В зеркалах

— Давай, — не возражает соседка.

— Раньше, до того, как Митя попал к нам на фирму, он был водителем автобуса. Работа сложная, нудная, с неприятными профессиональными заболеваниями — простатитом и радикулитом. Но он, как говорится, прикипел к ней душой. И вот как-то поздней осенью совершает обычный рейс из области в город. Ничего примечательного, только, пожалуй, пассажиров меньше, чем всегда. Едет он по трассе и вспоминает о вчерашней ссоре с женой. Мысли, само собой, не из приятных. Поганые мысли. Думает, что давно пора уходить от жены к Шурке-продавщице. Та уж точно не будет так заедать его по пустякам. Угодить ей гораздо легче. Главное — не напивайся в лоскуты, приноси деньги домой и проявляй иногда нежность в виде щипков за зад. В общем, у Шурки масса неоспоримых преимуществ. Но как быть с квартирой? Жена, имея от природы склочный характер, ни за какие коврижки не станет ее разменивать. По судам, скандалистка, затаскает. А Шурку замкнуло — непременно предоставь ей для совместного проживания благоустроенную жилплощадь. И по большому счету, оно верно.

Размышляет так он и переезжает мост через реку. И неожиданно с прицепа грузовика, что движется впереди, прямо под колеса его автобуса сваливаются два огромных сосновых бревна. Митя резко тормозит — шины шипят об асфальт, машина виляет, руль выскальзывает у него из рук. И автобус уже готов опрокинуться в реку. Но в самое последнее мгновение он успевает предотвратить катастрофу. Машина застывает буквально в нескольких сантиметрах от металлического ограждения моста.

Но вот что удивительно. Перед его мысленным взором проносится полная картина того, что должно было бы произойти. Как автобус таранит ограждение, накреняется и летит в реку. Слышит, как истошно кричат в салоне пассажиры. Видит, как они валятся, стукаясь обо все подряд. Видит, как сам он выбирается из водительской кабины, разбивая боковое стекло, и повреждает при этом ногу. Чувствует даже леденящий холод осенней воды и то, как намокшая одежда тянет его на дно. Но он спасается, сумев вынырнуть на поверхность реки. Причем все это видит и ощущает предельно ясно и четко, почти как наяву.

Минут пять ему требуется, чтобы успокоится и убедить себя, что в реальности катастрофы удалось избежать. Выкуривает подряд две сигареты, пока не прекращают дрожать руки. Благо, что его никто не торопит, вероятно, пассажиры также сильно переволновались.

Однако нужно продолжать рейс — он и так уж выбился из графика. Выруливает на шоссе и на газ — нагонять упущенное время.

Едет, значит, Митя и замечает поразительную вещь. На остановках никто не сходит и не заходит в автобус. Что за чертовщина? — не понимает. Никогда прежде такого не бывало. Обленились как один. Ну и ладно, ну и шут с ними, думает. Не хотят, так и не надо.

Но и на конечной остановке та же история. Пассажиры сидят себе как истуканы и в ус себе не дуют. Митя грозно уже по микрофону высоким баритоном: "Граждане, покиньте автобус! Живо! Приехали! Не в Америку же мне вас вести?!" Ни малейшей реакции. Будто и не слышат. Сидят на месте, как приклеенные мухи.

Он сердится. Вскакивает в салон и к пенсионеру, который на первом от двери сиденье.

— Папаша, имей совесть! — говорит. — Очнись! Не в зоопарке! На очередной сериал опоздаешь!

Тот и ухом не ведет. Тогда Митя тормошить его за плечо. А пенсионер возьми и завались на бок. Щупает пульс — бьется. И вроде бы не пьяный — не пахнет.

Митя к двум старушкам. Помогите, дескать, с ветераном плохо. Застудился, видать, пень замшелый. Как бы не окочурился у меня здесь, в автобусе. Мороки с ним после не оберешься.

