Муж беспорочный

Впрочем, сон отчего-то не шел к Ростиславу; он рассеяно слушал болтовню своего стремянного, которому, как всегда, когда требовалось разместиться в тесноте, да не в обиде, постлали тут же, в изложнице 1 князя. Стремянный этот, именем Некрас, прозванием Кузнецов, был личностью весьма примечательной. На вид — полная противоположность своему князю, низенький, грузный, точно колобок, правда, тоже рыжий, но, если у Ростислава это была благородная темная рыжина, то Некрасова буйная головушка полыхала, что лесной пожар. Оттого называли его еще и Рыжий-Конопатый, но только шепотом и наперед оглянувшись по сторонам, поскольку за вторую часть прозвища легко было схлопотать в зубы, а кулак у сына кузнеца был пудовый. Еще имел стремянный склонность к пустой болтовне, плоским шуточкам и панибратству, однако не было у князя слуги вернее и друга преданнее.

И вот Ростислав привычно вполуха слушал околесицу, что так же привычно нес его любимец, думая в то же время совсем о другом, как вдруг одна фраза привлекла его внимание.

— Эй-эй, погоди, куда это тебя сватом посылать?

— Да куда хошь, лишь бы скорее. Я ведь, княже, сейчас не шутки шучу. Нужно тебе вторую жену брать.

— Не хочу.

— Ну так хоть девку.

— Не хочу, — повторил князь.

— А уж тут хочешь, не хочешь, а придется.

— Да постой ты, чего заладил: жену, жену, — поморщился Ростислав. Разговор нравился ему все меньше и меньше. — Может... тут и не в жене совсем дело, — все же заставил он себя выговорить.

— Вот и проверишь.

— Да не хочу я проверять. Знаю, что надо, а не лежит душа, и все тут.

— Ой, далеко соколу на небо летати, а далеко — не далеко, надо долетати! — пропел стремянный. — Эх, странный те человек, княже. Вот я, так с дюжину бы завел. Жаль, боюсь, не потяну... — Некрас коварно замолчал, и Ростислав тут же попался на удочку:

— Это почему?

— Я пухленьких люблю, а они едят много! Разве стольких прокормишь?

Ростислав расхохотался и махнул рукой.

__________

1 спальне

— И, тем не менее, княже, надо решать. Потому что на сегодняшний день ближайший наследник — Остромир Новгородский.

— Остромир мне вовсе не родич.

— Зато родич покойному Мстиславу, которому как раз ты, княже, прости за грубое слово, седьмая вода на киселе. Твоих ростовских... — кто там, троюродных братьев? — в расчет не принимаем?

— Нет, — Ростислав невольно нахмурился. — Отрезанный ломоть. Тому роду я изгой*. но даже если бы это было не так, допустить на Белозерский стол любого из них — значит отдать землю под руку Ростовчанина. Они-то ему присягали, и от него зависят.

— Значит, остается Остромир. Да только не зря его зовут Грозным. Чего доброго, наши белозерцы так забоятся, так забоятся, что с перепугу возьмут, да погонят его в шею. Впрочем, этого ты, княже, уже не увидишь. Да и я тоже.

— Ты-то почему?

— Потому что Остромир со своими варяжскими наемниками* ступит на белозерскую землю не раньше, чем Некрас Кузнецов в ту землю ляжет!

В изложнице было темно, но, и не видя, Ростислав понял, как окаменело вдруг лицо верного слуги. И поспешно промолвил, отвлекая от тяжких воспоминаний:

— Так, и что еще мы имеем?

— Погоди, с этим еще не все. Экий ты шустрый, точно заяц по весне, — балагурство вернулось к Некрасу так же так же мгновенно, как перед тем исчезло. Остромир-то, как ни грозен, не такой уж плохой государь, вон Новгород при нем богатеет, но земля его не примет. А пока белозерцы будут разбираться с новгородцами, непременно нагрянет Глеб Ростовский, который до сих пор почитает землю нашу своей волостью, самовольно отложившейся.

— Ну, Глебу седьмой десяток, его-то я, Сварог* даст, переживу.

— Не загадывал бы ты, княже, богов не гневил. Да и то сказать, кто знает, каков будет его преемник. Княжич Володимер вроде бы норов имеет потише, ну да вдруг не он?

— Итог, выходит, таков. Кровных родственников моих и Мстислава звать нельзя. Значит, остаются родственники княгини.

— Ба! Да Любомир всю казну на яхонтовые пуговицы спустит.

Любомир, младший брат княгини, пригожий, хотя и несколько изнеженный юноша, известен был своей склонностью к красивым вещам. Болтали, будто нарядов у него больше, чем у всей женской половины семьи вместе взятой, и это, незначительное, на первый взгляд, обстоятельство, раздражало князя и мешало всерьез рассматривать Любомира в качестве возможного наследника.

— А Яросвет?

— А Яросвет на пиво. По мне, так лучше уж на пуговицы, все не сразу в нужнике окажется.

— Земля наша не буду говорить где с такими наследничками окажется! — буркнул князь.

— Золотые слова, княжне! Хоть в песню вставляй. Кстати, о песнях. Знаешь, как римляне делали?

— Какие еще римляне?

— Княже! Не знаешь, так постыдился бы! Те, от которых греки пошли*. Ежели у какого римского кесаря не было наследника, а так чаще всего и было, он находил отрока из почтенного рода, подходящего нрава и всяких там добродетелей, и его усыновлял.

— Римляне твои такие же чудные, как твои греки. Кто же отдаст своего сына в чужой род?

— На княжение-то? В очередь выстроятся, ровно на водопой.

— Все равно, у словен нет такого обычая, и мы пока не в такой силе, чтобы его вводить.

— А кесари те, кстати сказать, правили плохо, и конец им пришел не скорый. Но ужа-а-сный! В общем, думай, княже, решай. А только помни, что княжеству Белозерскому нужен бесспорный наследник, иначе конец ему придет еще скорей, чем тому Риму.

Глава 2.

Я владел мечом по истинному заслужен-

ному праву...Тени славных воинов, некогда вла-

девших этим мечом,плотным кольцом обступили

меня.Я знал, что в час грядущей схватки они встанут

плечом к плечу со мной.

В. Свержин.

Богатый торговый гость Тихомир Щербатый отнюдь не считал себя мироедом, злыднем и лихоимцем, как величали его многочисленные недоброжелатели. Он делал важное дело: брал то, что там не нужно, и доставлял туда, где оно потребно. А если он, как в сказке сказывается, покупал товар втридешева, продавал товар втридорога, так вольном воля: дешево — не продавай, дорого — не покупай. Правда, главный его совместник1 Путята Соленый Ус утверждал, что Тихомир — какой же гость, как он, Соленый Ус — ромейский кесарь, поскольку в жизни не бывал далее Новагорода. Сам-то он изъездил половину земли, и усы взаправду просолил морским ветром. Но что поделать, если Тихомира в ладье укачивает, а в седле растрясает? Занялся он было лошадиной торговлей, да лишился пары зубов, попытавшись посмотреть в зубы дареной кобылке. Пришлось из барышника заделаться работорговцем. Тихомир, в самом деле, никому не чинил обид, никому не делал зла, одно благо. Он покупал мужчин и женщин, измученных, голодных, в багровых рубцах от кнута, с затравленными глазами, лечил, кормил, успокаивал и продавал на челядинном рынке уже вполне приличных рабов, дороже вдвое-втрое, и иногда и в пять раз. Правда, попадались порой гордые пленники, которых приходилось обламывать с помощью все того же кнута, ну да это уж они сами были виноваты: чего бы им не смириться, зачем переть против собственной доли?

В этот вечер новый покупатель явился, когда рынок уже был закрыт и барыши подсчитаны. Кряхтя, довольный Тихомир отпирал тяжелый засов бывшего амбара, где содержал он не проданный за день живой товар, одновременно прикидывая, какая из девок наиболее удовлетворяет всем изложенным требованиям. Велес* упаси, нежданный покупатель уйдет ни с чем! За дверью женский голос выводил печальный напев:

________

1 соперник, конкурент

Я пойду лесной тропой-тропкою -

А за мною горе малой ласочкой.

