Дорога пошла вдоль стены к Главным воротам. Кроме них есть еще Речные ворота, которые прямо к пристаням городским ведут, и есть ворота Малые, которые все больше по служебным делам используются. Главные же ворота главные и есть. Перед ними огорожен колючей проволокой большой выгон, где днем шумит-галдит небольшой базарчик. Там торгуют хуторяне из аборигенов, привозя в город дары своих садов и огородов, и там же для хуторян держат небольшие лавки городские купцы. Всем так проще. Хуторянам в воротах толкаться-проверяться не надо, и товар для себя они всегда какой-нибудь покупают. Им и инструмент нужен, и одежда, и много что еще. У них своего, кроме еды, и нет ничего больше. А в Великореченске как раз народ пожрать любит, так почему бы не помочь друг другу?

Сейчас рынок почти свернулся. Хуторяне со своими телегами и машинами уже давно разъехались или в городе спрятались, а теперь за городские стены со своим товаром убирались купеческие приказчики. У выезда с выгона стоял камуфляжной расцветки "козел" с раструбом сирены на капоте и красной мигалкой на стальной трубе, торчащей вверх. Возле него топтались еще двое, но без плащей, в кожаных куртках и в тех же кожаных "комиссарках". У обоих на плече по дробовику и по пистолету в кобуре. Эти весь день следили за порядком на рынке.

Вообще, у нас урядники в городе сила немалая. Городок у нас торговый, народу приезжего много, так что возле берега хватает у нас и гостиниц, и трактиров, и игорных домов, и даже борделей. Поэтому жилая часть Великореченска, Холм, отделена от Берега, где все это гульбище гудит, самой настоящей стеной. Не такой, как городская, но и немалой. На Холме всегда тихо, там местные жители живут, даже в трактирах благодать и степенство, а вот на Берегу... В пятницу вечером, скажем, туда и зайти нормальному человеку боязно. Как один писатель из прошлого мира сказал, некто Зощенко: "В ушах звенит от криков и разных возможностей".

Поэтому же в городе у нас урядников много, а хлопцы они все ражие и с хулиганами не церемонятся. И в холодную запрут, и морду набьют, и к судье уволокут. А как судья рассудит, что с тобой делать, так на то его судейская воля. Право у нас все больше процветает английского образца, то есть "прецедентное". Если решит судья однажды, что за драку в борделе полагается два месяца городские нужники вычерпывать, то так и дальше пойдет. Создан прецедент, если по-умному выражаться. И каждый следующий скандалист будет при золотарской бочке вахту нести, покуда двухмесячный срок не выйдет. Очень популярная в нашем городе кара для мелких злодеев мужеска полу. И колодцы-септики всегда чистые.

На воротах, в первом этаже сторожевой башни, в кордегардии, дежурил еще один страж порядка, в звании старшего урядника, а с ним — целых шесть ополченцев. Содержать городу гарнизон не под силу, это уже роскошь, по нынешним временам, вот все мужики городские, да и баб немало, ходят на дежурства. На сторожевые вышки, стены и ворота. Я не хожу, правду говоря, потому как охотники, те, что с лицензиями, и так всегда на городской службе числятся. Нас в любой момент вызвать могут, куда там городу понадобится. С нас даже налог берут именно таким образом — услугами.

Объехал я выгон, тормознул в воротах перед тяжелым бревном со шлагбаумом. Подошел ко мне один из ополченцев, второй его из бойницы страхует. На башне стволы пулеметной спарки уставились в сторону леса, а вот еще двое ополченцев дробовики на меня навели. Смотрят настороженно, пальцы на спусковых крючках. Не забалуешь. Мы все друг друга знаем, здороваемся, городишко то маленький, да только мало ли кто из дикой земли в город с моей личиной вернулся? Чего в наших краях только не случается...

