Северный ветер

Максим роется в карманах куртки, заранее зная, что спасительно-успокоительной пачки он там не найдет. Все: и пачка сигарет, и зажигалка, и жвачка, способная перебить уже самому ему неприятный запах табака — остались в доме. На полке. У самого порога.

— Черт, — выдыхает он еще раз, отдавая тепло через слова морозному воздуху, и поворачивает обратно к входной двери. Денег на покупку новой пачки все равно нет, а спрашивать у прохожих, даже в таком подавленном состоянии, кажется ему унизительным. Нужно возвращаться.

Пока художник преодолевает оставшиеся метры до парадной, в его голове крутится довольно правильная и нужная сейчас мысль: не подниматься за сигаретами. Что в них толку? Ни настоящего спокойствия, ни здоровья. А привычка никуда не девается. Будто что-то держит их в жизни, то помогая, то усугубляя и без того сложные положения.

Парень и сам понимает, что лучше было бы бросить. Эта дрянная привязанность к табаку не приносит пользы, даже удовольствие от курения давно утратило свою былую мощную силу. Но все равно изо дня в день он оттягивает свое прощание с глупой вредной привычкой.

У лифта, словно специально поджидая его, крутится бабушка-соседка. Даже подъем на одиннадцатый этаж по лестнице видится теперь мелочью, по сравнению с ее, пусть и недолгими и пустыми, расспросами и разговорами. Но обходится без этого. Кажется, ему повезло и она сама не в настроении для болтовни. Все ограничивается рядовым приветствием и совершенно нетягостным молчанием, в то время как лифт держит свой путь наверх.

Вскоре на смену старушке в лифт входит молодая девушка с собакой. Красивая, отмечает про себя художник. Он много раз видел ее рядом с домом и до того редко вблизи, что только сейчас может ее рассмотреть. Хрупкая. Милое живое личико испещрено веснушками, чуть побледневшими от зимы и холодов. Из под шапки, слегка сдвинутой на бок, выбиваются кудрявые, видно, не послушные волосы. Глаза чаруют, но до того грустны, что Максиму кажется, будто они этим самым чувством немного похожи на его собственные, пусть и не такие запоминающиеся.

С интересом косящий на него пес куда более любопытен, чем его хозяйка, которая лишь раз подняла на него глаза. Но чтобы рассмотреть ли? Этого он не знает. Как и любой прохожий не знает, что таится в сердце и мыслях идущего ему навстречу. Как в каждой семье, родители чего-то не знают о своих детях. И как самый искусный циркач ни за что не догадается, сколько всего он затрагивает струн и переворачивает миров в человеческих сердцах во время очередного опасного трюка.

Максим выходит на своем этаже. Из головы еще несколько минут не улетучивается слишком врезавшийся в память, пусть простой, но выразительный, образ девушки. Парень просто стоит возле лифта и смотрит на свою руку, пытаясь раз за разом воссоздать внутри себя это лицо, тонкие пальцы, сжимающие поводок, все ее фигуру, начиная с забавной шапки и кудрей и заканчивая сапожками, в которых нет даже намека на каблук.

На миг ему вновь хочется взяться за карандаши и кисти, отдать холсту все то, что так безвозмездно и легко подарила эта незнакомка. Но приближающийся звук шагов сбивает только-только зародившийся настрой. И Максим просто доходит до квартиры, в которой сейчас гуляют шальные ветры, и закрывает в ней все окна. К его возвращению снег уже растает, превратившись в мутноватую воду, воздух напитается влагой, а помещение станет по-настоящему уютным, как прежде: милым и теплым. Сейчас же художник разворачивается и вновь уходит. Пачка сигарет так и остается одиноко лежать в полумраке комнаты.

На улице метель опять охватывает его и бросает в какой-то отмерено-питерский поток людей. Спешка здесь не заметна и все движется будто в призме растянувшегося на века времени. Даже снежинки, кажется, замедляют свой танец, понимая, в каком странном и магическом месте оказались.

