Любовь и смерть Геночки Сайнова

.........

Алексей не понимал.

Почему?

А она не желала объяснять.

Ей было скучно.

........................................

Он мечтал о тихом счастье.

А она мечтала о сильных страстях.

Они не складывались в пару.

Они не совпадали выпуклостями и вогнутостями своих душевных устройств...

И это вызывало страдания.

По-крайней мере, у одного из них.

Алексей влюбился в Веру.

Он мечтал о ней, как о своей девушке, мечтал о ней как о жене, представляя ее в своей квартире, представляя ее с их ребенком у ее груди.

Он влюбился и был несчастен не получая Веру в свои объятия.

А она, а она страдала по красавцу Вадиму Юрьевичу, который то подбирал ее, то бросал, то подбирал, приласкав, то снова безжалостно вышвыривал ее из своей красивой жизни, помучив, вдоволь поторкав ее симпатичной мордашкой о столешницу условного жизненного стола... Но она была счастлива этим унижениям, когда Вадим Юрьевич бил ее мордашкой об стол, потому что порою, бывало, за этим столом они и пировали. И ох как пировали... И тогда она танцевала на этом столе... Нагая... Совершенно нагая, в одних лишь туфельках на высоких каблуках, бесшабашно сшибая с него пустые бутылки... И утомившись танцем триумфа падения своего, она прыгала в его неверные объятия...

Ей никто не говорил, но она сама порой думала, что любовь — это как наркотик. Ты делаешь несколько уколов... Тебе становится очень хорошо... Но потом наступает так называемая ломка... И в этом выражается простой жизненный закон. Закон природы. Который не обманешь.

За сильное удовольствие необходимо расплачиваться столь же сильными страданиями.

А что мог дать ей Алексей?

Пресный хлеб своего постоянства?

Она не желала этого пресного хлеба... Она хотела изысканных яств и шампанского. И пусть после короткого мига радости наступали недели и месяцы горестных разочарований, но даже в такие времена, она не хотела размениваться на тихое и глупое счастье быть девушкой... или женой простого... Заурядного... Обычного... Серого неудачника...

................................................................................................

Насчет неудачника — Вера ошиблась.

Алексей нашел в себе сил доказать, что это не так.

Но женщины не умеют ждать.

Они хотят получать сразу.

Здесь и сейчас.

А время мстит им за это тем, что короток женский век.

..............................................................................................

Часть первая.

Петля.

Алка.

Это был последний школьный бал перед выпускными экзаменами. Вообще, многие мамаши сомневались в целесообразности еще одной гулянки в канун великих и судьбоносных испытаний — больше половины ребят из класса уже с сентября сидели в режиме жесткого репетиторства. Пятеро из тридцати по списку, закусив удила и роняя на песок хлопья пены, перли на золотые медали. Да и вузы были выбраны такие, что у Гены перед глазами круги красные вертелись от страха. Пятеро будущих медалисток — навострили лыжи в универ, на филфак, Скоча и Бе-Бе на физмат, Васька в медицинский на стоматологическое, Перя, тот вообще — в МГИМО... Гешке же с его скромнейшей заявкой на строительный институт, в такой блистательной компании было как то и неловко.

Мама тоже брала ему репетитора по математике, правда не индивидуального, а в группе, но Гешка в свои шестнадцать уже понимал, что поступление в институт стоит немалых денег, и чем институт дороже, тем и расходы обременительнее. А они с мамой жили бедно. И это тоже он уже давно начал понимать. Осознание бедности, в которой они жили, стало доходить, когда приятелям — одному за другим начали покупать красивые шмотки. До восьмого класса на школьные вечеринки все мальчишки и девчонки приходили в форме. Директриса и классные за этим ревностно следили. Только разве что рубашки под серое сукно пиджачков разрешались белые финского нейлона — писк!, да девчонкам — капроновые чулки вместо хлопчатых в мелкий рубчик. Но уже с девятого — от этих казарменных ухватов Офелии, как прозвали директрису школьные острословы, народ потихоньку начал отходить.

