Новогодняя вампирская сказка

В окно тихонько постучали.

Я дернулась — и вгляделась в темное стекло.

— Можно войти?

И в комнату шагнул самый потрясающий мужчина из всех, которых я видела за свои восемнадцать лет.

Высокий, худощавый, с резко очерченным лицом, словно вырубленным из камня — он произвел бы фурор в любом обществе, в котором соизволил появиться. Каштановые волосы его блестели от снежи-нок. На улице декабрь. Яркие глаза были абсолютно черного цвета. Радужка и зрачок сливались в еди-ное пятно мрака. Черные джинсы и белый свитер подчеркивали бледность его лица. Ярко-красные гу-бы улыбались.

Я была очарована.

Я была разочарована.

Я была взбешена.

Ну почему я — калека!?

Господи, за что!?

— Вы уже вошли, — буркнула я. — Кстати, а откуда вы взялись? Марья Семеновна ничего о вас не гово-рила.

Марья Семеновна — наша соседка, носящая в доме скромное, но говорящее прозвище: "чума египет-ская". Знают двое — знает и свинья. Поверьте, то, что знает Марья Семеновна, будут знать даже чук-чи и алеуты. В зверски преувеличенном и искаженном виде, но ведь главное — не правда, а информа-ция? Родись Марья Семеновна лет на пятьдесят позже — она бы стала журналюгой, за которую сража-лись бы все журналы мира.

Если Марья Семеновна случайно видела вас идущей под руку с молодым человеком — назавтра же все будут знать, что вы тайно вышли замуж, уже сделали три аборта, а муж у вас — наркоман и любитель распустить руки.

После моей травмы, Марья Семеновна распустила по дому слух, что меня два раза уже вынимали из петли, а один раз я резала вены бритвой. И спасли меня только потому, что мать, решив застать отца с любовницей, пришла домой не вовремя.

Так-то.

Логика тут не участвовала. А любой, кто просил объяснить, как, сидя в инвалидном кресле можно сделать петлю и накинуть на люстру, и какой придурок отец приведет домой любовницу, когда там больная дочь — тут же объявлялся врагом номер один.

Поэтому на пришельца я посмотрела с явным недоверием.

— Я племянник. Из... Крыжополя. Проездом в городе на два дня, — объяснил незнакомец. — Услышал, как вы играете — и решил зайти познакомиться. У вас талант.

— спасибо. — Грубить было... некрасиво. Все произносилось таким тоном, что хотелось просто изви-ниться за свои нелепые подозрения. И сказать: "вали отсюда, не терзай душу" было еще более невеж-ливо. Он же не виноват. Ни в чем. Только... почему он такой красивый...

— Расскажите, вы играете с детства?

— Нет. Это недавно.

— в то же время, когда? — мужчина (почему-то мне и в голову не пришло назвать его парнем, мужи-ком или братком) кивком указал на мои ноги.

Догадливый. Я сидела в инвалидном кресле. Но ноги были прикрыты одеялом. Мне было неприятно, что кто-то на них смотрит.

— Да.

— Немногие бы справились с собой после такого кошмара, — тихо произнес он. — Вы выплескиваете боль в музыке? Да?

Я кивнула.

Незнакомец подошел ко мне и опустился на колени рядом с креслом. Взял мои руки в свои ладони. И мне показалось, что все поплыло перед глазами. Словно в детстве на карусели. Голова стала легкой, а внутри шевельнулось давно забытое шальное веселье. Рядом с ним мне не было больно.

— Меня зовут Сергей. А вас?

— Яна.

Я не узнала своего голоса.

— Расскажите мне все о себе, Яна.

Я хотела, было, сдержаться, но — напрасно. Слова полились потоком. Я рассказывала о родных, о своем детстве, рассказывала то, что позабыла сама и то, что никому не рассказывала. Сбивчиво, сум-бурно, перепрыгивая с одного на другое, не пытаясь представить себя в лучшем виде, я просто гово-рила, захлебываясь невыплаканными слезами и жалуясь на несправедливость мира...

И падая, падая, падая и растворяясь в его черных глазах.

