Иллория: спасти королевство (общий файл)

— Я знаю. Поэтому прошу тебя не говорить с отцом. Не нужно начинать новую жизнь с ссоры.

— Я сделаю, — стиснув зубы, повторил Бьорн. — А с остальным как-нибудь справлюсь.

Они помолчали, прислушиваясь к сердцебиению друг друга. Бьорн чувствовал, что мать изо всех сил пытается не расплакаться, да и сам он с трудом сдерживал слезы. Если ему не удастся уговорить отца, это объятье может оказаться последним... поэтому он едва не вскрикнул, когда мать отстранилась.

— Пойдем в замок. Там уже все готово для праздника.

* * *

Что ни говори, праздник удался на славу. А как могло быть иначе, если разбойничий народ веселый и до выпивки охочий? Да и жизнь Взметеня удалась на славу: почет, уважение и власть всегда шли об его руку, словно заботливый провожатый, предупреждая, вот, мол, впереди канава, не сверзнись, или вот, обрыв, свороти. И Взметень слушал провожатого и слушался, выполнял команды, и сам был командиром. Поэтому жилось ему легко да привольно.

Лес, большой и страшный, был надежным домом, шайка, смелая и ловкая, — крепкой опорой, тракт торговый — верным источником денег. Королю до его произвола дела не было, да и он особо не зверствовал, чтобы внимания не привлекать, трупы на деревьях не развешивал, а по канавам да болотам закапывал, девок, если попадутся, не уродовал, а аккуратно пользовал и отпускал, купцов тоже не сильно зажимал: коли бедны, заплатят мзду, да дальше едут, а уж коли богаты, останутся без товара и портков, зато живые. Хорошо жилось Взметеню, только вот сознавал он, что счастья так и не увидел.

Что человеку для счастья надо? Здоровье? Этого, слава лесным духам, было у главаря в избытке. Не зря с малолетства отец приучал его к холоду, к длительным пробежкам и дракам. Любовь? Так в распоряжении Взметеня любая дева, что свернет с торгового тракта, а коли донесут други любезные об особо большой добыче, так любая, что окажется на тракте в намеченной карете, будь то королева заморская, али дочь купеческая. Семья? Так вот его семья, на скамье сидит, песни бахвальные распевает, пьет, ржет и обливается дармовой выпивкой. Верные друзья? Что ж, есть и такие. А вот счастливым Взметень себя не чувствовал, потому что не хватало главарю разбойников двух простых вещей: денег и сына.

Самое странное, что на первый взгляд главарь и сыном и деньгами обладал. Сын вон он, сидит на другом конце стола, мясо жует, да мать под локоток поддерживает. Подойди, да тресни по макушке. И деньги вот они, под ногами схоронены, откопай, да забери. Только вот денег прапрадедовских Взметень никогда не видел — не нашел, сколько ни искал, а сына никогда не бил, потому что не считал нужным. Мать его испортила, вот пусть теперь и нянчится с ним, а главарю с трусом делать нечего. Тот даже на грабеж не выходит, а значит, не годен ни на что.

Не таким должен был его сын вырасти, не маменькиным сынком, а крепким, уверенным в себе, деловым и жестким, как отец. Чтобы и порядок в замке поддержать мог, и людей, если что, приструнить, и вне замка, на ходках, отцу помочь. А от этого никакой пользы. За человека его никто не держит, сам он уважение заслужить и не пытался, так, живет, будто приживалка какая. Да по глазам видно, что это за человек и чего стоит.

Вот у него, Взметня, глаза серьезные, грозные, карие, а когда сердится он или в ярость впадает, и вовсе чернеют. Сразу видно, настоящий зверь. У Лытки-рыжего глаза иные — холодные, голубые, коварные, как весенний лед. Ступишь на такой неосторожно, да потонешь. А у сына не глаза а водичка болотная — зеленые, словно ряска. Посмотришь, и топиться побежишь, до того тошно становится. От кого у него такие глаза, неведомо, может, от деда с материной стороны, потому что у матери тоже глаза водянистые — серые, будто тучка дождевая, еще чуть-чуть, и дождик польется. В нее, видать, сынок пошел. Размазня.

Взметень вздохнул и влил в себя очередную кружку пива.

— Ты, Взметень, на пиво не налегай, — шепнул ему сидящий по правую руку Лытка. — Тебе еще сына к месту вести. Помнишь? Нельзя ему без провожатого. Пропадет.

— Сам знаю, что нельзя. Ты с ним пойдешь.

— Я?

— Ты моя правая рука, вот и сводишь. И обратно в целости приведешь, понял? Хочу знать, что ему там духи наобещают.

Взметень говорил негромко, потому что не хотел привлекать внимание, а Лытка так и вовсе почти шептал, благо ближайший к нему балагур сидел достаточно далеко.

— А чего сам не хочешь? — спросил Лытка.

— Ишь, смелый. На трусость мою намекаешь? Да я, если хочешь, духов этих на ладонь вот так посажу, а потом подотрусь.

Лытка заозирался, пригнулся к столу и сунул нос в кружку.

— Не боись. Не подслушают, — хохотнул Взметень.

— А ты почем знаешь? Они по всему лесу летают, может, и к нашему замку близко.

— Им до нас и дела нет. Иначе давно бы выселили.

— Это как это?

— А вот так. Страхи стали бы насылать. Спишь ты, к примеру, а просыпаешься оттого, что на груди твоей рука мертвая лежит — страшная, холодная, в язвах — и пальцами к горлу пробирается. Не захочешь, а сбежишь куда подальше.

Лытка закашлялся.

— Не боись, — Взметень хорошенько ударил товарища по спине. — Тем, кто предсказание слушать идет, они ничего не сделают. Только обратно, в оба смотри. Ни на какие огоньки не отвлекайся и голосов не слушай.

Лытка сглотнул и кивнул. Понял, зараза, что лучше самовольно к духам отправиться, чем главаря ослушаться.

Взметень удовлетворенно кивнул и налил из кувшина еще одну кружку пива. На Лытку он мог положиться, впрочем, как и на любого другого из своей шайки. Взять хотя бы Слепня. Молодой еще, двадцати нет, а смелый, как черт, ничего не боится, и за любую работу первей других хватается, и не подводит никогда. Скажет, двоих уложит, и уложит, пообещает несговорчивого купчину разговорить, и разговорит. Любое дело спорится, даром, что не видит дальше вытянутой руки. Вот если бы сын у него такой был, не нужно стало бы Взметеню прапрадедовское сокровище, они бы таких дел наворотили... все королевство на уши поставили бы. А так...

Главарь посмотрел на Бьорна и вздохнул.

Ну на что годится такой разбойник, который все время за материнскую руку держится? И глаза вон на мокром месте, и не от дыма небось, и не от пива — кружка нетронутая рядом стоит.

И не пьет, и не курит, и девки ему без надобности — ничем Взметень не сумел сына к сходкам привлечь. Ничего, получит предсказаие, станет настоящим мужиком, а завтра им можно будет как следует заняться. Мать выкинуть лесным духам на потеху, чтобы не появлялось на лице Бьорна жалостливое выражение, а самого выдрать хорошенько, чтоб понял, кто тут главный и кого слушаться надо. Да не при всех выдрать, а в лабиринт увести, чтобы последние крохи уважения команды не потерял. Люди-то его жесткие, слабака слушаться не станут, а коли Взметень при них сына пороть станет, и вовсе мальца за человека считать не будут. Потом на дело его поведет. На самое кровавое, чтобы одним махом всю дурь из башки выбить, чтобы крепим духом стал.

Так уговаривал себя вожак, а сердце подсказывало, что ничего из задуманного у него не выйдет. Бьорн не зря его сыном называется — силу характера не спрячешь, вон как волчонком смотрит, кабы мать кто не обидел. Такой коли себе в голову чего вобьет, так не всяким ремнем выбьешь.

— Ну и на кой мне такой сын? — едва слышно прошептал Взметень и плеснул себе еще пива.

— А действительно, на кой? — Лытка, после получения задания, пить перестал, потому что к духам надо с трезвой головой идти, и теперь смотрел на главаря с беспокойством. — Действительно, на кой? Отпустил бы ты его восвояси, он, гляди, и человеком стал бы. До столицы дошел бы, может, профессии какой обучился. Всяко лучше, чем тут без дела сидеть.

— Не пущу, — стукнул кружкой по столу Взметень.

— Сам же говорил, — увещевал Лытка, — не годен он ни к чему. Воровать не ворует, бить, не бьет, убивать не станет, а что до девок дармовых, так прости, Взметень, но кажись, он не по ентой части.

— Это на что ты намекаешь?!

— Ну, знамо на что. В прошлый раз, вспомни, как привез ты ему деву чудную. Раскрасавицу, каких я отродясь не видал — статная, черноокая, длинноволосая, и все округлости при ней. От такой бабы любой мужик ума лишится, а этот ничего. Ты вспомни, чем дело-то закончилось, вспомни.

Историю это Взметеню вспоминать не хотелось, потому что не история случилась, а стыдоба. Бьорн как девку увидел, за руку ее схватил, да в хоромы подальше от людских глаз потащил. Взметень, как дурак, и обрадовался, а когда через пять минут к сыну заглянул, полюбоваться, так увидел, что ни сына, ни девки нет. Увел он ее в лес, объяснил, как до тракта добраться, да отпустил. Вышло, что и сам не попользовался, и другим не дал. Очень Взметень тогда на сына орал, даже ударить хотел, но передумал. Чего с слабака взять? А шайка его долго тогда над пацаном ржала, Слепень даже поздатыльник мальцу отвесил, правда от Взметеня за то получил — нечего сына вожака бить.

Выходит, вон они как про Бьорна с тех пор думают. Лытка попусту трепать не станет. Что ж, тем хуже для Бьорна, сам виноват, что сплоховал. Вот если бы девку оприходовал, сразу поднялся бы в глазах товарищей и отца. Сразу бы понятно стало, что не безнадежный человек, можно его к делу пристроить, а оно вон как вышло.

Взметень влил в себя еще одну кружку пива, и понял, что переборщил. В глазах стало двоиться, язык превратился в тяжелый и неповоротливый комок, а руки стали как соломенные тюфяки — ни опереться на них нельзя, ни ударить по столу хорошенько.

— Не отпущу я его, — произнес вожак. — А ты, Лытка, не болтай зазря, языка лишишься. Лучше еще плесни.

— Так я не болтаю, — Лытка подвинул к главарю второй кувшин. — Я просто не пойму, зачем ты его при себе держишь? Лишняя обуза: он, да мамаша его, прости, Взметень. Наукам, какие знал, я его обучил, так что не пропадет. Отпусти его. Али боишься, что чужих приведет? Так не приведет, не станет родному отцу вредить.

— Не станет, — согласился Взметень. — Только и я не отпущу. Пророчество мне было про сына. Нужен он мне очень.

— Пророчество? — Рыжеволосый Лытка открыл рот и подвинулся ближе к вожаку. — Что за пророчество? Хорошее иль плохое?

— Хорошее, — усмехнулся Взметень и обдал Лытку сильным пивным запахом. — Богатство мне через сына придет. Невиданное. Неслыханное. Буду в золоте купаться, с золота щи хлебать, да сребротканые рубашки носить. Будет у меня сила великая, могущество, какого ни у кого из моего рода до сего дня не бывало, да власть над людьми.

— И все от сына?

Взметень кивнул.

— Только учти, Лытка. Если скажешь кому, отрезанным языком не отделаешься. На кусочки тебя порежу и волкам скормлю. Или духам на потеху отдам. Ты же знаешь, что они с подарками делают? Так что язык проглоти, да из головы выкинь, что я тебе сказал.

— Выпил ты, Взметень, вот и рассказываешь небылицы всякие.

— Вот это правильно. Это по-нашему. Налей мне еще, Лытка, да забирай мальца. Пора уже. Ступайте за пророчеством. Да смотри, слово в слово все запомни.

— Запомню. — Лытка сглотнул и поднялся. — Только ты, Взметень, уж не забудь эту мою услугу, как время придет.

— Не боись. Я слов на ветер не бросаю.

— То-то и оно.

