Консерватория: мелодия твоего сердца

Перед обедом стоило забрать сумку с нотами и инструмент, чтобы потом не возвращаться за ними.

* * *

В столовой я не задерживалась надолго. Для других студентов она была чем-то вроде места общения, но не для меня. Я всегда быстро ела и уходила, едва закончив обед. Слишком много шума, который навязчиво проникал под кожу. Ну и стук ложек о металлические тарелки вызывал у меня до зубовного скрежета отвратительные ощущения.

Третий этаж, привычный кабинет с черным роялем, узким столом, двумя стульями и пюпитром. Достав нотные листы из сумки, оставила их на последнем, а сама открыла чехол, чтобы достать инструмент, с которым мне предстояло прожить полтора, наполненных музыкой часа.

Моя мандолина, маленькая изящная в своей простоте, без вычурности и излишеств. Любовно провела пальцами по грифу. Дерево как будто отозвалось волной тепла, вызывая улыбку.

— Оллема Адерин, вы уже здесь, — прозвучал немного низковатый, насыщенный, будто пряными вибрациями, знакомый голос, возвращая меня из состояния, подобного легкому трансу. — И чему я удивляюсь...

— Добрый день, метресса Линдберг, — улыбаясь, ответила я.

— Вне всяких сомнений, чудесный день. На чем мы с вами остановились в прошлый раз? — спросила преподаватель, занимая стул напротив.

В ее руках покоится казенная мандолина, чуть больше моей и не такая красивая, она будто нежится в ареоле дружественности и приязни, исходящем от молодой женщины.

— Ария Зиггерда на два голоса, — произнесла я, впрочем, зная, что в напоминаниях метресса не нуждается.

— Замечательно. Начнем со второй части, — кивнула наставница.

Медиатор ложится в руку, отзываясь знакомым ощущением гладкой кости, перенимающей тепло в считанные мгновения, так чтобы уже совсем скоро слиться в восприятии с пальцами, стать с ними одним музыкальным организмом.

Мелодийная история в тональности Солнечный Гелиодор на серебряной нити, несмотря на, казалось бы, светлую и теплую гамму звуков, искрит далеко не самыми светлыми эмоциями. Это рассказ о чувствах, отвергнутых прагматизмом и расчетом. Сюжет стар как мир: красивая девушка предпочитает выбрать состоятельного поклонника, приобретающего ее, словно вещь, влюбленному, но простому парню без постоянного дохода. Задорный текст песни ярко контрастирует с пронзительными музыкальными пассажами. В некоторых из них отчаянье срывается на диссонирующие интервалы, как будто режущие пальцы. Я вздрагиваю на особенно пронизанных чувствами отвергнутого парня музыкальных фразах, что не остается незамеченным метрессой, но прерывать нить мелодийного повествования нельзя.

Вибрации двойных струн проходят через медиатор и проникают под кожу пальцев, волнами расходясь по всему телу. Иногда мне кажется, что еще немного — и по коже пойдет рябь. Глупо, да и вид, должно быть, был бы оцепеняющим. Иногда ощущения не подаются логике, они просто есть, даже вот такие — дикие и неприемлемые осознаниием.

Бронзовые струны с готовностью отзываются на действия пальцев и движения медиатора. Пальцы технично и последовательно сменяют лады, а ладонь размеренно передвигается вдоль грифа. Давние подруги, мы знаем друг друга лучше, чем самих себя. По крайней мере, иногда кажется, что инструмент слышит мою душу, а что может быть интимнее этого?

Короткие длительности хвостатых нот звонкими веселящимися пощечинами бьют стоккато. Кому-то покажется, что песня полна куража и задора; возможно, это действительно так, но музыка не врет, и срывы аккордов на тоску и безнадежность прошивают меня дрожью, словно от порывов ледяного ветра. Порой мне казалось, что ария Зиггерда автобиографическая, что пережить разочарование он смог, выплеснув на нотный стан свои чувства, посмеявшись над ними. Но отголоски страдания все равно прорвались. Может быть, именно из-за этой двойственности, подспудно ощущаемого скрытого смысла эта ария и вошла в ряд классических произведений.