Началось с неуставных брюк. Сперва узких — черных в дудочку, носимых с остроносыми черными ботиночками, а потом, когда у Битлз вышли "Хелп" и "Рабба Соул", весь класс, с интервалом в неделю или в две пошил себе клеша. В раздевалке , когда "бэшники" переодевались после необременительной физкультуры, а — "ашники" вламывались их сменять, кроме обычных разговоров про то, как у Аллки во время упражнений на брусьях были видны соски на титьках, теперь горячо обсуждались не только девчоночьи размеры того и другого, но и размеры клешей, особенно в колене и на обрезе ботинка. "У Леща внизу тридцать пять! А у Пери внизу все тридцать восемь!"

И только у Геши не было таких штанов. Мама сказала, что деньги пока уходят на репетитора, но к выпускным — она ему обязательно сошьет костюм, как полагается. И у этого костюма брюки будут непременно самые модные.

В общем, на бал старшеклассников в честь Восьмого марта он Генка один единственный из двух выпускных десятых пришел в форменных штанах серого сукна. И от этого невыносимо страдал. Да и ботиночки у него были не ах! Так — девятирублевочки с полукруглыми носами...

Перед тем, как зайти в школу, в угловом на двоих с Демой из "бэ" класса купили бутылку "Лидии" за рубль сорок семь и еще на сигареты хватило. Пачка "Джебела" — шестнадцать копеек. Пить пошли в самый ближний к школе парадняк — между вторым и третьим этажами там широченнейший подоконник и вид на школьный двор. Всех видать — кто с кем и когда.

Пили с горла в два приема по очереди. Под сигаретку.

Гляди, Алка с Банечкой идут, — крякнул Дема, слегка поперхнувшись попавшей не в то горло Лидией, — клево ей в белых чулках, ножки что надо...

Мда, — промямлил Геша и покраснел. Ему Алла давно нравилась. И не так, как многие девчонки из тех у кого с фигурой и лицом все было "Слава Богу", а особенно.

А знаешь, Перя с Васькой забился на бутылку коньяку, что ее сегодня в физкультурной раздевалке отдерет.

Кого? — не понял Гена.

Алку, кого!

Это неправда, — вырвалось у Генки.

Че неправда? Да она уже давала Персиянову у Витьки Розена на квартире. И Розен даже гандон их использованный хранит теперь... как память.

Врешь, — кровь не то от выпитой Лидии, не то от слов Дементия — бросилась в Гешино лицо.

Да ты в нее втрескался! — расхохотался Дема и дружески схватил Гену за плечо.

Не смей! — Гена стряхнул руку, — не смей так говорить!

Гешка, да она не для тебя. Знаешь, она ищет кого покруче, Перя то в МГИМО поступает, у него папа в Нью-Йорке в представительстве ООН работает.

Ну и что?

Ну и дурак ты, — "ну и что, ну и что", — передразнил Дема, — красивые девчонки они всегда ищут парней, с которыми интересней, ты чего, с Луны свалился?

А чем ей с ним интересней?

Геша, не будь таким блаженным, у него и деньги водятся, он и на юг может ее свозить — в Сочи например, потом по мелочи — в кафе, в театр, на дачу, пока папа с мамой Нью-Йорке... Да она и замуж за него потом, если не дура будет, выскочит, хотя у него таких Аллочек...

Прекрати, или я тебя сейчас...

Гена резко повернулся и почти скатившись по ступенькам, хлопнув парадной дверью, выскочил на улицу.

А в школе, в физкультурном зале, бал тем временем набирал свою силу. Ревела стерео-радиола "Эстония", визжала и пищала электрогитара, и в многоголосье Битлз тугим рефреном качало и раскачивало все вокруг — это такое их стильное — "Кэнт бай ми лов".

И Васька, совсем одурев от выпитой в тубзике водки, прыгал в шейке... "Кэнт бай ми лов! Ох! Мани кэнт бай ми лов!" На прямых, ходульно размахивая красивыми в еще более красивых зеленых клешах — ногами, Васька шейковал. Его лицо ничего не выражало. Оно как бы вывернулось наизнанку, обратившись внутрь. Он прыгал, перекручивался в прыжке на триста шестьдесят градусов, вскрикивал, но лицо его... Лицо его ничего не выражало, кроме ощущения водки внутри и звуков Битлз снаружи... И Бэлла Сергеевна — практикантка из педагогического с огромным вырезом на платье, обнажавшем совершенно "бриджитт-бордоевские" доблести, почему то в задумчивой грусти смотрела на изнанку Васькиного лица...