Полностью открывая ему и разум — и душу.

* * *

Сергей.

Это оказалась девочка восемнадцати лет. Симпатичная. Ее нельзя было назвать красавицей. Прямые русые волосы. Серые глаза. Самые обыкновенные черты лица. Худенькая фигурка. Серая мышка. Та-ких в толпе миллионы. На них не оборачиваются второй раз.

Яна.

Девочка, искалеченная в результате несчастного случая.

Девочка, пожертвовавшая собой, чтобы спасти чужого ребенка. И не ждущая за это никакой благо-дарности.

Девочка, у которой хватило сил не показывать родным свою боль и тоску.

Я восхищался ей.

Ввести ее в транс оказалось очень легко. Я чуть подтолкнул — и она раскрылась передо мной, полно-стью обнажая душу.

Она говорила — а я слушал — и не видел выхода.

Я чувствовал ее боль ее отчаяние, ее безнадежность. Она боролась, но в душе ее были только боль и тоска. В другой раз я предложил бы ей — отпустить ее душу на свободу.

В другой раз.

Если бы Яна была другим человеком.

Если бы я был другим.

Она говорила и говорила. Я слушал. А потом, когда она замолчала и обессилено поникла в кресле, стал рассказывать сам.

Что такое жизнь вампира?

Рожденный воинственной Керой, которой был не нужен, от такого же вампира, ребенка другой Керы и Таната. Тысячелетний скиталец. Бродящий по земле, не зная покоя и отдыха. Не ведая привязанно-стей. Разве можно любить бабочку-однодневку? Разве можно привязываться к существу, которое уже завтра умрет? И ты останешься выть на его (ее?) могиле.

Можно.

Если ты хочешь прожить вечность с разбитым сердцем.

А если нет...

Века текут мимо тебя, но ты их не замечаешь. Люди так же проходят мимо — и низвергаются в мрак Аида. Тебе это безразлично. Ты охотишься, живешь, меняешь времена, страны, имена, отпускаешь кого-то, иногда воюешь для развлечения, иногда, так же, для развлечения, занимаешь высокое по-ложение среди людей. Иногда спишь с кем-нибудь из человеческих женщин. Иногда встречаешься с вампиршами. Кажется, у тебя даже есть дети. Или нет? Все равно они тебе не нужны. Что бы ты стал с ними делать, вампир?

Единственное, что как-то затрагивает — это мировые войны. В них участвовали все вампиры. Надо же сделать подарок родителям?

И мы убивали. Кто-то из нас умер, кто-то родился.

Века текут мимо.

Вечность. Спокойствие. Безразличие. Одиночество.

Яна плакала.

Ее рука гладила меня по волосам.

— Я думала мне хуже всех, — выдавила она. — А на самом деле... бедный... как ты можешь так жить!? Вы же даже не знаете, что такое — счастье.

Где-то в глубине квартиры загремел замок. Я вздрогнул.

— Яна, если твои родители застанут меня здесь — мне придется их гипнотизировать. А сейчас... мне будет тяжело. Я пойду?

— иди. И... приходи завтра, ладно?

Я кивнул — и вывалился с балкона. Помахал рукой — и растворился в тумане.

Зайти на темную сторону я даже и не пытался. Все равно не получилось бы. Не то у меня было со-стояние.

* * *

Яна.

Родители встревожились, застав меня в слезах. Странно, но я смогла солгать им. Сказала, что про-сто накатила истерика. С кем не бывает? Посуда же цела? Мебель тоже. Я что — железный дровосек, что мне уже и пореветь нельзя!?

Мне поверили.

А я ждала следующего вечера. День тянулся, как старая жвачка. Противно и липко. Я нервничала. Придет!? Не придет!? Зачем ему!? Ну, пожааалуйста!!!

И чуть было не вытолкала Тимку в шею. Лишь бы он побыстрее рванул в свою качалку!

Оставшись одна, я открыла балкон (плевать что зима, он всегда у меня открыт) — и привычно взяла в руки скрипку.

Но не успела я начать играть, как в окошко опять постучали.

— Можно?

— Входи!!!

* * *

Сергей.

