнь говорили, да я мать расспрашивал, как она устроилась. Про свои приключения только смешные эпизоды старался рассказывать, чтоб никого не волновать.

— Чем плохи мои занятия? — вот тут я искренне возмутился.

— Тем, что этим ты и у меня заниматься сможешь! — сказал, как отрубил, — И пользу государству и роду приносить будешь, и под присмотром.

— А если я на врача, как мать, собирался выучиться? Что, у нас в империи море целителей стало? — нарочно уточняю у опекуна, хотя давно уже для себя все решил.

— В академии и это преподают. Там еще много направлений имеется, найдется из чего выбрать. А с матерью твоей я поговорю. Только думается мне, возражать она не станет.

Что ж, позиция Милославского мне ясна. И все, как обычно, для моего же блага.

— Тихон Сергеевич, зачем я вам? Ну, посадите вы меня на поводок, что, я от этого сговорчивей стану? Я никогда не хотел в ПГБ служить и сейчас не хочу.

— А ты не думал, что в твоей дурной голове столько секретов понапихано, и это еще, наверняка не все?

Мы с Митькой опять переглянулись.

— Да-да, не считайте меня за дурака старого! Что я, не понимаю что ли, что вы мне не все выложили? И нечего тут переглядываться! Я еще из ума не выжил и не скоро выживу! — после вспышки гнева Милославский какое-то время молчит, а потом устало продолжает, — Да и просто по-человечески пойми меня — я за тебя теперь отвечаю. Только нет у меня времени тобой заниматься. Вот выучишься — сможешь сам тогда своей жизнью распоряжаться, а пока мои требования исполнять будь любезен!

Красивая заманушка. Только вот про то, что на первом же курсе все присягу дать обязаны — ни слова. Или думает, что в закрытом заведении меня обтешут? Или действительно считает, что там мне лучше будет? Жаль, мысли читать не умею.

— Не пойду я в закрытую академию, Тихон Сергеевич... — тихо, но твердо возражаю.

— И почему же?!! — Милославский аж багровеет.

— "Сим указом от 10 июля сего года за способствование процветанию Российской Империи дворянского недоросля Васильева Егора Николаевича перевести в полное дворянское звание с правом основать свой род, дабы воспитать потомков его, к славе и процветанию Государства Российского" и далее по тексту — ничего не перепутал?

Слов у Тихона Сергеевича нет. Какое-то время он сидит, лишь открывая и закрывая рот, как рыба, но быстро справляется с собой и отмирает:

— Антон!!! — ого, вот это рев!

В кабинет влетает помощник Милославского, на ходу готовя какое-то плетение из области жизни.

— Антон, дозвонись в канцелярию, — уже почти спокойно отдает приказ мужчина, — Кого хочешь подними, но выясни, кому за последние несколько дней родовые указы подписывали! И есть ли среди них дворянский недоросль Васильев Егор?

— Так ведь вечер уже?

— Антон!!!

— Понял! — подчиненный скрывается из кабинета, оставляя нас наедине с разгневанным Милославским.

— Так вот зачем ты в канцелярию губернатора понесся! Ай да, молодец! Ай да, сукин сын! — и внезапно Тихон Сергеевич начинает хохотать.

— Ну вот скажи, что тебе с такими талантами на гражданке делать? — отсмеявшись, спрашивает мужчина, — Тебе же у нас цены не будет?

— Не скажите, мне за два года приключений хватило выше крыши. Такой жизни я точно себе не хочу.

Пока Антон уточняет мою информацию, сидим тихо-тихо. Милославский только накапал себе коньяку и цедит, обдумывая какие-то свои мысли. Что ни говори, а на рассказах об этом человеке я вырос. И восхищаюсь им вполне искренне. Это ж надо, не имея близкой родни в кланах, не обладая особо сильным источником — выбиться на самый верх и десятилетиями держаться в ТОП-100 империи. Да его даже клановые уважают и опасаются, не говоря уж о простых смертных. Поэтому мне бы желательно с ним мирно разойтись. Пусть формально я теперь не в его юрисдикции, но где законы, и где мы?

Десять минут потребовалось Антону, чтоб найти ответ на вопрос.

— Так точно, Тихон Сергеевич! Есть такой указ. Вчера в канцелярии оформили. Даже в Москву еще информация не ушла! — докладывает помощник.

Йесс!!!!

— А если я своей властью этот указ придержу? — смотрит на меня испытующе один из сильных мира сего.

— А вы с императорской властью поспорить собираетесь? — возможность вернуть подначку веселит, — Уж не рэволюционэр ли вы, Тихон Сергеевич? — с изрядной долей иронии спрашиваю хозяина.

От неожиданности Милославский крякнул, а потом снова захохотал:

— Уел, уел!

— Ладно, коль ты такой прыткий, отпущу. Но не обессудь — блокировку тебе поставят.

А-ха-ха! Как будто меня отсюда изначально без блокировки отпустить собирались! На это мы согласные!

— И приглядывать за тобой все равно будут. Так что я бы на твоем месте еще подумал — не лучше ли тебе в академии будет.

— Однозначно не лучше. Это Митькина мечта, не моя. И раз уж приглядывать собираетесь — на празднование дня империи меня Ямины-Задунайские пригласили. А потом я насовсем перебираться в Питер буду. Вот так.

Разумеется, так просто меня не отпустили. Пришлось действительно поделиться толикой информации про свое житье-бытье в течение двух лет. Хотя бы с целью убедить всех в легальном происхождении миллиона. Часть моей истории Милославский уже знал, хотя и был удивлен, что владельцем "Кистеня" являюсь я сам. Видать, не всё его люди про меня раскопали. Сильно заинтересовало его и похищение Маши Яминой, но тут особо рассказывать мне было нечего — поиски проводились без меня. Одно радует — времени на меня из своего плотного расписания глава ПГБ особо выделить не мог, а официальному допросу категорически воспротивился я сам. Одно дело неформально пообщаться с опекуном брата, а другое — вести беседу под протокол. Нет за мной ничего такого (по крайней мере неизвестно в этом ведомстве), чтоб заставить давать показания.

Что еще? Немного удивила легкость, с которой Тихон Сергеевич меня отпустил, особенно учитывая мой седой висок — ловили-то по-взрослому, без дураков. Но вроде бы все честно. Блокировку поставили на следующее же утро. То, что особых изменений я не заметил — благоразумно оставил при себе, все равно проверять не собираюсь. Частично мое недоумение развеял сам хозяин:

— Ты, Егор, просто пока не понимаешь, от чего отказываешься. Поговорим об этом через пару-тройку лет. Созреешь еще.

Утром четырнадцатого июля я покинул особнячок советника, надеясь никогда туда не возвращаться. Мой отпуск подходил к концу. Вместе со мной съезжал и Митька в ту самую закрытую академию, куда меня так настойчиво сватали.