"Самоучитель для героя", главы 1,2

— Эллис?..— позвал он. Дрожащий голос взлетел под каменный потолок и рассыпался глухим эхом. И Хайден понял, что никто ему уже не ответит...

Потом, кажется, он снова потерял сознание. Слуги, которые, спрятавшись в том же подвале, уцелели во время бойни почти все, снова перенесли его наверх, в его покои. Кто-то за ним ухаживал — кажется, Айлин — младшая сестра Эллис, приехавшая накануне погостить к ним в замок. Что пришлось пережить восемнадцатилетней девушке, в одночасье потерявшей сестру и ставшей свидетельницей кровавой резни, что учинила кавалерия Тайгета, — один бог знает. Она вообще была молчунья, а уж после всего этого от неё и слова добиться было великим подвигом... Впрочем, Хайдену было не до чужой боли. Он не знал, куда деваться от своей.

Да, было больно. Было очень больно. Не физически — если бы! Он бы отдал многое, чтобы его рвала на части настоящая телесная боль. Пусть трещат кости. Пусть разрываются багряные сплетения мышц. Пусть алым флагом полощется над землёй кровь — его кровь. Это было бы лучше. Это бы не было так мучительно. Но... эта, нынешняя боль ни шла ни в какое сравнение ни с какой другой, потому что была замешана на ужасе. Ужасе взглянуть в лицо умершему счастью. Умершей надежде.

Именно в тот день, после посещения склепа, Хайден как никогда был близок к умопомешательству. Он катался по кровати, в складках сбившегося на край мехового покрывала и выл, умоляя сам не зная, кого, избавить его от этой невыносимой боли. Просил, потому что вынести её не мог...

И где-то наверху (а может, и внизу, кто знает?..) хрустнул набалдашником призрачный посох Провидения, и кто-то исполнил его просьбу. Исполнил, да вот только не так, как этого в действительности хотел сам барон.

Его сморил сон — глубокий, в чём-то схожий со смертью. Слёзы на щеках высохли, дыхание стало редким и ровным. Айлин — единственная свидетельница неподобающей истерики сэра Хайдена, у которой сердце разрывалось смотреть на несчастного, приободрилась, увидев, что тот мирно спит, и тоже позволила себе задремать в глубоком кресле у камина. Оставлять барона одного она боялась.

Этой ночью Хайден Эйгон умер. А того, кто утром открыл глаза и машинально потянулся, этим именем можно было назвать только с большими оговорками. Нет, он не изменился внешне, он не потерял способность здраво мыслить и говорить... Он перестал чувствовать.

Тот самый "кто-то" сделал то, о чём его попросили: он избавил Хайдена от боли. И от радости. От грусти. И от нежности. От ненависти. И от любви. Потому что всё это приносит боль. А из всех человеческих чувств оставил только равнодушие.

С тех пор молодого барона Эйгона и прозвали Бесчувственным. То есть, тело своё он вполне осознавал. И холод, и голод, и тому подобное было ему не чуждо. Но ведь это чувствуют даже земляные черви, не так ли?.. А вот душа его замолчала. Совсем.

Бунт Тайгета был подавлен после нескольких кровопролитных боёв — армии тайгетского диктатора Наорда не дали возможности даже дойти до столицы. У короля Сигизмунда было отличное войско, опытные генералы и храбрые рыцари. В государстве всё успокоилось. Приграничным вассалам щедро отсыпали из казны на восстановление разрушений, вручили подобающие награды и усилили их замковые гарнизоны за счёт королевской гвардии.

Но замок Эйгонов это не спасло. Потому что его хозяину было решительно на всё наплевать... Земли пришли в запустение, крестьяне перестали платить налоги, потому что за это их всё равно не наказывали, слуги потихоньку переходили к соседям — что толку тихо покрываться плесенью вместе с замком?.. Балы, охота, гости из столицы — всё это осталось в далёком прошлом. Темнело в кладовых старинное серебро — им не пользовались. Гнили в сундуках меха — их не носили. Дичали в конюшнях кони — некому было их объезжать. Не Айлин же?.. Лошадей она побаивалась...