Максим бродит без дела. Наконец-то ему свободно и хорошо. Ни одна цепь и привязь не тянется за ним из дома. Сам он не знает, что на него так повлияло: коснувшийся кожи снегопад или встреча с девушкой — но готов отдать все, что угодно, даже сердце, чтобы в сложные моменты это происходило вновь и вновь.

Так он плутает около часа. Просто блуждает в путаных переулках и скверах, почти не приглядываясь к величественным строениям, людям и даже самому городу. Когда небо начинает темнеть, а пальцы замерзать, решает вернуться домой, вспоминая подзабытый маршрут из окраины исторического центра. А ведь он и не замечал, куда сворачивает и что встречает на своем пути. И сейчас художник почти не догадывается, где находится, а, все же разобравшись, идет пешком, боясь растерять свое настроение.

В нескольких улицах от дома Максим понимает, что что-то идет не так, слишком уж мало людей на обычно оживленных проспектах. Или же они все испугались пришедших в город холодов и снега? Вместо толп народа он видит лишь снежные хлопья и несколько теней метрах в тридцати от него. Одна из них — маленькая и хрупкая. Совсем не похожая на отблеск человека. И вправду тень. Три другие, крупнее и мощнее первой, явно мужские. Последней в этом молочно-белом колючем тумане художник замечает собаку, которая носится перед девушкой, отделяя ту от мужчин.

Парень не слишком любопытен, но подходит ближе, все четче осознавая, кто может оказаться среди этой жалкой оборванной стаи гиен. Они действительно очень похожи на жуткую свору вечно скалящихся ублюдков. Кричат, ругаются, выставляя напоказ кулаки, а ведь кинь камень и они от испуга загрызут друг друга. Соседка рядом с ними ещё больше напоминает белый очаг света и спокойствия, будто связанный невидимыми венами с самим городом, стенами его домов и мощеными улицами. Только не понятно, кто из них кого защищает: пес ее или она его. Воистину забавная парочка.

Свора что-то резко втолковывает ей, голося в три голоса на перебой и мешая речь с чистейшим матом. Суть слов непонятна и мутна. Единственное, что удается разобрать, так это претензии к собаке. В ответ девушка морщиться, как будто видит что-то противное. Так и есть. Но в какой-то момент один из парней пытается схватить девчонку за рукав, от чего та, не устояв, падает в снег. Сверху слышатся смешки и неприятный хохот, слова о том, что таких собак нужно отстреливать, а лучше всего закончить всю игру здесь.

И в следующий момент все и вправду заканчивается. В частности этот надоевший художнику цирковой фарс. Один из нападающих теперь сам летит в снег, получив сильный удар в спину. Мужчины оборачиваются и, не успев оценить ситуацию, бросаются на Максима. А тот и не думает отступать, превосходя их если не в комплекции, так в силе и ловкости. Он сильнее и знает это. И все же несколько раз ему в скулу и подбородок ударяется тяжелый кулак. Но разве может подобное остановить человека, в чьих венах плещется азарт и свобода? Нет, только не сейчас.

Потасовка не продолжается и трех минут. Мужчины, оказавшись лишь сильно обнаглевшими мальчишками лет восемнадцати, отплевывая изо рта кровь, чуть ли не спасаются бегством наигравшись в негодяев.

— Ты в порядке? — когда испуганная девушка слышит этот немного хриплый и глубокий голос то вздрагивает, поднимая глаза на соседа. Он похож и не похож на себя: волосы растрепанны, дыхание сорвано, а из порванной губы сочится кровь. Пораженная произошедшим, Нина молчит и Максиму приходится повторить вопрос. Только тогда она кивает и, с трудом не трясясь, принимает его руку. Вокруг крутится любимый Марк, с беспокойством поглядывая на молодого человека и хозяйку.