Урок закончился ожидаемой и привычной похвалой метрессы Линдберг. Ни с техникой, ни с характером исполнения у меня проблем не возникало: прочувствовать музыку у меня всегда выходило хорошо. На выходе из музыкального кабинета мне показалось, что я поймала на себе задумчивый взгляд метрессы, будто она пыталась заглянуть вглубь меня, но уже в следующее мгновение на ее лице царствовала приятная и искренняя улыбка.

Что ж, мне следовало поторопиться. До ужина оставалось не так много времени. Нужно было успеть выполнить теоретические задания и переписать конспект пропущенной у метрессы Хьюз лекции, ведь после него времени на теорию у меня не будет точно.

* * *

Молодой мужчина сидел за добротным дубовым столом уютной и довольно чистой харчевни (насколько чистым, конечно, может быть заведение подобного рода). Он не торопясь разделывался со своим заказом, когда над его ухом раздалось:

— Грейнн Бойл! Ни за что бы не подумал, что тебя можно встретить в таком месте!

Молодой человек медленно поднял голову и с выражением на лице 'катись отсюда, ты уже мне надоел' посмотрел на потревожившего его покой субъекта. Спустя мгновение в глазах промелькнуло узнавание, и молодой человек, ухмыльнувшись, ответил:

— Сам-то что здесь забыл, а, Слуагадхан?

Неожиданный знакомец предостерегающе нахмурился и произнес:

— Видит небо, Грейнн, хоть мы с тобой и друзья детства, но назовешь меня полным именем еще раз, и я тебе врежу.

Губы Грейнна растянулись в довольной усмешке. Он положил нож и поднял правую руку открытой ладонью вперед в знак капитуляции.

— Я смотрю, кое-что с годами не меняется, — произнес он. — Присаживайся, Хан. Что привело тебя в 'такое место'?

— Да то же, что и тебя, — улыбнувшись, ответил молодой мужчина, устраиваясь напротив старого знакомого, — Запеченный картофель и хорошо прожаренный ломоть мяса.

Грейнн понимающе кивнул. Как ни удивительно, но ему и самому нравилась здешняя простая, но вкусная стряпня, как будто дышащая домашним уютом и атмосферой.

— Ха, никогда бы не подумал, что встречу старого друга так далеко от столицы, — снова произнес Хан, знаком подзывая разносчицу. — Что ты тут делаешь?

— Учусь, — просто ответил оллам, возвращаясь к исходящей паром ароматной еде на своей тарелке.

— Учишься? В консерватории что ли? Я думал, ты ее давно закончил... — собеседник испытывающе уставился на молодого мужчину.

— Да вот, пришлось сделать перерыв в учебе, — нехотя ответил Грейнн и отправил ломтик картофеля в рот.

— Наверняка опять что-то натворил, — подмигнув, усмехнулся Хан, на что студент консерватории только неопределенно хмыкнул.

— А это у тебя что за элемент живописи? Новая мода среди студентов, что ли? — снова задал вопрос приятель, указывая на ярко выделяющуюся седую прядь в черных волосах друга.

— Это память, — неожиданно хмуро ответил Грейнн, явно не желающий продолжать обсуждение очевидно неприятной ему темы.

Очень удобно в этот момент подошла разносчица, и собеседник отвлекся на собственный заказ, а когда девушка ушла, провожаемая откровенно оценивающим взглядом приятеля, музыкант первым поспешил продолжить разговор:

— Тебя-то самого каким ветром сюда занесло? Ты ведь не любитель провинциальных округов.

— С тех пор как отец своей, конечно же, прискорбной кончиной превратил меня из наследника во владетеля, у меня развязаны руки. Я могу делать, что хочу. Вот теперь путешествую, пока интересно, — с ухмылкой ответил собеседник.