Да, младшая сестра Эллис не уехала из замка обратно в своё поместье неподалёку от столицы. Она осталась. Почему?.. На этот вопрос старого опекуна, сэра Робера, приходившегося другом их с Эллис покойному батюшке, Айлин ответила просто:

— Я не могу их оставить.

— Кого?— кипятился достопочтенный сэр, расхаживая по затянутой паутиной некогда парадной зале замка Эйгон.— Слуг?! Милая моя, у них есть хозяин!

— У них НЕТ хозяина,— спокойно, не поднимая глаз, ответила воспитанница.— Вы же сами видели. Сэр Хайден ничем не интересуется...

— А вам-то что за дело до этого?!— в сердцах вспылил опекун, уже в который раз тщетно пытающийся убедить девушку ехать с ним домой.

— Я не могу их оставить,— повторила Айлин.

— Их? Или его?!— взревел тишайший сэр Робер.— Вы совсем с ума сошли, юная леди!.. Со смерти вашей сестры прошло два года! Даже траур уже не может больше служить отговоркой! Вы понимаете, что своими руками уничтожаете свою же собственную репутацию и все ещё оставшиеся шансы на успешное замужество?! Вам двадцать один год, в конце-концов, ещё немного — и впереди будет только дорога в монастырь!.. Виданное ли дело — молодой девице жить в одном доме с вдовцом, который...

— Довольно!— Айлин резко поднялась с кресла. Лицо её было бледным, только на щеках выступили два красных пятна.— Я не желаю этого слушать!..

— Вам придётся меня выслушать!

— Не придётся!— когда было надо, тихая и кроткая малышка Айлин могла быть крепче железа.— Я останусь здесь, пока это будет нужно! И... наплевать мне на репутацию и это ваше... "успешное замужество"!..

— Леди Айлин!— ужаснулся опекун, не веря своим ушам.— Опомнитесь! Что с вами?!

— Со мной всё в порядке,— отрезала девушка. На самом деле ей, конечно, было стыдно, но... слова сказаны. Теперь уже не воротишь.— Простите мне мою дерзость, сэр Робер, но я в последний раз прошу позволить мне остаться в Эйгоне.

— Я так понимаю, — печально вздохнул старик,— что моё стотысячное "нет" ничего не изменит?..

— Да.

— Ну, что же...— опекун отвернулся к камину и сгорбился, глядя на огонь. Айлин тихо опустилась обратно на табурет и уставилась на каменные плиты пола. Её мучило раскаяние из-за того, что она позволила себе расстроить человека, который заменил ей отца и любил как родную дочь. Но уехать она не могла. Потому что...

— Хайден?— не поворачивая головы, спросил сэр Робер. Девушка промолчала. Врать она не умела и не любила, а делать вид, что не поняла вопроса, было глупо.

— Ну, что же...— снова вздохнул опекун, опустив плечи. Больше он за весь вечер не промолвил ни слова, а утром уехал, не попрощавшись. Айлин смотрела в окно, как ему седлают коня, и ей было грустно. Не только потому, что она знала — больше сэр Робер не приедет. А потому ещё, что он не ошибся в своём предположении относительно истинной причины её отказа вернуться в поместье.

Да. Хайден.

И Хайден, который сейчас стоял на оледеневшей галерее, об этом знал. Конечно, при достопамятном разговоре опекуна и его воспитанницы, трёхгодичной давности, барон и понятия не имел, но... он же был не слепой, в конце-концов!.. Да, его не волновали ни чувства Айлин, ни собственный замок, ни своя жизнь, но... это вот плавание по бесконечности времени без всякой цели уже порядком его утомило. Точнее — мозг не видел во всём этом никакого смысла. Есть ли барон Хайден Эйгон или нет его — какая разница?..

— Пора с этим заканчивать,— вслух сказал Хайден.

Кошка сощурила глаза:

— М-мыслит пр-равильно! Стопр-роцентный самоубийца!.. Опять же, когда-то был весьма подающим надежды рыцар-рем, до героя только самый чуток не дослужился...

