На полу рядом с кроватью — чашка холодного кофе. Свисающий угол покрывала почти в неё опустился. Люся присела на край кровати — больше некуда было — и, подняв кружку, поставила её на подоконник.
Они познакомились неделю назад. Там...внизу...на кухне. Он зашёл налить стакан воды, и в разгар праздника в доме Сергея появился холодный ветер. Анюта поспешно закрыла окна и полезла поправлять шторы на табуретку.
— Это Люся, — торжественно сказал Сергей, размахивая руками. — Люся у нас писатель!.. А это мой старый добрый друг Натан!
Познакомил. Хм...всегда было интересно, отчего люди, знающие друг друга годы, удивляются, услышав: "это мой старый добрый друг"?.. Хочется спросить: это когда?.. Когда это он успел стать для тебя старым и добрым? Почему я о нём первый раз слышу?
Но Сергей на эти вопросы предпочёл промолчать.
"Может...друг болен? — мелькнула в голове мысль. — Но...чем?..". На подоконнике лежали упаковки таблеток. Натан завязал волосы в узел, не слишком заботясь, развяжется тот или нет, и поглядел на девушку.
— Хочешь сигарету? — спросил и сразу же закашлялся.
А?..
— Have a cigar...dear? — пропел на манер ФлойдСв и усмехнулся.
Я...бросила курить. И сигареты — тоже.
Он сел на корточки перед старой развалившейся тумбочкой, всё ещё пытался проснуться.
— Ты извини, если я не вовремя...— сказала она неловко. — А то ворвалась вот так...
За окном было лето. Он улыбнулся, но на лицо упали волосы, и Люся не смогла понять, как он улыбнулся.
— Брось, всё всегда происходит вовремя, — чуть поморщил нос Натан. — И всё-таки где-то здесь сигареты быть должны...чёрт их...
Люся объяснила, что приехала в гости к Сергею с Анютой, и что они сейчас проявляет фотографии. Дело это серьезное, долгое. Вечно эти фанатики носятся со своими плёночными фотоаппаратами. Проявляют фотографии, сидят в темном подвале...и проявляют фотографии. Люсе стало скучно. Люся и лгала и говорила правду одновременно.
Так бывает?
Постоянно!!
— Кто такая Аня? — нараспев спроси он.
— Хм, — она улыбнулась. Он шутит, наверное. — Блондинка Аня, — пояснила Люся. — У неё же был день рождения недавно...ну-у...девушка Сергея... — ну, ты что, издеваешься?? Ты же живёшь в их доме!
— А-а...— было видно, что Натан её не вспомнил. Всё искал свои сигареты, то и дело убирал непослушные волосы за уши. Судя по щетине — не брился уже несколько дней. Он был приветлив, но как-то уж очень отстранён и рассеян.
— Извини, я ещё не проснулся, — пояснил немного виновато. — Но я рад тебя видеть. Честно.
Блин, подумалось Люсе, за последние пять минут мы извинились друг перед другом раз...десять, наверное. Но...очень хочется верить, что ты рад.
На столике рядом с кроватью лежала книга. Раскрыта. Обложкой вверх. На разбросанных хлебных крошках. Люся спросила, прочёл ли он её. Натан посмотрел как-то странно и ответил не сразу. Словно не хотел отвечать. Перестал искать сигареты и теперь внимательно смотрел на девушку. Его лицо выглядело помятым, но уже почти не сонным. В углу Люся заметила гитару, спросила, играет ли он...
— Раньше играл...
— Жаль, — зачем-то сказала она. — А я вот...собираюсь учиться...
Нахмурился и посмотрел непонимающе.
— Учиться играть, — пояснила Люся.
— А-а...забери её, — кивнул на гитару. — Мне она ни к чему.
Люся молчала. Нет. Нет, не заберу... Зачем?
— Всё ведь меняется, правда? — спросил.
— Да, — кивнула Люся, соглашаясь, — как в книге.
