Лазарет - 2. Хозяйка

Доставленный биоморфор был помещен в одном из помещений медицинского сектора, подключен к Э и синтезаку, обладающему неограниченным запасом биомассы для трансформаций. Откуда брался неограниченный запас, Татьяна до сих пор не представляла.

— С голоду умереть Э нам не даст! — сказал однажды Лу-Тан.

При помощи синтезака Управляющий Разум преобразовывал биомассу в любую органику, будь то вещь или пища.

Еще когда Татьяна улетала с Земли, Лу-Тан попросил ее взять те продукты, без которых она не смогла бы поначалу обойтись.

— Возможно, вы вскоре полностью перейдете на рацион любой близкой к человечеству расы или же питание ваше будет смешанным, — сказал ей старый доктор, когда до отлета на станцию оставалось несколько дней. — Однако для спокойствия физической составляющей вашего организма, я бы посоветовал вам взять понемногу разной еды — той, без которой вам будет трудно обходиться. Достаточно щепотки — в дальнейшем мы будем синтезировать ее для вас из биомассы, используя матрицы привезенных вами образцов.

Так и случилось. Чай, который Э сделал в первый раз, используя "матрицу привезенного образца" напоминал помои. Управляющий Разум перемудрил с танином, и горечь после первой выпитой Татьяной чашки еще долго жгла язык. Впоследствии чай и другие земные продукты стали получаться у него все лучше и лучше. Татьяна подозревала, что Управляющий Разум воспользовался таким кладезем информации, как человеческая память на вкусовые и обонятельные ощущения. Во всяком случае, картошка постепенно становилась на вкус именно такой, какую маленькой Тане варила бабушка на даче. И чай начинал пахнуть терпко и густо, как она любила. И сахар стал просто сладким, а не приторным.

Нынче Татьяна стояла рядом с биоморфором и, потягивая из любимой чашки крепчайший сладкий напиток, внимательно наблюдала за работой строптивого аппарата. Лепила низко гудел, мигали на передней панели индикаторы потребления биомассы и готовности результата. Попытка разобраться в сложной технике удалась, во многом, благодаря помощи Э, который провел серию тестов и настроек, выстраивая программу биоморфора под требования Татьяны Викторовны. И вот теперь она с замиранием сердца ждала результата. Узнай кто из ее прежних знакомых, чем она занимается, счел бы сумасшедшей!

Ноги мифического оруха были ей уже опробованы в качестве подсобного материала для проведения хирургических манипуляций. Мышечные ткани снежного быка, кажущиеся каменными, почти не поддавались обычному скальпелю и высококачественным иглам из хирургической стали. Пальцы Татьяны от напряжения ныли — она вспоминала заново сложнейшее искусство вязки швов: простых, хирургических, морских. Ткани большинства известных ей рас были все же тоньше и эластичнее молочно-белой кожи оруха толщиной в три сантиметра. Вот почему она обновила в памяти Э данные человеческой анатомии, считав их с самой себя, и попыталась перепрограммировать биоморфор. То, что получилось в результате, только что упало на нижнюю платформу камеры окончательной обработки. Через полупрозрачное покрытие камеры Татьяна смогла различить, что предмет длинный.