— Да... Спасибо, — девушка смотрит на мужчину и понимает, что слишком часто за этот день были сведены их пути, которые обычно и пройти рядом не могли. И пусть сейчас он мало напоминает себя прежнего: губа разбита, в волосах запутался юркий снег (все же втроем парни сумели повалять его по земле), дыхание подорвано на корню, от чего с губ слетают теплые облачка пара — чувствуется, что ничего и не изменилось. Просто из под маски холодности и какой-то странной грусти, сросшейся с кожей, проступил настоящий вспыльчивый и совсем не страшный человек.

Влажный нос Марка касается Нининой руки, и она даже находит в себе силы улыбнуться ему, хотя на самом деле предательски хочется плакать. От минувшего страха, от врезавшихся в ладони снежинок и неподдельной радости одновременно. Не окажись его сейчас рядом девушка уже сошла бы с ума от подкатившей к горлу истерики. Даже мысль о том, что она могла лишиться пса, отдавалась болью и паникой в сердце. Но не рыдать же от счастья на плече того, кто тебя спас? Нет, нельзя. Даже если очень хочется.

Вместе они идут к дому, который видно уже отсюда. Марк трется о руку хозяйки, толи успокаивая, толи пытаясь понять. На провожатого он реагирует спокойно, хотя до сих пор насторожен: если уж в первый раз ему не удалось защитить свою драгоценную Нину, то в этот раз он точно справится!

Идут молча, совсем не зная о чем говорить. Каждый думает о своем и все же не выпускает ладонь другого. Это залог вечности и покоя, который никому не хочется нарушать. Хотя бы до прощания. Кожа к коже. Линии жизни соприкасаются друг с другом и расходятся вновь. Кто бы заметил свою реакцию на это прикосновение! Кто бы понял! Но что с них взять? Они всего лишь два потерянных в себе человека на этом колесе жизни.

Когда Нина выходит на своем этаже ее начинает бить мелкая дрожь. Будто что-то упущено и потерянно. Не спасают ни мысль о том, что все уже хорошо, все закончилось, ни приятная тяжесть от поводка Марка. Она оборачивается, успевая на самое закрытие дверей лифта.

— Подожди!

Замершие створки расходятся. Максим вовремя успевает нажать на кнопку ожидания. Он и сам не хочет ехать дальше, пока не убедится, что она дошла до квартиры. Но в этом мало что можно изменить. Не пугать же ее присутствием за спиной, пока она будет отпирать дверь?

— Как тебя зовут? — девушка хватается за свою единственную соломинку, которая может связать ее с ним, как утопающий хватается за спасательный круг, забыв, что нужно выплывать самому.

— Максим. Орлов, — художник совсем не может привыкнуть к ее мелодичному, какому-то правильному голосу, от которого по телу бежит электрический ток вперемешку с мурашками.

— А я Нина! Сельева...

— Будь осторожней, Нина, — юноша отпускает лифт дальше и створки окончательно закрываются. Уже за закрытыми дверьми он слышит ее выкрикнутое "спасибо" и улыбается. Этим вечером улыбка так и не сходит с его губ.

Сама не своя девушка доходит до квартиры. Пропускает вперед Марка и просто падает на колени около входной двери, подперев ее изнутри своей спиной. Спрятавшаяся за теплом руки Максина истерика наконец добирается до нее, унося все боли, печали и страхи вместе со слезами. Она еще долго не может успокоиться, обнимая Марка, который просто не в состоянии сейчас ее успокоить.

Нина всхлипывает почти до полуночи, лишь потом забываясь тревожным забытьем, согреваемая несколькими одеялами и любимым псом, всегда понимающим любые ее состояния. Лишь под утро жуткая дремота сменяется сном, в котором зеленые глаза становятся символом тепла и уюта.

Несколькими этажами выше так же до поздней ночи не спит художник. Он с самого своего прихода лишь задумчиво разглядывает потолок, улегшись на полу в ворохе своих же рисунков. Максим и сам не понимает, что пытается найти там, но образ девушки раз за разом всплывает перед глазами, не желая покидать его. Греющаяся на его груди кошка совсем ничего не знает о мыслях юноши, но всеми своими силами не может догадаться, как так легко у кого-то удалось приоткрыть дверь в его сердце. Сенька засыпает с этой маленькой тайной в жёлтых глазах уже после того, как начинает дремать художник.