Поплыву рекою-речкой быстрою -

А за мною горе рыбой-щукою.

Полечу по небу белым облаком -

А за мною горе черным вороном.

Щеколда наконец поддалась.

— Эй, Данька! — крикнул купец. — Подь сюды, по твою душу покупатель пришел.

А жизнь на Белом озере тем временем текла своим чередом. Жито перетекало в амбары, кладовые наполнялись репой, капустой, яблоками, иным овощем; ночи стали длиннее и студенее, зарядил тягучий дождь, дороги размыло, словом, наступила поздняя осень, когда ничего не происходит. Затем выпал снег, покрылись льдом реки и речушки, стал санный путь, и князь стал собираться в полюдье, благо княжество было небольшим и его вполне можно было объехать лично, заодно разбирая тяжбы и исполняя иную нелегкую княжескую работу, за которую и кормит земля своего избранника. Однако в этот год выезд пришлось задержать, поскольку по первому снегу в город прибыло новгородское посольство.

Когда почтенный боярин Ждан Всеволодович в сопровождении своей свиты взошел в гридницу, Ростислав услышал, как кто-то тихо выругался за его спиной, но недолго недоумевал, в чем дело: в свите новгородского посла он разглядел двоих варягов.

Что же, в Новгороде наемники в такой силе, что и посольства без них не снарядить, размышлял князь. Варяги выглядели впечатляюще: оба рослые, богатырского сложения, один постарше и видом попроще, другой — юный синеокий красавец с пепельной гривой. Или это так, для внушительности? Но в этот миг новгородец с поклоном передал ему первый из даров своего князя. Дар был роскошный, ловчий сокол, прекрасный шестокрылец* в самом возрасте. Второй, впрочем, не хуже: отрез византийского шелка*. Княгиня с восторгом разглядывала тончайшую, переливающуюся лазурью ткань, а Ростислав удивлялся все больше: чего же нужно от него Остромиру, если он бросается таким богатством, и как отдариваться? Но дар третий, последний, превзошел все. На красной кожаной подушке лежал меч. Меч был из настоящего, литого булата*, но выкованный по русскому образцу, что само по себе было редкостью, но главное — он был необыкновенно красив. Божественно красив. На узорчатом клинке сплетались дымчато-серые и золотистые полосы, и рассыпались, точно звонкие струи ручья. Рукоять выполнена была искусным мастером в виде ириса, священного цветка Перуна*, лепестки его были выложены лиловой эмалью, листья — зеленой. У князя перехватило дыхание. Это была Вещь... Нет, назвать такой меч вещью было бы кощунством. У каждого великого воина, как рассказывали предания, был особенный меч, преданный только ему и никому другому, меч, за который, как за друга, можно было отдать жизнь. Неужто теперь и у него...

— Меч зовут Цвет Грозы, — донесся до князя голос посла.

Ростислав с какой-то робостью коснулся лежащего перед ним сокровища; рукоять легла в ладонь, как влитая, и как будто тепло пошло от нее. Ростислав больше не думал, ради чего Новгородец подкупает его столь богатыми подношениями; такой меч не продают и не покупают, такой меч дарят от чистого сердца.

Но странности между тем не прекращались и, хочешь — не хочешь, требовали осмысления. Посольство прибыло, понятно, не только ради подарков. Новгород предлагал Белоозеру взамен прежнего мирного договора новый, о союзе, условия которого, касающиеся взаимной торговли, были столь выгодны, что сам Ростислав вряд ли рискнул бы таких потребовать. А, вот оно что: "... И буде в том нужда, оказывать друг другу помощь людно, конно и оружно", — невозмутимо докладывал посол. Новгороду нужна военная помощь, и крепко нужна, если так цепляется за маленькое княжество. Ведь никакими силами Ростислав не сможет собрать более тысячи кметей1.