Ничего не имела ввиду, когда дала ему эту книгу в прошлый раз. Ни на что не намекала сейчас, но эта фраза...выбила его из колеи, и в комнате повисло напряжение. Натан, казалось, вернулся к вопросу о книге, о том, читал ли он её. Он мог кивнуть небрежно, Люся сочла бы это за утвердительный ответ и не стала больше бы приставать с расспросами, но только... что-то не давало ему покоя.
— Сколько дней мы с тобой не виделись? — вдруг спросил он.
Вроде бы...совсем не в тему спросил. Намёк? Просьба покинуть его берлогу? Стало неприятно, будто в мире есть такое незыблемое правило — семь дней вы не говорили друг с другом и не виделись, значит, всё. Мосты сожжены. Можете всё к черту забыть. И неожиданную встречу, и разговор...и мысли, вызванные этим разговором.
— Дней, наверное, семь... — ответила... — Да, семь дней мы не виделись.
Семь с половиной. А если ещё точнее — семь и пятнадцать часов. Но сказать так — стыдно. Натан нервно кивнул, посмотрел как-то...строго, словно спрашивал: почему не соблюдаешь правило семи дней?!
— Семь дней, — зачем-то повторила Люся вслух.
— Ага, — он снова кивнул. — Вот именно столько раз я и прочел твою книгу.
Натан сделал ударение на слове "твою", и это сильно кольнуло. Разве она навязывалась? Просто зашла речь на определённые темы и...что такого? Я об этих темах пишу.
Э-э... Так ты прочёл её?? И...сколько раз?!
— Семь дней — семь раз... Но так ничего и не понял, — он смотрел прямо ей в глаза и улыбался. Странная у него улыбка — и грустная и злая какая-то.
— Да-а, — медленно протянула Люся, — книжка неоднозначная, конечно, но...
— Да не в книжке дело, а во мне, — сказал, раздражаясь. — Забери её к черту, всё равно ничего я не пойму.
Злое отчаяние в его словах. И в его глазах. Обидно и...обидно. Забери. Всё забери: и гитару и книгу и...
Снова напряжение повисло в воздухе. Несколько страниц книги помяты. Обычно Люся не обращала внимания на подобные мелочи: она не относилась к категории людей-собирателей, которые голову готовы отпилить товарищу за помятую страницу книги или, например, поцарапанную кассету. Люди ведь не рабы своих вещей...наверное. Главное — это не материальный носитель, а информация. Ценно то, что она получена, а уж что там далее будет с кассетой или книгой... Чёрт, как неудержимо банально. Но...в точку.
Хм...порой, правда, возникало желание отпились что-нибудь...нерадивому читателю или слушателю... Ну, не голову, а руку, например. Только сейчас почему-то стало очень обидно за помятые и непонятые страницы. Всегда обидно, когда тебя не хотят понимать, когда относятся к тебе пренебрежительно. Пусть ты не поймёшь или тебе не понравится, но...ты хоть попытайся.
Не понять можно, но вот не хотеть понять...
Люся решительно поднялась с кровати. Положить книгу в сумку — дело одной секунды или даже долей секунды — но...Натан вдруг остановил её и протянул руку. Странная у этого парня манера — показывать руками то, что он не мог выразить словами. Это вроде должно естественно выглядеть, а у него получается очень грубо и неуклюже. Резко. Словно всю жизнь вообще руками не пользовался, а тут вдруг приходится дополнять речь жестами.
— Постой, — сказал он.
Пусть руки заменяют слова. Если говорить сложно. Это всего лишь книга. Он ей значения не придал, наверное, как и их знакомству вообще.
— Погоди, оставь её, — Натан смотрел не в глаза, а куда-то в пол. В старый деревянный пол, который давно не красили и редко мыли.
Он молча настаивал. И смотрел в пол. Люся вернула книгу — осторожно положила её на столик. На столик, рядом с многочисленными бумагами, переполненной пепельницей и хлебными крошками. С рваным листком из нотной тетради. С засохшей маргариткой. Рядом с этим со всем... Словно от этой макулатуры зависит что-то важное. Безумно важное. Просто важное или просто безумное.
— Ты хочешь прочитать восьмой раз? — спросила серьёзно. Не хотела смеяться или злить его, слова как-то сами вылетели. Непроизвольно совершенно. Просто не верила, что он читал, что считал это важным.