— Что-то меня тут настораживает,— нахмурилась колдунья.— Странный он какой-то. Словно неживой.

— Последствия,— ответила советница.— Его в Эндлессе Бесчувственным обзывают. Др-рама жизни... Одним словом — вроде и человек, а на деле — что кусок льда замор-роженный. Ни любить не может, ни ненавидеть, ни р-радоваться... ничего ему не интер-ресно... Такому и жить-то незачем!.. Подойдёт?

— Нет. Снять заклятье может только герой с пылким сердцем и верой в душе. Ты на этого посмотри — похоже, что он такой?!

— Да я больше на собаку похожа...— фыркнула кошка, пару секунд поизучав взглядом Хайдена.

— Другого поищем,— решила колдунья.

— А этот?

— Сам пусть разбирается. Наше дело сторона... Куда это он? Лошадь седлает среди ночи...

— К реке поехал... Да в той стор-роне ведь граница Эндлесса заканчивается! Неужто в Тайгет собр-рался?!— изумилась кошка, опираясь лапой на локоть хозяйки.— В бою помир-рать?! Умно... Всего-то денёк пути. А там эндлессцев ещё с последней войны таким словом пом-минают, что... как только он гр-раницу переступит — тут ему и конец!.. По-моему, пр-роще повеситься, но он, видно, без тр-рудностей не может... Да, впр-рочем, они, Эйгоны, все такие...

— Уйди, и не мешай!..— старуха наконец отпихнула компаньонку в сторону и вытянула над котлом пузырёк.— Сейчас ещё посмотрим. Попробую пропорции увеличить, чтобы и дальние королевства охватить... У-уй!!

Горячий пар ожёг руку. Скользкая колба выскользнула из скрюченных пальцев и ухнула прямо в варево... Бабахнуло так, что перепуганная кошка вихрем дунула на шкаф, бабушку взрывной волной едва не впечатало в стену, а сам котёл подкинуло вверх на полметра!.. Из чугунной горловины полезли неровные клочья серой пены.

— Перебор-рщили...— жалобно мяукнули со шкафа. Колдунья, сыпя проклятиями, с трудом отлепилась от стенки и с опаской заглянула в котёл. Вода подёрнулась синевой, но кипеть прекратила. Постепеннно поверхность становилась всё спокойнее, картинка, поначалу мутная, прояснилась, и взору старухи представился уже другой человек — молодой, коротко стриженый, с довольной улыбкой растянувшийся на некоем подобии скамейки. Вид у него был цветущий, вполне счастливый и... какой-то непривычный.

— Кошка!

— Не пойду!.. А вдр-руг снова грохнет?!

— Не грохнет! Больше нечем... Иди сюда, говорю. Этого знаешь?

Чёрная советница вспрыгнула на столик и принялась изучать картинку пристальным взглядом. Через минуту уверенно мотнула хвостом:

— Не знаю. Первый р-раз вижу. Но на самоубийцу не похож!..

— Странно...— старуха опустила лицо почти к самой воде. Потянула острым носом...— Э-э, да он не жилец!..

— Так помир-рать вроде не собирается?

— Пока не собирается. А я-то вижу черноту, что вокруг головы его так и плещется... Пузырёк со дна всяко уже не достать, значит, придётся ждать, пока этот дозреет. Моё колдовство вернее верного, так что рано или поздно, а руки он на себя наложить попытается. Тут-то мы его и возьмём!.. Разве что...

— Что?..

— Не наш он, вот что,— с сомнением покачала головой колдунья, внимательно вглядываясь в изображение.— Совсем не наш!..

... Молодой врач-микробиолог Аркадий Ильин грелся на солнышке в шезлонге. Ох, и хорошо же!.. Индия, что ни говори, настоящий земной рай... Цены смешные, люди все до одного улыбчивые, погода восхитительно жаркая, не жизнь — сказка! И это, заметьте, в ноябре, когда, например, в родном Владивостоке холод собачий и ветер с моря такой, что сигарету изо рта выворачивает вместе с зубами...

Он блаженно вздохнул и, перевернувшись на живот, потянулся за стоящим на низком столике в тени балконного навеса коктейлем. Глотнул через трубочку приятно холодную с кислинкой жидкость, слопал красную вишенку, лежащую на дне стакана между двумя кубиками льда и даже мурлыкнул от удовольствия:

— Это... просто праздник какой-то!..

В свои двадцать два года Аркадий Ильин был личностью известной. И даже почти всемирно. Нет, на улицах его не узнавали, и поклонницы на шею с визгом и цветами не бросались (а жаль!..), но среди своего брата-медика он сиял, аки звезда. И не без причины.

Год назад, вслед за эпидемией птичьего гриппа, на человечество обрушилась новая напасть — некий "exitus incognitus" — как его второпях окрестили светлые умы вирусологии. И, в отличие от того же птичьего гриппа валил этот "экзитус" исключительно хомо сапиенсов. Да так усердно, что в первые же недели своего шествия по планете угробил не одну сотню человек... Сначала забили тревогу власти Каира, где был зафиксирован первый случай заболевания. Неизвестный вирус за несколько суток полностью уничтожил научную археологическую экспедицию "Сахара", проводившую исследования в районе одного из мёртвых городов одноимённой пустыни. Чего уж они там накопали — бог его знает, но главу экспедиции, профессора Бонзу, археолога с мировым именем, нежданно-негаданно и без всяких причин свалил с ног сильнейший грипп. Причём свалил не в песках, а в каирской гостинице, куда экспедиция приехала отдохнуть на выходные. Где Бонза умудрился простудиться в такую жару так никто и не понял, но его коллеги, не придав этому факту значения, поручили светило науки заботам опытных врачей и со спокойной совестью вернулись к работе.

Тем временем профессорский грипп начал принимать странные формы: за десять часов температура тела учёного несколько раз падала до тридцати четырёх градусов и поднималась обратно до сорока, потом начались галлюцинации, потом — потеря чувствительности... В это трудно поверить, но симптомы болезни менялись каждые сутки! Началось всё с практически безобидного гриппа, затем врачи с изумлением обнаружили, что имеют дело со свинкой, потом — с ветрянкой, а в результате на четвёртый день несчастный Бонза умер... от холеры! Черт знает что такое!.. Послали за остальными членами экспедиции. Надо ли говорить, что ни одного живого человека в лагере не обнаружили?.. И у всех — ну вот у всех! — посмертные диагнозы совпадали в лучшем случае в соотношении шесть к одному. Единственное, что повторялось повсеместно — летальный исход...

Но ведь вирус-то определённо был один и тот же!..

Почуяв грандиозный международный скандал, власти столицы Египта попытались было списать всё произошедшее на какое-нибудь массовое отравление, но не тут-то было... Следом за археологами непонятная зараза скосила врачей, что вели наблюдение за профессором Бонзой. Потом — экспертов, проводивших вскрытие. Потом — тех, кто был отправлен за "Сахарой", после того как из лагеря перестали поступать сигналы. Потом — персонал гостиницы и больницы, куда по ухудшении состояния был госпитализирован профессор. Потом — постояльцев гостиницы, что было совсем плохо — многие уже успели разъехаться по своим странам, открыв, соответственно, подлому вирусу новые горизонты... Общегородской карантин — это уже страшно. Но — общемировой?!

Учёные с воспалёнными глазами, под защитой чуть ли не десятислойных космических скафандров, бились над "каирской чумой" сутками напролёт, но толку от этого не прибавлялось. Болезнь прогрессировала. И дело даже не в том, что это была абсолютно новая, неизвестная инфекция! Умирали как раз от самых простых, давно побежденных наукой болезней!.. Вся проблема была в том, что ни в одном из случаев нельзя было предугадать, чем обернётся на этот раз "каирская чума" — тифом, ветрянкой, коклюшем?.. Не колоть же и без того ослабленного пациента от всего сразу, про запас!.. Организм не выдержит... А когда болезнь приобретала окончательную форму, скажем, того же тифа, то традиционные методы лечения оказывались уже бессильны. Так что над планетой нависла страшная угроза скорейшего вымирания... непонятно от чего!