Ополченец у шлагбаума поздоровался вроде как приветливо, и протянул мне деревянный резной жезл, с костяным округлым наконечником. Я положил левую, с сердечной стороны, ладонь на костяное навершие. Когда выезжал из ворот, я тоже так сделал, и жезл мою ауру запомнил. А теперь должен этот "оттиск" мне обратно вернуть. Если что-то не так, жезл красным засветится, а меня задержат "до выяснения". Вызовут наряд с дежурным колдуном, и тот уже дальше разбираться будет, моя ли аура так изменилась, или кто другой мою личину натянул.

А по-другому в наших краях никак нельзя. Прямо за спиной караульного на тяжелых бревнах боковины башни четыре глубоких следа от могучих когтей, и темные пятна. Уехал так один горожанин в дальнюю дорогу, а вернулся оборотнем. И при проверке успел обратиться, и караульному почти начисто башку снести с одного удара, второй удар уже в стенку пришелся. Оборотня то расстреляли, у тех, кто подстраховывает, половина картечин в патронах серебряные, а вторая половина — заговоренная, парализующая, такой заряд любого оборотня в клочья рвет, но караульного схоронили. Так-то.

С приезжими проверка еще сложнее. Они через проходную по одному идут, и проверяют их сразу шестью разными способами. И человек ли под личиной, или там, скажем, гном, или иной нормальный член одной из рас, населяющих наш новый странный мир, или кто иной уже? И привержен ли он злу вообще, а сейчас в частности? Не под чьим ли ментальным контролем он сейчас находится? Не оборотень ли он? Не упырь ли? И так далее.

Жезл дружелюбно мигнул мне зеленым свечением, и ополченец обошел машину, заглядывая в кабину и в кузов. Помповик со складным прикладом и коротким стволом он держал в руках. Для этого места идеальное оружие. Если и начнется заваруха, так на расстоянии вытянутой руки, а на таких дистанциях боя дробовик пострашней пулемета будет.

— А это что? — спросил он меня густым басом, кивнув на брезентовый сверток в кузове.

— Шестиногий пятихрен. — ответил я. — За которого голова награду предложил.

— Да ну? — удивился ополченец. — Добыл, что ли? Того, что скот рвал на дальних пастбищах? С пастухами купно? А покажешь?

— У управы выставят и приходи смотреть. — отрезал я, ответив тем самым сразу на все вопросы. Не слишком подробно, зато категорично.

Не хватало еще здесь с брезентом возиться, чтобы ополченческое любопытство потешить. И вообще, пусть службу несут, нехрен им...

— Давай, подымай свое бревно, хорош лясы точить. — изобразил я раздражение.

Мне можно, я сейчас герой. Ополченец чуть не во фрунт вытянулся, и бревно от опоры отомкнул. Раз уж я такой герой, то и почести мне соответственные. Я завел мотор и въехал в ворота, которые через полчасика закроются уже до рассвета. Вход в город будет только через ворота служебные, узкие, с чародейским шлюзом для проверки ночных визитеров. Как солнце уходит, бдительность втройне повышать надо.

От ворот в глубь города вела широкая, хоть и немощенная улица, называемая Главной. Ее только регулярно гравием подсыпали, чтобы грязь не разводилась. Справа потянулись заведения увеселительные, откуда уже пьяные голоса на улицу доносились, и за окнами девы распутные повизгивали. Слева — купеческие конторы, гостиные дворы, гостиницы и дворы постоялые. Это — Берег, тут сплошь приезжие, с караванами пришедшие, или рекой, с баржами. Сгрузили товар по лабазам, а теперь веселятся.

Я разминулся с урядническим "козлом", затем снова с конным патрулем, причем у урядников вместо шашек висели длинные дубинки. Тут рубить некого, зато для дубин зачастую работы хватает. Во хмелю гости нашего славного города буйны бывают.

Примерно на середине Главной улицы я свернул налево, на Волжскую. Она вела от берега к центральной площади Великореченска, до которой я доехал за минуту. Тут недалеко, Берег все же район небольшой, конторы с гостиницами, кабаки, да и все. А Центральная площадь как раз и находилась на границе между Берегом и Холмом. На ней и городская управа, и острог маленький, и околоток, и городская больница. И даже театр, который еще и цирком работал, когда к нам артисты наезжали.