Она ждала меня. Я видел это. По вспыхнувшим радостью глазам. По засветившейся на измученном лице улыбке. По непроизвольному движению навстречу мне.

А я... Я весь день думал — идти или не идти.

Идти?!

Каково это — привязаться к однодневке? Жить вечность с раной на сердце? Пусть не вечность. Пусть сто, двести лет — разве мало!? Глупцы говорят, что время лечит раны. Есть и те, над которыми время не властно.

И я чувствовал — я могу получить именно такую. Если я уйду сейчас, мне почти не будет больно. Ес-ли я возьму билет на самолет, поезд, пароход, да просто поймаю попутную машину — вечером я уже буду далеко отсюда. И останусь таким же спокойным одиноким скитальцем?

Или нет?

Или я буду всю жизнь гадать, что было бы, если бы я пришел!?

Не идти?

Ей будет плохо. Очень плохо.

И это оказалось решающим доводом.

Я не мог причинить ей еще боль.

Я пришел.

Она только начинала играть. Я постучался в окно, вошел и привычно опустился на колени у ее ног. И тихо попросил:

— Сыграй для меня... одиночество.

* * *

Яна.

Мы виделись каждый день. То есть каждый вечер. Исключением был только отмеченный порознь Но-вый год. И все встречи проходили одинаково. Сергей возникал за окном, как призрак. Входил в ком-нату и опускался на ковер рядом с моим креслом. Инвалидным креслом.

— Сыграешь мне? — спрашивал он.

И я играла. То, что думала. То, что чувствовала. То, чего никогда не будет.

А он слушал. А потом говорил. И я слушала его, затаив дыхание. Он был совсем другим. Чужим. Не-понятным. С совершенно невозможной логикой, такой же ясной и холодной, как кусок льда за шиворо-том. Так могла бы думать Снежная Королева. Или — Снежный Король, если бы Андерсен позаботился создать его.

Невероятный.

Невозможный.

Отрицающий все законы разума одним своим существованием.

Господи, спасибо тебе за то, что он — просто есть.

Сергей приносил мне книги. Самые разные. От признанных мэтров вроде Куприна, до дешевых ро-манчиков в мягких обложках. Диски. От Альфреда Хичкока до детских мультфильмов. Требовал, что-бы я читала, смотрела. Расспрашивал. Делился своим мнением.

Иногда наши мнения совпадали. Иногда — мы спорили до хрипоты. Иногда смеялись вместе. Иногда плакали. Или плакал только один из нас, а другой утирал слезы друга. Друга ли!?

Я ждала наших двух часов в сумерках, как некоторые ждут — чего!? Я не знаю, что я могла бы ждать с такой одержимостью! Даже когда Валера только-только начинал ухаживать за мной, даже тогда у меня так не билось сердце. Я не смотрела с такой надеждой в окно.

Боги, как же я ненавидела случай, с сделавший меня калекой.

Боги, как же я благословляла случай, сделавший меня калекой. Ведь иначе мы никогда не встрети-лись бы. Никогда.

Я была счастлива. Я любила.

Я была безумно несчастна. Я знала, что это — ненадолго.

А еще я знала одну вещь.

Когда Сергей скажет мне: "Яна, мы должны расстаться" я найду в себе силы отпустить его.

Богами клянусь, я сделаю это. Я поцелую его на прощание в щеку. Я пожелаю ему удачи. И даже по-машу рукой на прощание.

А на следующий день я перережу себе вены.

Видит небо, это будет не так больно, как расставание.

* * *

Сергей.

Мы виделись каждый день. Каждый вечер. Почти год. Я так и не уехал из города. Не смог.

Я приходил в сумерках и взлетал на ее балкон. Я находил странное, мучительное удовольствие в на-ших разговорах. Странное — потому что Яна не была особенно глубокой или образованной девушкой. Раньше меня привлекали более тонкие женщины. Но это было раньше. Яна не привлекла бы меня, встреться мы до ее трагедии, даже как жертва. Но боль и осознание потерянного сделали из нее друго-го человека. Кто-то ломается в такой ситуации.

Кто-то становится сильнее.

Так тяжкий млат, дробя стекло, кует булат.

И Яна казалась мне гибкой булатной саблей.

Я приносил ей книги и диски. Много разговаривал с ней. И она становилась другой. Под моим, пока еще незаметным ей влиянием. Более хищной. Более... бесчеловечной.

Она пока этого не замечала. Замечал я. Это было приятно.

Но постоянно, как песчинка в раковине устрицы, меня не покидало мучительное чувство обреченно-сти.

Она не вампир. Она человек. Смертная.

Танат, если бы я мог!!! Если бы книги о вампирах были правдой!!! Если бы вампирами становились под влиянием укуса!!! Но это невозможно! Нами нельзя стать!!! Вампиром можно только родиться!!! Как человеком, собакой, крокодилом!!! Никакая хирургия не сделает из собаки — жирафа!!! Никакая магия не сделает из человека — вампира!!!

Обреченность сжигала меня.

Я не знал, что делать.

Но и уйти я не мог.

Я не знал, как и когда это произошло. Но это случилось. Я любил Яну. И не видел выхода для нас. Вампиры ведь не могут лечить. Они могут только убивать. Мы не можем быть вместе. И... я не могу уже без нее. Без ее безумной музыки. Без ее такого человеческого участия и понимания.

Просто — без нее.

Выход нашелся в один прекрасный вечер. Яна тогда сказала смешную вещь:

— Мои родители не одобрили бы знакомства с вампиром. А твои родители одобрили бы знакомство с человеком?

— Им было бы все равно, — рассмеялся я. И тут мне пришла в голову мысль.

Мои родители.

Прародители.

Танат.

Если посоветоваться с ним!?

Говорят, что иногда — он помогает своим детям. Если те сумеют его убедить. Я — сумею.

Я знал, где его найти. И... если есть хоть один шанс... он же бывший бог!!!

Ну неужели для нас нет выхода!?

Он обязан быть!!!

— Яна, нам надо серьезно поговорить.

* * *

Яна.

Когда Сергей так сказал, мне стало страшно. До безумия страшно. Я знала — он хочет уйти. Но... я найду силы отпустить его. Он не заслужил ран на сердце. Я... я слишком люблю его, чтобы ранить.

Сергей положил голову мне на колени. Будь проклято мое увечье — я даже этого не чувствую.

— Яна, я люблю тебя.

Вот так, просто и незатейливо. Будь все проклято!!! Я молчала.

— Ты ничего не хочешь мне сказать?

Черные глаза смотрели прямо в душу. За что!? Господи, забери эту минуту, я не хочу ее жить!!! Я солгать не сумею...

— Я... я тоже люблю тебя... прости...

— За что!?

— Я — калека.

Я ненавидела это слово. И мы никогда не касались этой темы. Только в наш первый вечер. А теперь это рвало мне сердце. Я — калека.

Черные глаза светились, как два маленьких солнышка. Теплом. Радостью. Любовью.

— Ты моя любимая дурочка. Какое это имеет значение!?

Поцелуй вышел глубоким и нежным. Разве я целовалась раньше с кем-то другим? Разве вообще раньше кто-то был!? Что-то было!?

Раньше и меня — не было.

Мы оторвались друг от друга очень нескоро. Я плакала. И лицо у Сергея было подозрительно мокрым. От моих слез? От его?

Он не признается. Он такой... мой любимый.

— Яна, меня не волнует твоя мелкая травма. Это пустяк. Больше меня волнует, что ты — человек.

Я вытерла его мокрое лицо. Вгляделась в любимые глаза.

— Что ж. У нас будет впереди пятьдесят лет. Больше я вряд ли протяну. Ты будешь меня любить, когда я стану седой и морщинистой?

— Я буду тебя любить, даже если ты будешь лысой и беззубой. Неважно. Важно то, что у нас есть один шанс.

— Что? Ты же говорил, что вампиризм не заразен?

Я кое-как пыталась шутить. Получалось плохо.

— Да. Но есть наш прародитель. Танат. Он был богом. И я хочу поговорить с ним. Может быть, он по-может нам.

Я вздохнула.