За окном немой свидетель-снег продолжает падать и кружиться до самого утра.

* * *

Нина проснулась на самом пике рассвета, окунувшись в новый день с первыми лучами солнца. Ни что вчерашнее не было забыто, все стало еще отчетливее, будто события, оставшиеся позади, сложились из раздробленных кусочков в общую картину. Имя "Максим" еще чувствовалось терпкой мятой на языке, а глаза жгло от пролитых вечером слез. Ее хрупкое сердце стучало ровно и громко, оставаясь почти единственным источником звуков в квартире. Жизнь начиналась заново.

На часах было около восьми: самое время для зимнего рассвета. Девушка, встав и растревожив при этом Марка, подошла к окну, за которым дневное светило в очередной раз пыталось обогреть северный город почти на самом краю земли. Его лучи, мягко вливаясь в окно, выглядывали из-за не сбежавших еще облаков, похожих на разлитое по голубой скатерти молоко; отскакивали солнечными зайчиками от стекол соседних домов, отражаясь на стенах и дорожках всего города. Именно сейчас Нина поняла, что от былых переживаний не осталось и следа. Всех их заменили тепло солнца, свет и неугасимое желание жить. Она чувствовала себя неоправданно здоровой. Как будто ее живое горячее тело совсем не принадлежало ей — маленькой юной бабочке, неведомо как оказавшейся в удивительно жарком и прекрасном круговороте зимы. Такое же чувство бывает лишь когда с тебя снимают надоевший до колик гипс. Чешется все, что угодно. Даже волосы, кажется, приходят в неуловимое тонкое движение, пробуждая к жизни весь организм. А ты боишься пошевелить не только "отремонтированной" частью себя, но и всем остальным своим естеством, готовым выплеснуть энергию в бурлящее варево дня.

Погрузившись в это великолепно-радостное состояние, девушка громко рассмеялась, открывая шире шторы, перекрывающие часть проникающего в комнату солнечного света. С дивана на ее голос отозвался Марк, не меньше радовавшийся тому, что хозяйка наконец-то стала самой собой. Он более всех в этом мире был уверен в том, что она достойна счастья. А значит тучи, разойдясь однажды, уже не вернуться для того, чтобы накрыть своим тяжким покрывалом эту квартиру, распугивая громом и молниями устоявшееся счастье и грозы.

— Ну, что, Марк? Начнем возвращать жизнь в прежнее русло, да? — громко спросила Нина, понимая, что останавливаться сейчас на том, что имеешь, вновь вернув себя в колею темноты и грусти, равноценно смерти. Жестокой, страшной и самой нежеланной. На вопрос ей ответили громким лаем. Пес тоже надеялся на лучшее.

Оказавшись в маленькой кухоньке, словно светившейся изнутри от солнечных лучей и ярко-желтых стен, она первым делом накормила собаку. Не хватало еще заморить голодом единственного друга! Затем приготовила себе кофе, по счастливому недоразумению умудрившись его не сжечь, и сама села завтракать, утягивая из небольшой миски одну за другой маленькие, чуть зачерствевшие печенки. Помнится, она сама готовила их еще неделю назад, убив на это немало времени и сил. Только теперь, по прошествии времени, она осталась довольна результатом, который раньше не приносил ей ни грамма радости.

Глядя на выпечку: их кривоватые рассыпающиеся края и темные капли — вкрапления изюма — Нина поняла, что за спасение нужно благодарить. И она даже знает как!

Горячий напиток тут же был допит, а сладости временно позабыты. Девушка почти бегом кинулась в комнату, на ходу придумывая слишком легкий, непредсказуемый и, возможно, совершенно провальный план. Последнее волновало ее в последнюю очередь: мысли в голове носились слишком быстро, чтобы успеть испугать Нину своим напором и неожиданностью.