Разумеется, Ростислав не ответил сразу, чего никто и не требовал. Однако он почти решил, что согласится, вот только бы узнать, с кем и, главное, почему предстоит воевать.

Очень беспокоил князя Некрас. И каково же было его изумление, когда ему доложили, что стремянный угощает медовухой тех самых варягов, и никакой драки между ними вроде бы не намечается.

— Нет, ну вот ты скажи, Эрик-варяг, — в который раз уже повторял Некрас, щедро подливая в три чаши. Бочонок они уже изрядно опустошили. — Ну честно скажи, чего тебе дома не сидится?

— Да чего я буду там делать? — в который раз повторял Эрик, тот самый белокурый красавец. Язык у него уже слегка заплетался, и он решительно не мог понять, чего же тут непонятного.

— Не, ну правда, что за радость по миру шататься да во всякую драку лезть?

____________

1 воинов.

— Для того, чтобы добыть славу, и чтобы потом это... в чертог Одина...

— Тоже мне слава, чужие дома зорить! В новгородскую войну ваши убили моих родителей. Да ты ничего... Из тех, кто там был, ни одного в живых не осталось, и закончим об этом. Но ты скажи, какого лешего вы туда поперлись?

— А зачем ты сам пойдешь в поход на весь*?

— Э, ты не путай! Я за своего князя пойду, а вы за чужого.

— А если свой не ярл, а тьфу!

— Да выгнали его из дома в шею, — буркнул вдруг второй варяг, и захрапел уже бесповоротно. Бочонок незаметно подходил к концу.

— Меня! Выгнали! — взревел Эрик. — Да я сам! Что я...мне... там делать! Селедку ловить? Ловить да жрать, ловить да жрать! Ненавижу! — и с размаху шваркнул об стену названную рыбину.

Такое вот дело — дипломатия. Без медовухи не обходится. Некрас сумел-таки выяснить вещь чрезвычайной важности: поход предполагался на весь. Оставалось непонятным только, зачем Остромиру понадобилось белозерское войско. Но соглашаться было необходимо. Если из двух могущественных врагов один становится другом, то и второй не страшен. Новгород был сильнее Белозерья, сильнее Ростова, возможно даже, сильнее их обоих, вместе взятых. Новгород, в отличие от Ростова, признал независимость Белозерской земли, и заключение договора предполагало отказ Остромира от претензий на Белозерский стол, по крайней мере, при жизни Ростислава. Глеб же Ростовский теперь едва ли осмелится сунуться, даже когда в княжестве не останется дружины. Воевать с Новгородом ему не с руки. Был только один вопрос: зачем все это нужно Остромиру? Неужто поход обещал быть столь тяжелым, что даже считанные белозерские воины были жизненно необходимы? Тогда Остромир искал бы иного, более сильного союзника, Полоцк, например, или тот же Ростов — с ним, кроме неубитого белозерского медведя, делить Новгороду было нечего. Но Цвет Грозы говорил о другом. Ничего равноценного ему у Остромира быть не могло, и то, что меч был поднесен именно ему, означало, что именно его Новгородский князь считает если не единственным, то главным союзником. Только вот почему, Ростислав не мог понять, хоть убей.

Беда случилась внезапно. Шел четвертый день пребывания посольства в Белозерске. Каждый, вроде бы, занимался своим делом, князь слушал отчет ключника, на очереди были еще какие-то обыденные дела, как вдруг зимний день взорвался грохотом и криками. Ростислав кинулся на гульбище1.

Внизу, во дворе, белокурый варяг в изодранной рубахе отчаянно рубился с одним из дружинников.

— Что за...

Ростислав хотел бежать вниз, кликнуть ратных, чтобы разняли, разобрать ссору... Дружинник рухнул с разрубленной головой. Какое-то хриплое рычание вырвалось из груди варяга, безумный взгляд его шарил вокруг, ища другой жертвы.

— Хорс* Пресветлый... — прошептал за спиной князя новгородец.