Перед околотком стояла виселица на три "висячих места", сейчас пустая. Коновязь и стоянка были забиты машинами и лошадьми, как раз пересменка шла. Я даже увидел нашего станового пристава, Битюгова Степана, который свою фамилию на двести процентов оправдывал. Росту он был немерянного и шириной плеч мог спорить с двумя гномами сразу. Гора, а не человек. Сейчас он раздавал последние цэу новой смене урядников, столпившихся перед околотком. Работали моторы "козлов", пахло выхлопными газами и конским навозом.

Прямо напротив околотка находилась городская управа. Возле нее было тихо и именно туда со своей добычей мне и было нужно. У крыльца, на скамейке под навесом, сидел, ссутулившись и покуривая папиросу, Сидор, дедок лет семидесяти, прирабатывавший в управе на какой-то универсальной должности, включающей в себя обязанности привратника, уборщика, ремонтника и еще десятка два других. Увидев меня, он поднялся, опираясь руками на колени.

Я остановил машину прямо перед Сидором, заглушил мотор.

— Чегой привез, сокол? — спросил Сидор.

— Чего просили, то и привез. — в тон ему ответил я. — Кто будет добычу принимать?

— Ванька Беляков здесь. — Сидор показал пальцем на открытое окно второго этажа. — А голова домой ушел уже.

— Давай Белякова, если он вексель выпишет. — согласился я.

Сидор запрокинул голову и неожиданно громким и гулким для его возраста голосом проревел:

— Ванька!!! Ванька!!!

Окно на втором этаже бревенчатого здания с треском распахнулось, и оттуда высунулся Ванька Беляков, молодой, сообразительный, вечно взъерошенный и донельзя пронырливый помощник городского головы.

— Сидор, чего орешь? — давшим "петуха" голосом крикнул он.

— Охотник с добычей приехал. — кивнул Сидор на меня. — Денех с тебя хочет. Плати.

— А-а-а... — с сомнением протянул Ванька. — Сейчас спущусь.

Его круглая вихрастая физиономия исчезла в окне, и через минуту Ванька материализовался на крыльце. Ванька был одет в высокие сапоги, галифе для верховой езды и почему-то пиджак с галстуком. Выглядел такой наряд, по меньшей мере, дико, но Ванька в нем явно себе нравился.

— Здоров, Сань. — важно и покровительственно поздоровался он со мной. — Кого завалил?

— Того, за кого сто пятьдесят золотом. Давай, отсчитывай.

— Уверен? — с неискренним сомнением спросил Ванька.

Я не ответил, забрался в кузов, бухая тяжелыми высокими ботинками по металлическому полу, и начал распускать бесконечные петли веревки, стягивающей брезент. Сидор с Ванькой не вмешивались и лишь наблюдали за процессом. Подошли даже двое урядников, заступивших уже на смену и теперь проявивших здоровое любопытство.

Минут за пять мне удалось освободить сверток от веревок, и я откинул брезент.

— Ох... итиить...

— Твою мать!

— Ой-е-е...

Нечто подобное протянули все присутствующие, каждый на свой лад. Действительно, было с чего поразиться. Тварь, лежащая в кузове моей "копейки" больше всего напоминала смесь бабуина-переростка и тигра. На первого она смахивала статями, на второго — размером, расцветкой и калибром клыков и когтей. Кроме того, от твари шел заметный след магии. Если кто умеет это чувствовать, конечно. Похоже, что тварь происхождения скорее магического, чем естественного. Побаловался кто-то, вывел ее.

В груди твари было три здоровых дыры от сегментных пуль из дробовика, голова дважды прострелена из револьвера. Контроль. Из ран вытекла какая-то бурая густая кровь, от которой и шел этот тяжелый трупно-гнилостный запах. Пока тварь жила, никакой особой пахучестью она не отличалась. Сейчас кровь уже свернулась, из чего следовало сделать вывод, что воскресать чудовище не будет.