Лытка подтянул штаны и пошел к противоположному концу стола, где, держа мать за руку, сидел Бьорн.

* * *

По зимнему лесу идти страшно, но все же не так страшно, как по летнему — снег делает краски ярче, немного разгоняет тьму. Поэтому Бьорн считал, что ему повезло родиться, когда снег еще не растаял, не обнажил черную землю, а отражал лунный свет и делал непроглядную тьму чуть светлее. Родись он летом, шел бы сейчас и дрожал от страха, потому что в полной темноте в лесу жутко, а чем ближе к духам, тем страшнее и опаснее. Сейчас Бьорн не боялся костлявых силуэтов деревьев, да и сухие кусты валежника не казались неведомыми монстрами, готовыми схватить путника за ногу и утащить под землю. Света Луны вполне хватало и чтобы разглядеть сидящего на ветке филина и не испугаться его уханья, и чтобы обернуться и посмотреть, не отстал ли провожатый.

Они брели через валежник вдвоем: Бьорн впереди, рыжеволосый Лытка позади. Сегодня его должен был сопровождать отец, но молодой человек и не надеялся на такой подарок судьбы, ему вполне хватило первого помощника, правда вот оказалось, что Лытка ужасно боится этих самых лесных духов и поминутно вздрагивает, вскрикивает и хватает Бьорна за руку.

— Ничего они тебе не сделают, — попытался он успокоить Лытку. — Ты же со мной идешь. Не боись.

— "Не боись", — передразнил Лытка. — Как отец говоришь, только толку нет. А вдруг духи вздумают страх наслать?

— Да ты сам на себя страх насылаешь. Тени собственной пугаешься. Иди спокойно, недалеко уже осталось.

— А ты почем знаешь? Когда Слепень за предсказанием ходил, до утра по лесу прошатался, пока не позвали.

— Дурак твой Слепень. И трепло. Все знают, что надо в самую чащу идти. Как близко подойдешь, духи сами тебя в нужную сторону толкнут. А ты сам за предсказанием не ходил что ли?

— Не ходил.

— Испугался?

— Сам ты испугался! Провожатого не нашлось, а без провожатого нельзя.

Бьорн кивнул и замолчал, а вот Лытка напротив, стал не в меру болтлив. То ли решил, что разговор отпугнет лесных духов, то ли наоборот предупредит об их приближении, а следовательно не напугает, а следовательно у духов не будет причин для агрессии.

— А ты какое предсказание получить хотел бы?

— Какое хотел бы, такое точно не получу, — вздохнул Бьорн. — Сам понимаешь, какая судьба у сына разбойника.

— Это-то понятно, но духи, говорят, далеко видят, много чего сказать могут, о многом предупредить. Слыхал, находились смельчаки, которые даже вопросы задавали, и духи им отвечали. Так от многих бед уберечься можно. Спросишь, скажем, какой смертью умрешь, они ответят, мол, потонешь, вот и станешь от воды подальше держаться. А скажут, сгоришь, так в кузницу помощником не пойдешь, да в лесу костры жечь не станешь.

— Тогда, получается, и не умрешь никогда?

— Почему не умрешь? Умрешь. Только нескоро.

— Нет уж, про смерть я спрашивать не стану.

— Чего так?

— Тебе бы было приятно каждый день в страхе жить? Туда не ходи, этого не делай, тут поберегись, там будь аккуратнее. Это не жизнь, а мучение получится.

— Верно говоришь. Тогда про жену спроси. Иль тебе жена без надобности?

— У меня поважнее есть о чем спросить.

— Это о матери что ли?

— И о матери, — кивнул Бьорн. — Ты не отставай. Кажется, уже скоро.

Молодой человек поежился. Хоть в ночном весеннем лесу и было холодно, морозец был не причем — Бьорн внезапно почувствовал, будто кто-то легонько коснулся его левой щеки. Духи это, или нет, но ощущения обострились до предела, теперь сын разбойника слышал то, что не слышал раньше, видел то, что до сего момента скрывалось во мраке, а по сердцу разлилось странное нехорошее предчувствие.

— Мы почти пришли, — сказал он, и звук собственного голоса показался Бьорну громче самого сильного раската грома.