Натан ответил не сразу:
— Да. Буду продолжать читать пока не пойму, о чём она.
Люся, конечно, понимающе кивнула. Чувство обиды постепенно испарялось. Не знала, почему. Только подсознание (как уверял дедушка Фрейд) могло дать ответ, но до него не достучишься. До подсознания, в смысле. Ну-у...и до дедушки тоже.
Может, ему просто плохо, а на самом деле он и книгу читал и её рад видеть... Мм?
Люся тихо ушла, прикрыв за собой дверь. Натан не двинулся с места. Ни слова вслед. Она немного постояла на пороге, соображая, что к чему, а потом направилась к Сергею и Ане через поле. То, что было неделю назад, тот разговор и тот впервые встреченный странный человек...те её мысли...странные, но светлые...
И всё-таки — нет. Будущее оказалось другим.
ОБОЧИНА
Нет, всё-таки, лето — самый спокойный период для дворника. Осенью надо сгребать и жечь листья, зимой — скалывать лёд с тротуаров и посыпать их песком, чтоб никто не упал. Весной, как впрочем, и осенью, слякотно, грязно, холодно.
Весной только одуряющий запах пробуждения радует и, обволакивая душу, расправляет плечи, согнувшиеся под тяжестью зимних холодов.
Как же я ненавижу весну...
И жечь листья — тоже.
Метла зло заскребла по асфальту. "Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу", — звучало в каждом взмахе.
Это — легко. Ненавидеть. И это так непросто — смиряться и принимать всё, как есть.
Сегодня ей помогала не слышать весну музыка. Депрессивный "Химический сон", тёмно-красный, почти бордовый по цвету и настроению, не давал расслабиться, не отпускал, царапал. Как гроза... только шла она совсем рядом. Девушка мечтала о молнии... очищающей... разрушающей. Но...она сама — молния.
Песня за песней, аккорд за аккордом. Она уже давно знала каждую ноту этого альбома, могла бы сыграть его весь.
Только уже почти два года не брала в руки гитару. Даже акустику: просто отставила её в самый дальний угол, а бас...чуть не продала, но...не получилось. Не смогла. Оставила. Там же. В углу.
Она считала, что её жизнь осталась там, на автостраде, возле медленно вращающегося колеса мотоцикла, возле двух замерших сердец. Её — третье — стучит, но просто по привычке. Оно не может не стучать. В этом его суть.
Иди, иди мимо, тёть Клара. Мне хорошо, мне не нужна помощь.
Нужна. Но не приму. Мне весной всегда так.
— Аля! — гибкая и о-очень соблазнительная Тана почти протанцевала к ней. — Ты придёшь?
Боги! Ну, зачем кричать на весь двор?!
Кивнула.
— Буду ждать! — убежала, почти не касаясь талого снега. Учительница, младшие классы, вроде бы... Танцовщица. Просто классная девчонка.
Сегодня они с Таной будут до упаду танцевать. У Таны дома, в огромном холле. А потом...а какая, леший всех дери, разница, что будет потом...не вашего ума дело! Им нравились эти беспочвенные слухи, порой они демонстративно ходили вдвоём, грубоватая, вечно мятая Алик, нещадно прокуривающая свои лёгкие, и нежная, но сильная Тана.
Всегда так. Находится до боли мало людей, которые принимают тебя после. Которые позволяют тебе...вернуться.
Галина Георгиевна, дама с пекинесом и сыном на руках, проворчала что-то про "извращенцев, не дающих жить нормальным людям спокойно".
Аля улыбнулась, не поднимая головы. А кто дал критерии нормальности, подумалось ей. Кто более нормален, ты или я? Ну, это с какой крыши смотреть. Все мы этот расклад знаем, да...крепко держимся за свою спасительную норму.
Пегая собака с двумя чёрными щенками ждала. Аля завидовала ей порой: у Шарки не было обязательств, многие её действия — инстинктивны, у неё на всё есть готовая реакция.
Ну, или почти на всё.
— Шарки! — сучка, виляя хвостом, подбежала к Алик, преданно заглядывая в глаза.
Никогда так ни на кого не посмотрю.
Алик достала из потёртого кожаного рюкзака бутерброд, припасённый на обед. Шарки превратилась во внимание.
На. Ты хоть оценишь мои старания.
Она подышала на раскрасневшиеся от утреннего холода руки: весна-то хоть и пришла, но ворчливый и кусачий мороз пока ещё не сдавал своих позиций. Особенно по утрам.
Особенно, когда ты одна в холодной постели.
Она вздохнула и закашлялась: давала знать о себе простуда, подхваченная в пронизанной сквозняками квартире. Летом они вместе пережидали жару, а вот зимой жёсткий холодный ветер не щадил её, сурово наказывая ледяными плетьми.
Аля перелезла через маленький чугунный бордюрчик и, матерясь, начала собирать в огромный чёрный мешок мусор.
Мусор...это же целая история жизни отдельно взятого двора, города, страны. Фантики, шкурки от колбасы, пивные банки и бутылки, битые стёкляшки, свидетельства "любви", и просто обрывки газет, бумажки. И вокруг этого целая жизнь: собаки, кошки, крысы, растения. Люди.
И она. Алик то ли чихнула, то ли фыркнула. "Мусорный ветер, дым из трубы. Смех природы, плач Сатаны. А всё от того, что мы..." Ха! Гимн, блин.
Не, правда, гимн её жизни.
У кого-то эта правда — горькая, у неё — мусорная.
...Она сидела у края дороги, у самых трамвайных путей. Осень давно вступила в свои владения полноправной хозяйкой, а девушка всё ждала. Чего-то.
Дорога была прямая, как по линейке её провели, отгороженная от других дорог плотной стеной высоких тополей. Они тянули свои обнажённые чёрные сучья к небу, словно моля о пощаде, или угрожая всесильным небесам страшной карой.
Мрачно. Страшно. Одиноко.
Серый асфальт. Серое небо. Жёлтые листья.
Прогрохотал трамвай. И тишина вокруг снова. И ветер — не прекращался.
Холодно сидеть на асфальте осенью в драных джинсах. И согреться не на что.
В конце улицы зарождался неясный гул...
Алик зашвырнула всё "оборудование" в кладовку, покидала всё в кучу, ни на миг не позаботившись о порядке, щёлкнула ключом. Матюгнулась, дверь перестала артачиться и закрылась.
На улице весеннее солнце брезгливо мазнуло её по лицу и скрылось. "Не найдёшь" — говорило оно.
Ха! Я упрямая. Найду, даже если не понимаю, что искать надо.
По городу Алик пошла пешком. Хоть и далеко до её любимой пивнушки, но за зиму кровь застоялась в жилах и теперь требовала долгой и обстоятельной прогулки.
И ещё вдруг остро захотелось запомнить все запахи весны. И этой жизни.
Как будто скоро должна была начаться другая.
...Гул затих напротив "Чёрного пепла". Он был двухколёсный, чёрный, насквозь пропитанный запахом бензина, дороги, горячей резины.
Глухо зарокотал гром. Приветствовал земного брата.
Человек поднял голову к небу и, раскинув руки, подставил лицо первым тяжёлым каплям.
— Сталкер!!!! Сволчара!!! — Вождь радостно приветствовал седеющего небритого владельца гула.
— А то ты не такой! — байкеры обнялись, похлопывая друг друга по спинам.
Капли становились всё настырнее и злее.
— Ты это...машину только отгони под охрану,— продолжал Вихрь. — А то шастают тут малолетки, так у них есть один патлатый пацан, он её как не фиг делать уведёт.
— Что?! Моего красавца?!
— Ага. И ничего ты ему не сделаешь, будет твой "Iron Horse" как миленький под ним бегать, а там... — он махнул рукой.
Гул, вновь заворочавшийся у дверей "Пепла...", переместился за угол, на стоянку. За заборчиком спокойнее.
На миг выглянуло солнце...
В глубине бара было темно, накурено и отчаянно пахло пивом. Взяв свою порцию, Аля устроилась на улице под тентами. Кроме неё и двух парней за соседним столиком на это больше никто не отважился. Говорили ребята громко, невольно обращая на себя внимание.