— Можно подумать, при жизни твоего отца было по-другому, — Грейнн Бойл иронично приподнял бровь.

— Ты прав, друг. Для меня в целом ничего не поменялось, только счета теперь приходится оплачивать самому, а не посылать родителю, — хохотнул приятель и приложился к кружке только что принесенного разносчицей пива.

Со стуком поставив ее на стол, он решительно нахмурился и произнес:

— Нет, Грейнн, как хочешь, но наша встреча — это провидение судьбы! Мы должны закатить что-нибудь грандиозное. Как в прежние времена, помнишь?

— Это в те, в которые мы вместе посыпали порошком крапивы белье барышень из соседних особняков? — саркастично уточнил Грейнн Бойл.

— Как же мило они краснели и ерзали... — мечтательно протянул Хан и расхохотался.

— И не говори, — усмехнулся оллам.

— Давай сходим куда-нибудь после того как поедим? Здесь есть парочка отличных заведений! — оживился, стряхнув с себя давнишние воспоминания, молодой мужчина.

— Нет, Хан, сегодня не получится. Мне через час нужно вернуться в консерваторию. Распорядок, сам понимаешь, — ответил Грейнн Бойл.

— Жаль. Тогда, может, в другой день? В выходной? — не отступался от своего приятель.

— Ты пробудешь здесь еще четыре дня? — удивленно спросил оллам.

— Ради такого хоть пять, — подмигнув, ухмыльнулся Хан.

Через полчаса Грейнн Бойл, договорившись о встрече со старым приятелем, был уже на пути в консерваторию.

* * *

Я сидела и особенно явственно ощущала жесткость стула, неудобное отсутствие спинки, неприятную твердость и каждый вроде бы плавный изгиб сиденья. Почему-то в моменты, когда что-то не получается, окружающее пространство до самых мелких деталей воспринимается необычайно четко, еще больше мешая сосредоточиться.

— Оллема Адерин, еще раз. Вы должны вычленить одну эмоцию, отыскать ее корень, проследить за развитием, вам должен стать понятен процесс ее становления и укрепления, — произнес мэтр.

Захотелось отдернуть ладони, лежащие на его, сжать их в кулаки и зарычать, но вместо этого я лишь выдохнула и произнесла:

— Я стараюсь, мэтр Муррей, но это не так-то просто проделать, пусть и с таким опытным и сдержанным олламом, как вы.

Немолодой, но по-прежнему очень интересный мужчина, усмехнулся и ответил:

— Позволю себе вам не поверить, юная леди. Глубинные эмоции я постарался изолировать, а в остальном трудностей быть не должно.

— Да я не сомневаюсь, что у вас на уровне подсознания парочка автоматических блоков от слишком уж талантливых студентов, но даже на поверхностном слое у каждого человека огромное количество ощущений, и вы не исключение, — проворчала на грани слышимости я, вызывая еще одну ухмылку мэтра.

— Старайтесь, оллема Адерин, все дело в старании.

Интересно, он действительно думает, что я не стараюсь? Да я в жизни так не старалась!

Выдохнув, я постаралась расслабить пальцы, лежащие на открытых ладонях преподавателя, и снова стала напевать привычную мелодию: вверх по главным ступеням трезвучия и вниз, не пропуская ни единой нотки, к первой ступени. Через мгновение сильный, как будто вмещающий в себя музыкальный простор, голос мэтра Тигана Муррея присоединился к моему.

Кончики пальцев, а затем и всю площадь ладоней привычно защекотали волны вибрации. Будто оборки шелкового платка ласкали кожу скользящим ощущением шелковистости и твердости выделки краев, гладких, но прочных и устойчивых к воздействию.

Звук голоса преподавателя проникает мне под кожу, задевая нервные рецепторы, передавая им всю гамму испытываемых им чувств и эмоций. И вот здесь начинается самое сложное. Мне нужно разобраться в этом обилии ощущений, вычленить одну определенную эмоцию, что не так-то просто, ведь они мелькают, извиваются и будто играют в догонялки. Только у меня получается ухватить ощущение легкой щекотки ироничности восприятия мужчины, как его немедленно сменяет покалывание проницательного внимания к моим действиям, а за ним следует друг за другом целая череда эмоций: капелька обволакивающей киселем скуки, толика аритмично постукивающей маленьким резиновым молоточком неуверенности и напряженное ожидание, будто пощипывающее кожу ладоней. И вот как среди этого калейдоскопа сосредоточиться на чем-то одном, когда единственное, что хочется сделать — это почесать уже зудящие от обилия осязательных ощущений ладони?

Когда зуд становится совсем уж нестерпимым, я прекращаю напевать и в тот же момент разрываю контакт с ладонями преподавателя и встречаюсь глазами с его вопросительным взглядом.

— Не получается. Эмоции будто пляшут в каком-то диком танце и убегают от меня. Я чувствую их, различаю, но ухватить одну и сосредоточиться на ней у меня не получается.

— Но ведь иногда получается же? — полуутвердительно уточнил мэтр.

— Да, но это происходит спонтанно, — тяжело вздохнула я.

— Хорошо. На сегодня достаточно, — неожиданно произнес он, чем вызвал мой изумленный взгляд. Мэтр Муррей завершает урок, когда прошла только половина отведенного времени?

В ответ я получила только абсолютно спокойное выражение на лице преподавателя и абсолютно нейтральное:

— До следующей встречи, оллема Адерин.

Я поняла, что пояснений подобному решению мне не дождаться, да и с чего бы мэтру объяснять свои действия студентке? Попрощавшись, я покинула кабинет и задумчиво глядящего в окно Тигана Муррея, интригующего своим поведением еще больше, чем обычно.

* * *

Маркас Двейн сидел за собственным столом, погруженный в документы и думы, преимущественно невеселые. Неисповедимы пути судьбы. Кто знал, что после нескольких лет и череды разочарований он найдет именно такого секретаря, который устраивал его по всем пунктам, кроме одного: нынешний его помощник обладал огромным упорством в вопросе срочной подписи документов. Даже за Милдред он не помнил такого неотступного напоминания, если не сказать преследования, в этом аспекте. Вот и сегодня, только он успел вернуться с занятий, а Делма уже встречала его с внушительной стопкой документов на подпись и непримиримым выражением лица, которое, как он уже знал, не предвещало ни единой возможности отложить рутинное и скучное дело. В итоге он уже битых двадцать минут сидит и вникает в каждый листок, после чего большинство обзаводятся размашистым росчерком проректорской руки, а некоторые отправляются в папку непринятых. Эту папку он не любил особенно. Документы из нее имели свойство дорабатываться, переформулироваться, видоизменяться и возвращаться, только добавляя ему головной боли. Отложить же ненавистные листочки на край стола не было никакой возможности. В течение нескольких дней смекнувшая, что к чему, секретарь стояла рядом в ожидании, когда сможет забрать подписанные и отвергнутые листы. К ее чести и его недовольству убедить ее оставить бумаги и вернуться на свое рабочее место удалось лишь единожды, в самом начале работы.

— Никогда у меня еще не было настолько раздражающе-компетентного и профессионального работника, — в который раз проворчал первый проректор

Делма Уалтар позволила себе легкую улыбку — она всегда воспринимала эту фразу не иначе, как комплимент — и произнесла:

— Вчера декан исполнительского факультета подарил мне букет в благодарность за то, что документы приходят как раз в срок к еженедельным совещаниям.

— Крайне раздражающий веник, — буркнул Маркас Двэйн под звук очередного росчерка уже на другом листе, чем вызвал еще одну, на этот раз гораздо более широкую, улыбку секретаря.

В следующий миг раздался стук в дверь. Делма дернулась, чтобы пойти и открыть ее, но голос начальника ее опередил:

— Войдите, — громко произнес он.