Синий свет датчика антисептической обработки вновь навел ее на мысли о воде. Словно в память об Учителе снились ей короткими ночами Лазарета океаны, полные серо-синей массы, которая казалась ледяной, но ласкала кожу, словно парное молоко. Мышцы ныли воспоминанием о стремительных бросках под пенной толщей, у берегов, усыпанных крупным серым песком. Она догадывалась, что Лу-Тан слукавил, не сказав всей правды о том, что каким-то образом во время процедуры омоложения передал ей свои воспоминания о родном мире. С тех пор, как это случилось, кошмары ей не снились. Почти. А те, которые снились, она не всегда воспринимала как кошмары. Это были отрывки из прошлого, вовсе не трагические, как ранее — смазанные картинки, улицы, залитые светом бледных осенних фонарей... По пробуждении она забывала их, оставалось лишь смутное ощущение, что она что-то упустила, и желание нырнуть в искрящуюся воду. Но с тех пор Татьяна ни разу не заходила в покои Лу-Тана. Знала, что Э откроет, едва она произнесет приказ! Запреты были сняты, дезинфекционный период истек, о чем Управляющий Разум сообщил ей несколько десятков циклов назад. Однако она боялась заходить. Черная муть, впервые настигшая после гибели мужа, после ухода Лу-Тана пробовала вновь застить восприятие: смазывала краски, притупляла ощущения. Татьяне становилось все равно, угасал интерес к жизни, к знаниям. Она боялась себя в этом состоянии и, сцепив зубы, гнала в операционную или подключалась к обучающей программе. Но твердая уверенность в том, что вода в этом случае помогла бы лучше изнуряющих занятий, настигала ее, подталкивая к мысли, что рано или поздно ей придется войти в запретное место.

Биоморфор щелкнул, открыл пасть камеры окончательной обработки и выдвинул произведение анатомического искусства.

На платформе лежала женская рука.

Татьяна Викторовна повздыхала, поулыбалась, сокрушенно покачала головой, вытащила искомое и потащила в операционную.

* * *

Кверху брюхом, раскинув лапы, перед козеткой лежал Бим. Длинные уши валялись на полу, словно он сбросил их с себя, да так они и упали — рядом с головой. Пес жмурился — подремывал. Не обратил внимания даже на крупный метеороид, пролетевший только что мимо станции. Близко, но не опасно. Э не стал включать локальную защиту или сбивать его с траектории направленным энергетическим ударом, как делал обычно при метеоритной угрозе.

Татьяна, откинувшись в кресле, смотрела вдаль. Тамп теплым комочком свернулся на плече, опутав ниточками-щупальцами ее локоны. Наступил ежевечерний час общения с Вечностью в лице Космоса. Она не уставала от этих свиданий, происходивших в позднее время — смотрела на звезды, анализировала события прошедшего дня, повторяла пройденное.

Первый блин биоморфора вышел комом. Лепила точно воспроизвел дерму, мышцы и кости — т.е. наиболее крупные объекты биоформирования, но перепутал сосуды с нейронами и забыл про ногти и капиллярный рисунок на подушечках пальцев. Впрочем, это не помешало Татьяне "оттянуться по полной", вспоминая подзабытые уже швы: простой узловой, Холстеда-Золтона и даже Макмилена-Донати, благо косметический эффект произведению Лепилы не требовался. Завтра она собиралась попробовать сотворить какой-нибудь внутренний орган, желательно, брюшной полости. Кишечник всегда был одним из самых сложных операционных объектов — наличие патогенной микрофлоры, тонкий слой мышечной оболочки обязывали хирурга быть не просто мастером, но виртуозом. А, может быть, печень? Сложность паренхиматозных органов — в расползающейся структуре ткани и огромном количестве кровеносных сосудов. Да что говорить! В организме не было не нужных органов и систем. Любая ошибка грозила пациенту весьма неприятными последствиями, вплоть до летальных.

"Буду резать, буду шить!" — дразнил ее Артем еще в институте. На последних курсах она не вылезала из анатомичек городских больниц. Ночами ее пальцы шевелились во сне — она вязала бесконечные узлы и накладывала бессчетные швы. Насколько ей нравилась анатомия, настолько же пугала химия. Собственно, так они с Артемом и сблизились. Однажды на семинаре ужасный Вик Вик — профессор и садист, дал задание написать некую формулу (кажется, банального анальгина) и засек время. Татьяна сжимала пальцами виски, тупо глядя в белый лист бумаги, и никак не могла сообразить — в каких закромах памяти искать проклятую формулу? Как вдруг ей тихо дунули в затылок и кинули на колени листок. Татьяна формулу благополучно списала и благодаря этому не попала на повторную пытку к Вик Вику. Лишь после занятия оглянулась — оказалось, сзади сидел Артем. Она нерешительно кивнула ему. Он, улыбнувшись, спросил:

— Не шаришь в химии, да?