А на третьем этаже, рядом с мужским тубзиком прямо на подоконнике Перя щедрою рукой выставил две бутылки шампанского. Розен притащил свою "орбиту" на батарейках, и Банечка подвывая и подвизгивая все гоняла послушного Розена, — перемотай опять на начало, снова, и снова: "If I fell in love with You, would You promiss to be true? And help me understand! Course I ve been in love before, And I know the love was more then just holding hands...."...

Перя все подливал в граненые стаканы, пятнадцать минут до этого украденные послушным Розеном в автомате для газировки.

Пейте девчонки, пейте. Скоро конец школе, может последний раз здесь пьем... а потом, вступительные, и кто куда, я в Москву, Розен в медицинский... А ты. Аллочка, куда?

Я в сельхозакадемию, на агронома, — захохотала Аллочка, слегка поперхнувшись шампанским и хлопая себя кулачком по груди.

Да, пролилось, пролилось вот, — Перя тоже протянул руку и участливо принялся стряхивать невидимые капли с выступающих частей юного Аллочкиного организма.

А в физкультурном зале, исполняющая обязанности диск-жокея учительница английского языка, Ольга Алексеевна доставала из глянцевого "хелпового" конверта отливающий вороным крылом британский винилл, и уже нетерпеливо шипела игла... и вот: "Ю мэйки ми диззи мисс Лиззи!" .... И совсем одуревший от водки внутри и Битлов снаружи — Васька подпрыгивает и кричит. Опять подпрыгивает и сызнова принимается размахивать своими зелеными клешами...

Ох, — вздыхает про себя Бэлла Сергеевна, и нескрываемые ее бриджитт-бордоевские достоинства начинают вздыматься все выше и выше.

А на третьем этаже возле тубзика, на подоконнике стоят уже опустевшие бутылки. "Орбита" на батарейках мурлыкает "иестердэй", и парочка топчется в непонятном толи танце, толи поцелуе...

Аллочка, пойдем в раздевалку...

Мм-мм...

Аллочка, пойдем, дорогая....

Мм-мм...

Аллочка, пойдем со мной...

Мм-мм...

После пятнадцатого подряд шейка Ваську стало что то мутить. Водка что была внутри его — запросилась к Битлзам, тем что были снаружи. И наконец его вытошнило прямо на паркет. Девчонки, брезгливо поджимая ножки, взвизгнули... Побледневший Васька сомнамбулически прошествовал к выходу... И Бэлла Сергеевна вдруг сорвалась ему вслед, да так резво, что бриджитт-бордоевские достоинства заколыхались словно море на картине Айвазовского "Девятый вал".

В раздевалке, Перя по-хозяйски прижал Аллочку лицом к высокой стопке гимнастических матов, резко и ловко задрал кверху коричневый шелк и сдернул книзу белый капрон вместе с белоснежным кружевом.

А-аа-аа-ах! — только и смогла сказать Аллочка, когда Перя деловито запыхтел у нее позади, словно коршун в мягкое кроличье фрикасе, сильными пальцами своими вцепившись в живой, маслянисто тугой и мелко вибрирующий бархат...

А-аа-аа-ах!

Ррр-рр-рр!

Аа-аа-аа-ах!

Ррр-рр-ррр!

А! А! А!

Ххххххх-хо! Хо-рошо, Аллочка, пойдем...

А в женском тубзике на третьем этаже Бэлла Сергеевна отмывала в раковине Васькину морду, так как она делала это разве что любимому бульдожке Дотти...

Васильев, ты совсем одурел!

Мммм-ммм....

Васильев, у тебя могут ведь быть большие неприятности...

Мммм-мммм....

Васильев, какую характеристику тебе дадут? Куда ты с такой характеристикой пойдешь?

Мммм-мммм....