Но и те две сидят — не шевелятся. Нет, живые. Но такие, как надувные игрушки, из которых выпустили весь воздух. Сидят, смотрят перед собой тупым взором и ни на что не реагируют. Да и остальные пассажиры не лучше — пребывают в схожем состоянии. И чернявый строительный рабочий в спецовке, и пожилая женщина с баулом, и толстая мамаша с ребенком на коленях. Всего семь человек чокнутых.

"Вот влип, так влип, — думает Митя. — Беда!" И бегом к милиционеру на перекрестке.

— Безобразие, командир, народ бунтует, — рассказывает. — С автобуса не сходит. Демонстративно молчит. Меня игнорирует. Все прямо как белены объелись. Прошу, разберитесь.

А милиционер на него ноль внимания. Видит, слышит, но делать ничего не желает. Всем видом показывает, что ему это абсолютно не интересно. Наплевать, в общем.

Митя к другому — офицеру в будке на светофоре. Но и старший лейтенант на водителя ноль внимания. Предпринять ничего не хочет. Даже совет дать. Только цедит зло сквозь зубы: "Проваливай, товарищ, на хрен. Не отвлекай от службы. Иначе оштрафую на тыщу — не зарадуешься".

Делать нечего. Пришлось с теми же сдвинутыми пассажирами отправляться по обратному маршруту. Крутит баранку, мается и внезапно вспоминает, что по дороге находится областная больница. Завернул, остановился и в приемное отделение. Но и там он всем до лампочки. Все отмахиваются от Мити, как от назойливого насекомого. Пойти заглянуть в автобус никто не соглашается.

В автопарке аналогичная картина. Обратился, было к диспетчерше, а она ему грубо: "Чтоб ты сдох, сукин сын! Чего пристал?! Не срывай рейс, паразит!"

Опять ведет Митя автобус старым маршрутом. Ругается на чем свет стоит, злится, понять ничегошеньки не может. На душе паршиво — кошки скребут. Что ж ему теперь до гробовой доски возить одних и тех же пассажиров, которые и слова произнести не в силах?

И снова на том же самом мосту с прицепа грузовика ему под колеса машины падают два бревна. Однако на сей раз затормозить, он не успевает: автобус пробивает ограждение и летит в реку. Причем происходит все это в точности, как накануне рисовало ему воображение.

С переохлаждением и поврежденной ногой Митя попадает на больничную койку. Лежит он, значит, в областной больнице. Но поделиться тем, что с ним случилось, ему не с кем. Лечащий врач немедленно отправит пациента с претензиями и причудами на консультацию к психиатру. Да и вообще лечащему врачу некогда. Он готовится к забастовке — целыми днями ходит и сочиняет статьи в прокоммунистическую профсоюзную газету.

Медсестрам тоже не до бедного водителя автобуса. У них своих забот выше крыши. Жена Митю, само собой, не навещает. Собирает документы и справки для развода и чтоб в дальнейшем, после развода, отселить его в общежитие. Опять же, и Шурке-продавщице ничего не расскажешь. Сразу сочтет его за последнего придурка. А зачем Шурке такой поклонник? В ее продуктовом магазине нормальных покупателей-мужиков хватает. Друзья из автопарка? Те, конечно, будут слушать, но скоро заскучают и предложат выпить. Потому как, скажут, без бутылки тут не разобраться.

Как не верти, но единственным собеседником оказывается его сосед по палате. Человек во всех отношениях достойный и почтенный, преуспевающий на поприще попрошайничества. Исключительно из-за чрезмерного рвения к своей работе получивший простудное заболевание и профессиональную травму правой "просящей" руки.

— По-моему разумению, ты, приятель, возил покойников, — замечает он, выслушав историю Мити.

— Матерь божья! Нет и нет! Какие они тебе к шутам покойники?! Они сидели, дышали, по венам у них струилась кровь!

— Согласен. Физически они были еще живые, но по сути уже мертвые.

— Минутку, я не понимаю. Как же так? Одновременно: и живые, и мертвые?

— Элементарно, — отвечает нищий. — Объясняю, твои пассажиры должны были погибнуть в тот первый раз, когда ты чудом сумел избежать аварии. Усек? Поэтому окружающие их всерьез, по-настоящему, не воспринимали. Как собственно и тебя. Ведь ты должен был в это время барахтаться в воде и кричать во все горло: "Тону! Спасите, братцы!"

— Но я чувствовал, что меня видели и слышали. Только не обращали внимания, — возражает Митя.

— Ну, в натуре, физически-то ты присутствовал. Никто этого не отрицает.

Но был не более чем пустое место — фикция. Фу. Находился, скажем, вне игры. В офсайде. Тогда от тебя там — не в реке — ничего не зависело.

— Угу, вне игры... По-твоему, спасти пассажиров я никак не мог? Даже хотя бы одного?

— Каким, интересно, макаром? — вскидывает брови нищий. — Смертный час этих людей, к сожалению, пробил. Дзынь-дзынь. Ты лишь случайно продлил существование их бренной физической оболочки. Иногда же бывает и наоборот. Вдруг, казалось бы, совершенно мертвый человек оживает. Сколько известно подобных воскресений. Но на самом деле воскресший вовсе и не умирал. Просто по нелепой ошибке на короткий срок погибла его телесная оболочка.

— Что-то слишком мудрено для меня, — признается Митя. — Покойник он и есть покойник. С любой точки зрения.

— Ошибаешься, приятель.

— А почему я, к примеру, не погиб в той автокатастрофе?

— Элементарно. Твой час пока не наступил — не прозвенел будильничек. Тебе, наверное, сперва следует разобраться с твоими женщинами. Потом, бюллетень закрыть, квартиру разменять. Да мало ли еще чего?

— По всей видимости, — соглашается водитель.

— В нашей жизни подчас происходят удивительные события. Нарочно не придумаешь, — говорит нищий. — Я вот расскажу тебе про одного своего коллегу. Между прочим, вы с ним тезки. Мы зовем его Митяй Плохая Погода.

— Почему Плохая Погода?

— Да раньше, когда он был помоложе и пошустрее, у него здорово получалось сшибать деньги в дождь, особенно в ливень. Представь, прячутся люди где-нибудь в подземном переходе, а тут он — мокрый, жалкий, на половину слепой, идет на всех натыкается и просит помочь. Гражданам-то деваться некуда — они и вынуждены раскошелиться. В частности, любил натыкаться на хорошеньких фигуристых женщин.

— Это каждый любит на них натыкаться, не один твой Митяй.

— Верно. Кстати, забыл спросить, тебя не смущает моя профессия?

— Нисколько. Я без предрассудков.

— Ну и чудесно. А то некоторые заблуждаются на наш счет. Понимаешь, приятель, милостыню, так или иначе, просят все. Дети у родителей, жена у мужа, муж у жены, подчиненные у начальника, население у правителей. Все, включая самого президента. Он просит голоса у избирателей. Весь наш мир стоит с протянутой рукой. Но в отличие от других мы это делаем без всякого лицемерия, честно и открыто.

— Пожалуй, что так.

— А то! Иной политик обещает с три короба, а доберется до власти — народу от него шиш с маслом.

— Прости, но ты, по-моему, хотел рассказать про своего коллегу, — напоминает водитель.

— Ну да, про Митяя Плохую Погоду. Но я отвлекся, ненавижу политиков. Митяй же — положительный такой мужик, из потомственных нищих. У него вся родня сплошные нищие. Помногу он не пьет и не курит — блюдет меру. Несколько подслеповатый от рождения, поэтому и притворяться ему особо не требуется. Загребай, короче, инвалид деньжата лопатой.

— Что ж, возможно.

— Так вот, представляешь, не заладились как-то дела у Митяя. Стоит, просит, а ему никто не подает. И место у него как будто приличное, не так чтобы очень, но приличное. У торгового центра. День без толку проходит, второй, третий... Он разными манерами старается, наизнанку выворачивается — не подают, хоть лопни. Господа-товарищи идут мимо, словно его и не замечают. Точно сглаз или порча на бедняге. Собранных денег на еду едва хватает, а чтоб горло промочить — уж и не мечтай. У всех нас, само собой, случаются невезучие периоды, однако не такие затяжные и беспросветные. Совсем отчаялся человек. Решился даже на крайнее — на воровство. Но ничего путного не получилось. Его мигом сцапали и крепко поколотили. И справедливо — не суйся в чужую епархию.

— Имеется у нас в городе одно местечко, — продолжает нищий. — Не пытай, где именно, не скажу. Все-таки профессиональный секрет. Изумительное местечко — оживленное, в центре и подают на редкость щедро. Но никто из наших на него не зарится и не занимает — боятся. Пуще огня. Гиблое оно. Гнилушкой называется. Кто там работает, серьезно заболевает, а то и вовсе отдает концы. В лучшем случае на него обрушиваются всевозможные житейские беды и передряги.

Стало быть, и подходит ко мне на точку Митяй Плохая Погода. Подходит и заявляет: "Аллес, амиго, я у последней черты. Предел. Прощай и не поминай лихом. Отправляюсь завтра бомбить на Гнилушку". Я, естественно, его отговаривать. "Рехнулся, — говорю. — Пропадешь, корешок, почем зря". "Начхать, — отвечает. — Я фаталист. От судьбы на скором поезде не уедешь". Вижу, в общем, что он непреклонно стоит на своем решении. Как Колумб, отрывая Америку.

Действительно, идет на следующий день на Гнилушку. Располагается рядом с табачным киоском, вешает на грудь жалостную табличку и заступает, так сказать, на трудовую вахту. "Подайте, леди и джентльмены, Христа ради, на пропитание несчастному инвалиду, — просит. — Посочувствуйте обездоленному калеке". А самого колотит от страха мелкая дрожь — ждет неприятностей. Но время течет, а с ним ничего не приключается. И даже напротив, люди подают, охотно и не скупясь. Милиция не цепляется, местная шпана не пристает, конкурентов нет. Вдобавок и погода отменная — ясная, солнечная и нехолодная, хотя на дворе и поздняя осень. Что еще нищему надо? И на второй, и на третий день все повторяется. Митяй успокаивается, наполняется оптимизмом и знай себе по вечерам, на сон грядущий, денежки пересчитывает. Сияет как медный пятак. Собирается уж и твердую валюту скупать — доллары разные.

Казалось бы, живи и наслаждайся жизнью — ан нет. Примерно через неделю начинает Митяй замечать некую странность. Подслеповатый-то он подслеповатый, но видит подчас получше любого из нас. И замечает в некоторых проходящих мимо людях определенную аномалию — что-то с ними будто не в порядке. И в поведении, и в облике, и в манерах. Да и подают они с таким видом, как бы желая откупиться. Подают не от души — и брать не хочется. Присмотрелся внимательнее — и, ба, видит, что эти люди испускают непонятную легкую сероватую дымку.

"Дело их сугубо частное: испускать им чего-то там или не испускать. Мне без разницы, — решает Митяй. — То их проблемы. Лишь бы раскошеливались исправно. Хотя бы как за проезд на общественном транспорте".

Но дальше — больше. Творится нечто совершенно невероятное и непостижимое. Стал Митяй различать темные сгустки, похожие на темные облачка, которые летают по улице низко над землей. И он уже не столько побирается, сколько наблюдает за данным явлением природы. И что же он обнаруживает? Бывает, эти самые черные сгустки налипают на людей, испускающих сероватую дымку. Иногда спереди или сзади, иногда к голове или ногам. Иногда на всего сразу. По-разному. Налипают, держатся и прямо-таки на глазах наливаются еще сильнее чернотой. Пострадавшие же, между тем, идут себе, как ни в чем не бывало. Болтают по мобильному телефону, смеются, делают покупки, пьют пиво, смолят сигареты.

Митяю, естественно, уже не до попрошайничества, не до сшибания денег. Перепугался, малый, насмерть. Стоит, потеет, как эскимос в Африке. Глаза выкатываются из орбит, зуб на зуб не попадает. Неприятно, противно, страшно до одури. И, главное, никто ничего не видит, кроме него. Никто не в курсе происходящего кошмара.