— Еще со школы, — виновато призналась Татьяна. — Не дается мне эта наука!

— Тебе плохой учитель попался, — засмеялся Артем, — вот и все! Хочешь, я тебе попробую объяснить?

— Хочу, — тихо ответила она и почувствовала, как щеки зажгло предательским румянцем.

Поначалу он действительно пытался что-то ей объяснить. Потом махнул рукой, и экзамены она сдавала только благодаря жестокой зубрежке и им собственноручно написанным шпаргалкам. Да и забыли они о формулах очень быстро. Простая химия сменилась химией чувств. Трепетными танцами пальцев, поцелуями до дрожи, ощущением мира — огромного спального мешка, призванного укрыть от всех бед.

Странный парадокс: прошлое, разворачивающееся перед глазами золотой кинолентой, уводило вдаль. Вперед. В будущее.

Впервые с тех пор, как потеряла мужа, она вновь видела юношу и девушку, шедших бесконечными улицами рука об руку, бок о бок, дышащих одним воздухом. Вспоминала — и глаза оставались сухими. И сердце не сворачивалось в тугой болезненный жгут, а стон не сдавливал горло. Самое главное в ее жизни — то, что он был в ней! Не так уж мало оказалось подарено обоим: — он для нее, и она — для него. И теперь, понимая это всем сердцем, она училась радоваться тому, что было, и тому, что будет. Кинолента памяти, оплетая, не сковывала движение, но поддерживала, не ранила более, но давала запас сил. Татьяна Викторовна никогда не была религиозна. Даже понятие "Бог" не определила для себя. Ощущала наитием души, а не крепостью веры, что есть нечто в общем храме мироздания, что не поддается описанию, анализу, перед чем ratio бессмысленно и даже вредно. Космос был ближе и понятней этого нечто, но он был не тем, кто подарил ей годы жизни рядом с любимым, и кому она могла бы быть благодарна за это.

Внутри хрупкой скорлупы станции, лежащей в пригоршне Звездного зверя, имя которому Вечность, Татьяна шептала неизвестно кому: "Спасибо!". И, подхваченное золотой лентой, слово разносилось по неведомым просторам Вселенной.

* * *

Ночью, словно теплая рука толкнула в сердце. Постучалась.

Татьяне снился странный сон: пронизанный блеклым желтым светом фонарей, напитанный ранними осенними сумерками. Будто гуляет она в одиночестве долгими дачными дорожками. Любуется домиками, украшенными хозяевами на разнообразный манер, улыбается покосившимся заборам старых дач, словно добрым знакомым, запрокинув голову, дивится новомодным хоромам, окруженным коваными решетками. На душе тихо. Не сквозят сомнения, мысли не путаются, текут вяло, ровно, словно речка-журчунья, которую она переходит по легкому мостику. Гладит перила, смотрит вниз — в коричневую блестящую воду, несущую яркие листья, палки, мусор, подмигивающую огоньками склонившихся в поклоне фонарей. Постояв над водой, не задерживается. Впереди подъем — не крутой, но долгий. Горка кажется залитой светом. Листья ясеней желтеют в призрачном свете так ярко, что глазам больно. Она, наконец, добирается до верха. Перед ней пустая аллея. Не освещены дома по обеим сторонам, заборы увиты сухими зарослями девичьего винограда и кучными кустами жасмина. Фонари остались внизу. Здесь темновато, лишь далеко впереди стоит одинокий столб, на котором неверно горит лампа, похожая на ртутную каплю. В круге света под ней — закутанная в темное фигура...

Теплое прикосновение не враждебно. Оно призвано разбудить, а не напугать...

Открывшая глаза Татьяна долго не могла понять, где находится. Так реален был свежий загородный воздух, сырость у берегов, ветерок, ласкающий щеки, запах только начавших преть листьев, наступающих холодов.

Она села, едва не наступив на спящего на коврике у кровати Бима. Коврик был любимый, связанный когда-то в незапамятные времена мамой крючком из разных тряпок. Одна из немногих вещей, перекочевавших через Вселенную, чтобы оказаться вместе с Татьяной Викторовной в Лазарете на перекрестке миров сектора Див. Бим сонно поднял голову, вяло повилял хвостом. И отвалился обратно.

Лягушата "спали" в дальнем углу, устроив кучу малу, из которой торчали то тут то там длинные худые лапки и лупатые головы.

Шуня, приобретший странную привычку залезать на ночь под ее подушку, вовсе не выказывал признаков жизни. За прошедшее время она так и не поняла — нуждался ли розовый тамп во сне, или ему просто нравилось замкнутое и душное пространство?

Чтобы не побеспокоить настоящую и виртуальную "живность", Татьяна тихо оделась и вышла в коридор. Огни были притушены. Э включал частичный слип-режим на станции тогда, когда Татьяна засыпала — уменьшал внутреннее освещение, отключал некоторые приборы. Снаружи станция всегда была ярко освещена — маяк в пустоте, луч света в темном царстве, место, где врачуют печали и хвори.

Засунув руки в карманы, она медленно шла по круговому коридору. За прозрачными дверями промелькнул медицинский сектор. Икринка тоже спала, опалово фосфоресцировала в полумраке, оплетшие ее кабели-вены едва заметно пульсировали. Лабораторный сектор отключился. Внутри было темно, лишь голубели сложносочлененные переплетения странных механизмов, реторт и емкостей. Татьяна давно собиралась разобраться там. В Хранилище, являющемся составляющей частью Лаборатории, в криогенных камерах находились лекарства и химические составляющие для синтеза любого вещества, знакомого Э. Последний раз крупная партия лекарственных веществ с М-63 была заказана еще Лу-Таном и с тех пор Татьяна не проводила инвентаризацию. Она, конечно, знала, что Э выбраковывает и уничтожает препараты с истекшим "сроком годности", но предпочитала следить за всем сама.

"На днях, — решила она. — Я буду не я, а в холодильниках разберусь!".

Двери смотровой были приоткрыты. Оттуда струился в полутемный коридор призрачный жидкий свет далеких светил. Татьяна не удержалась, остановилась на пороге, привалившись плечом к косяку. Запрокинув голову, смотрела на звезды, ощущая и печаль и радость, одновременно сжавшие сердце.

Странно — на перенаселенной Земле она потеряла все и осталась в одиночестве, а в пустом и холодном космосе неожиданно обрела Учителя и начала обзаводиться друзьями!

Земля стала чужой. Не звали прозрачные озера с туманом, зависшим над водной гладью цвета черного жемчуга, с березками по берегам такими тонкими, что казалось достаточно одного дуновения ветра, чтобы их сломать. Не тосковали по ней птичий щебет в лесах и крики ласточек в небесной выси. Не звал обратно суровый мегаполис душ, грозившийся вскоре поглотить и озера и леса. И она не стремилась обратно и — иногда — удивлялась сама себе. Возможно, когда-нибудь, она вернется туда. Ненадолго. Вот только — зачем?

Помотав головой, словно отгоняя наваждение, Татьяна двинулась дальше. Знакомые двери были все ближе. И вот, она стоит перед ними и привычно — уже привычно! — гладит ладонью теплый материал.

"Почему вы так боитесь смерти, Танни? — спросил однажды Лу-Тан. — Потому, что она неизбежна? Неизвестна? Неожиданна?".

"Не знаю, — ответила тогда она. — Я просто боюсь терять...".

Она потеряла и его — сизоусого ворчливого друга, старого эскулапа, лукавого учителя. Татьяна поморщилась, словно заболела голова, и, сжав губы, решительно толкнула створку. Физический посыл был верно понят. Э открыл двери и включил в покоях Лу-Тана свет, такой же приглушенный, как и везде на станции.