Васильев, ты совсем одурел, разве можно так пить?

Ммм-ммм...

И Бэлла Сергеевна прижималась бриджит-бордоевскими достоинствами к мощному боксерскому Васькиному плечу.

Когда Гешка зашел в тубзик на третьем этаже, там на подоконнике стояла початая бутылка венгерского брэнди.

Сайнов, коньячку выпьешь?

Ну, можно...

Щедрым купеческим жестом Розен плеснул в граненый стаканище сразу граммов сто...

Ну, за что то?

За то, что Перя Аллку в раздевалке отодрал, вот проставился...

Гешкина рука самовольно, без команды из мозга, сделала движение, и сто граммов бренди выплеснулись в розовое Розеновское лицо.

........................................................................................................

КНЯЗЬ ЦУ САЙН ВИТГЕНШТЕЙН

Генрих цу Сайн-Витгенштейн происходил из древнейшего немецкого рода. Впервые имя графов фон Сайн упоминается в документах, датированных 1079. Владения фон Сайнов процветали и постоянно расширялись, и к середине Х111 века уже простирались с севера на юг от Кельна до Кобленица, и с запада на восток от Дилла до Мозеля. Граф Генрих фон Сайн, известный в семейной генеалогии как Генрих Третий фон Сайн по благословению Папы Григория 1Х участвовал в пятом Крестовом походе. После возвращения из неудачного похода Генрих Третий был обвинен в ереси инквизитором Конрадом фон Марбургом и чуть было не угодил на костер. Однако благодаря связям в Ватикане предку Генриха цу Сайн-Витгенштейна удалось избежать аутодафе и более того, когда позже Конрад фон Марбург проезжал через земли фон Сайнов, Генрих Третий взял его в плен и убил в подземелье своего замка.

В середине Х1V века граф Салентин фон Сайн женился на наследной графине Адельхейд фон Витгенштейн. К владениям Сайнов присоединились земли рода Витгенштейнов, простиравшиеся в междуречье Лана и Эдера, и отныне потомки Сайнов носили двойной титул графов Сайн-Витгенштейн.

Фон Сайн-Витгенштейны оставили свой след и в истории России.

Во время войны 1761 года граф Кристиан-Людвиг Казимир цу Сайн Витгенштейн был взят в плен русскими войсками, перешел на службу в российскую армию и достиг там звания генерал-лейтенанта. В 1768 году в Киеве у него родился сын Людвиг-Адольф.

В возрасте двенадцати лет Петр Христианович Витгенштейн — так по-русски стали звать Людвига -Адольфа, был записан в полк, и уже к двадцати четырем годам, Петр Витгенштейн дослужился до чина майора. В составе корпуса графа Зубова Витгенштейн повоевал на Кавказе и был отмечен за храбрость при взятии Дербента. В 1801 году уже генерал-майор Витгенштейн был назначен командиром Елизаветградского гусарского полка. В кампанию 1805 года, за храбрость проявленную в сражении при Амштетене получил орден св.Георгия. В 1806 году Витгенштейн принимал участие в Турецкой кампании, а в 1807 году, снова в Европе сражаясь с наполеоновскими войсками, отличился в битве под Фридландом.

В 1810 году император Александр 1 назначил генерал-лейтенанта Витгенштейна командиром лейб-гвардии гусарского полка, а в 1812 году в августе, в самом начале Отечественной войны вверил Витгенштейну 1-ый кавалерийский корпус, который при отступлении от Дриссы на Смоленск прикрывал дорогу на Петербург. И в то время, как обе русские армии отступали, Витгенштейн нанес несколько сильных ударов по кавалерийским соединениям наполеоновских генералов Макдональда и Удино. А после взятия им Полоцка, Витгенштейна провозгласили "спасителем Петербурга". Дворянство Петербургской губернии подарило Витгенштейну адрес, а купцы поднесли 150 тысяч рублей на золотом подносе. Одновременно на гербе Витгенштейнов появился Георгиевский крест и лента с девизом "Чести моей никому не отдам". В европейском варианте герба Витгенштейнов эта надпись делалась по латыни "Honorem meum nemeni dabo".