— Это тот самый, что скот и пастухов за Выселками порвал? — спросил один из урядников.

— Он самый. — согласился я. — Иван, где деньги?

Ванька стоял, глядя на зверюгу и открыв рот, так что мне даже пришлось пихнуть его в бок. Он спохватился.

— А где я их возьму в такое то время? — громко завозмущался он. — Приходи с утра, когда голова в управе будет, к нему иди, и он скажет, платить или не платить.

По такой васькиной словесной суете я сразу понял, что, во-первых, ему лень выписывать вексель, во-вторых, он перестраховывается, и в-третьих, пытается перепихнуть решение финансового вопроса на начальство. Такие мысли надо пресекать в зародыше.

Я ничего не ответил, а лишь натянул на руки толстые резиновые перчатки, валявшиеся у меня в кузове, ухватил мертвого "бабуина" за мускулистую конечность, покрытую свалявшейся рыжей шерстью, и потащил его к краю кузова. Ванька сразу заподозрил неладное и заголосил:

— Ты... ты чего делаешь, а?

— Выгружаю добычу. — строго заявил я. глядя ему в растерянные глаза. — Ты что думаешь, я эту вонючку буду в кузове хранить до завтра? Тут у вас полежит, вы налюбуетесь вволю, а с утреца я подойду. Во сколько, говоришь, голова на службе будет?

— Куда ты выгружаешь! — замахал руками Ванька, пытаясь встать на пути влекомого мной тела чудовища. — Даже не думай.

Я как бы случайно выронил лапу монстра, которую удерживал в руках, и она упала Ваньке на голову. Тот взвизгнул неожиданно тонким голосом, отскочил назад, а я снова демонстративно взялся кантовать тяжелую обмякшую тушу.

— Ваняша, я ведь знаю, что векселя у тебя в сейфе хранятся, головой уже подписанные, и ты знаешь, что работа сделана. — попутно сказал я отряхивающемуся непонятно от чего Ваньке. — Так что решай: или эта гадина у вас лежит на крыльце до завтра, или ты выписываешь вексель сейчас. Третьего не дано.

Ванька посмотрел на меня с обидой, даже нижнюю губу выпятил, и сказал:

— Ладно. Потерпеть он до завтра не может. Выпишу я вексель. Пусть мне завтра голова башку открутит за нарушение финансовой дисциплины.

— Пусть. — легко согласился я. — Твоя башка, мне то чего ее жалеть? Над каждой башкой не наплачешься.

Васька окончательно обиделся и ушел в дом. Появился обратно он всего через пару минут, с тонкой картонной папочкой в руке, не говоря ни слова, протянул ее мне, буркнув: "Именной, палец прижми". Я принял папку от него, развернул. Там лежала бледненькая голубовато-розовая бумага, на которой я в нужных графах прочитал "Волкову Александру" и "золотом Сто пятьдесят руб.". То, что нужно. Затем я прижал большой палец к блестящему кружку в уголке векселя. Кружок слегка засветился и снова померк. Все, теперь защита меня запомнила и никто иной векселем воспользоваться не сможет. А мне достаточно ладонью провести над кружком, и он мигнет в ответ.

— Видишь, Вась, как все просто? — похлопал я его по плечу, присев в кузове на корточки. — А что с добычей делать будем? Сгружать, или как?

Ванька явно озадачился. Над этой проблемой, судя по всему, у них еще никто не задумался. Сказать, мол, сразу в печку вези, в крематорий, в смысле — получается, что вся идея доставки добычи в городскую управу псу под хвост. Выставлять на обозрение, так от вони загнешься. Тем более что развернутая мертвая тварь начинала вонять совершенно непереносимо, как будто перед нами на сорокоградусной жаре раскинулся хорошо выдержанный скотомогильник.

Я терпеливо ждал, глядя на ванькино лицо, отображающее напряженную работу мысли. Затем Ванька махнул рукой и сказал: