Война - дело молодых

— Ох... Как дела, например, или вот...

— ГIуллакш муха ду.

— Ка-ак? Да мне в жизни не выговорить... Гуллаш... Ё-моё... Ну погоди же, не смейся! Как мне сказать: "Я не чеченка, я русская"?

— Со нохчи яц, гIазкхи юй... Но ты должна говорить — со нохчи юй (я чеченка). Поняла? И без нас никуда не вздумай ходить! Поняла? Сама-то не смейся, ничего смешного...

— Я не смеюсь... Бек, вот ещё что... я знать хочу... а зачем ты вообще с нами остался? Мог же сразу тогда уйти, и всё?

— Не мог.

— Почему?

— Потому что ты меня купила.

— Что-о?

— Погоди... Ну, выкупила меня. За крест за свой. Как бы я тебя оставил, тебя бы убили просто тут, ты ж ненормальная...

— Ну, спасибо, дорогой братец!

— Надо говорить: баркал, сан ваш (спасибо, брат)... Эй! Ты чего дерёшься?

— Как старшая сестра, сан ваш! Возьми других братцев, дров наколите, кончаются...

* * *

02.11.01

Можешь меня поздравить, завтра я по методу дедушки Мичурина ("нечего ждать милостей от природы, взять их у неё — вот наша задача") начну брать осадой чиновников от образования, ибо мне удалось наконец выписать счета на продукты, и теперь нужен кто-то, желающий их оплатить. Если желающих не окажется, то хоть на площади с шапкой вставай.

Что ж, и встану.

Сместилась точка сборки.

Кстати, попроси Иваныча, пусть пришлёт мне Кастанеду. Я ему попозже напишу, пускай не обижается, ага?

А кассеты, которые он собирался выслать, уже не нужны. Мы выменяли мой плейер на сгущёнку.

А ты, когда будешь отвечать мне, вложи в конверт маленький крестик, хорошо? Самый-самый простой.

* * *

Она разжала левую руку — на ладони краснели следы ногтей. Счёт-фактура, зажатая в правой руке, повлажнела и изрядно помялась.

Прошедшие две недели она практически с утра до ночи провела в "казённых домах". Заканчивалась третья неделя. Сперва она терпеливо выстаивала, — а если везло, высиживала, — очереди в отделе образования. А с понедельника начались все прочие отделы.

Схема была стандартной. Секретарши в турецком ширпотребе и охранники в камуфляже. Улыбка, от которой у неё уже сводило губы. Запись на приём. Длинная очередь. Сытая надменная рожа за необъятным, как аэродром, столом. Выученная назубок просьба. Отказ.

Она не хотела и думать о том, что будет дальше делать и чем кормить ребят, если откажут везде.

А табличка-то на двери практически в бронзе и мраморе... "Беслан Алиевич Тимурханов, министр по делам печати, телерадиовещания и средств массовых коммуникаций"...

— Проходите, пожалуйста, — эта секретарша, в отличие от прочих, была улыбчива и даже мила. Странно...

Она потянула на себя массивную дверь. И ей почему-то вдруг остро захотелось посмотреться в зеркало. С какого, спрашивается, перепуга: губы обмётаны простудой, косметики — ноль, но есть и плюс — волосы, срочно нуждающиеся в какой-нибудь "Велле-вы-великолепны", скрывает платок. Чёрный, само собой.

— Здравствуйте, проходите, присаживайтесь.

Про этого человека она слышала много, и всякое. И даже иногда видела его по телевизору — когда-то, в прежней жизни. Карьера его была... специфической. БТР, кожаное кресло, тюремные нары, снова БТР, и снова кожаное кресло... сейчас вот даже министерское.

— ...исполняющая обязанности директора интерната для глухих и слабослышащих детей...

— ...восемнадцать детей в возрасте от пяти до пятнадцати лет... манка, сухое молоко, мясные консервы... счёт-фактура на общую сумму девять тысяч рублей девяносто пять копеек...

— Простите, а почему ко мне? Почему вы не обращаетесь в отдел образования?

— А потому что в отделе образования меня уже послали, — она из последних сил любезно улыбнулась.

— Куда?

— В отдел здравоохранения.

А вот его улыбка уже начинала её раздражать.

— Оттуда меня просто послали.

— На каком основании?

— На том основании, что более половины детей в интернате, строго говоря, не являются глухими или слабослышащими... Это просто сироты, которые потеряли семью и живут под крышей интерната... у нас на складе есть только запас муки и овсянки, рассчитанный на...

— К сожалению, всё это не в моей компетенции...

Он снова поднялся, — красивый, чёрт, светлая рубашка с короткими рукавами, галстук в тон, едва уловимый запах дорогого одеколона...

— Так вы не хотите мне помочь?

— Лично я или министерство печати?

— Да кто угодно! Это же ваши дети!

— Вы в этом так уверены?

У неё вдруг потемнело в глазах — то ли от ненависти, то ли от голода.

— Конечно, ваши собственные дети в Москве, сыты и здоровы, правда? А ведь это и вы, в том числе, осиротили моих детей! Вы уже десять лет делаете здесь карьеру — любой ценой, деньги — любой ценой...

— Достаточно.

Она наконец осеклась, взглянув ему в глаза.

Отвернувшись от неё, он свирепо порылся в карманах висевшего на стуле светлого пиджака, вытащил увесистый даже на вид кожаный бумажник и вывернул его над столом. Посыпались записки, визитки, деньги...

— Денег вы хотите? Пожалуйста! Это всё, что я могу вам дать. Нет, вот ещё!

Зазвенела мелочь.

Оглушённая, она шагнула к столу...

...схватила купюры, мельком отметив, что среди них есть и доллары, сгребла мелочь до последней монетки, накрепко зажала в кулаке.

Дойдя до двери, она обернулась и поклонилась в пояс.

* * *

...А люди здесь всё равно называли руины вокруг: Театр кукол. Или: парк Кирова. Или: "Океан". Или: детская библиотека...

Она присела прямо на груду кирпичей, вытянула гудящие ноги — кроссовки начинали потихоньку рваться, ещё бы, такие концы пешком делать. Редкие автобусы ходили еле-еле, да и садиться в них было опасно: слишком часто останавливали их вооружённые люди. Хотя документы на себя и на мальчишек всегда были при ней, аккуратно упакованные в полиэтилен...

Сашка и Артур, которые на этот раз провожали её до районо и обратно, молча уселись рядом.

Она огляделась вокруг, вздохнула и невольно пробормотала с тоской:

— Планета Шелезяка... Людей нет... Растительности нет... Полезных ископаемых нет...

Артур широко распахнул глаза. Сашка разинул рот и, наконец, неуверенно хохотнул:

— А я помню, откуда это!

— Это мультик такой. "Тайна третьей планеты", — пояснила она, почему-то виновато, пытаясь припомнить, могли ли пацаны вообще его видеть.

— Точно. Мультик, — глухо сказал вдруг Артур.

— Да нет! Это книжка! — Сашка чуть ли не прыгал от возбуждения. — Про Алису! "Путешествие Алисы"! Я у бабушки в библиотеке её читал! Я тогда ещё маленький был...

— Я тоже в библиотеке работала... — осторожно сказала она, покосившись на хмурого Артура.

— Моя бабушка сорок лет была заведующей! — гордо отрезал Сашка. — Её весь район знал! У нас был подъезд первый, квартира первая, все знали, где она живёт! Когда бомбить начали, она почти все книжки домой перетаскала, в подвал, и люди ходили к нам, книжки брали! А потом... — Он запнулся.

— А мама, отец? — не выдержала она.

— Папа преподавал... в институте... — неохотно проговорил Сашка. — Его однажды... между первой и второй... увели. За выкуп. Так он и пропал. Мама поехала его искать... и тоже пропала. А книги сгорели, когда вторая война началась. Вместе с домом. А бабушка... просто умерла... А потом Майрбек Хизирович меня взял в интернат, он бабушку тоже давно знал! — пытаясь улыбнуться, торопливо закончил он. — Это весной было. Тогда и Артур, и Гелыч сюда пришли, он их тоже взял...

— А... — она повернулась к Артуру, наткнулась на острый предупреждающий взгляд исподлобья и проглотила вопрос.

— Пошли, что ли? — проронил тот.

Вздохнув, она поднялась.

...Гелани с Беком, конечно же, в интернате не было.

* * *

— Вежарий (братья), идите-ка сюда, поговорить надо. Давайте, давайте... Бек, ты не оглох, случайно?

— Да ну чё ты пристала, спать охота...

— Конечно, уморились на рынке карманы проверять?

— Чего ещё?!

— Не ори. Если вас убьют, мы с малышами с кем останемся?

— Прям, убьют... Не убили же пока... И потом, мы же по очереди ходим...

— Ага, утешил... Сегодня ваша очередь была, да? Пока Сашка с Артуром меня пасли!

— А чего ещё делать-то?!

— А вот завтра увидишь, чего...

* * *

— ...Враги сожгли родную хату,

Сгубили всю его семью,

Куда ж теперь идти солдату,

Кому нести печаль свою?

Пошёл солдат в глубоком горе

На перекрёсток двух дорог,

Нашёл солдат в широком поле

Травой заросший бугорок...

Она чувствовала, как кровь отливает от лица, когда глядела в глаза стоящих вокруг неё людей, — которые сидели возле этого казённого дома днём и ночью, — но петь не перестала.

Не могла.

Потому что пела уже не только для своих детей, — под табличкой "Просим помочь детскому интернату", — но и для этих людей, которые сутками ждали здесь: помощи, спасения, любых известий.

— ...Стоит солдат, и словно комья

Застряли в горле у него.

Сказал солдат — встречай, Прасковья,

Героя-мужа своего...

Неслышно подошедший милиционер из местных крепко взял её за локоть.

— Пускай поёт! — крикнули из толпы.

— Нигде не написано, что здесь запрещено петь, — тихо сказала она, высвобождаясь.

Помедлив, тот отошёл.

— ...Никто солдату не ответил,

Никто его не повстречал,

И только тёплый летний ветер

Траву могильную качал...

Хлопнула дверца подъехавшей машины. Телевизионщики.

Встряхнув головой, она пошла по кругу с бейсболкой Бека в руках.

— Талгатовна, домой пойдём, а? — безнадёжно сказал Бек, наверное, в сотый раз.

Она покачала головой. Бейсболка была полна.

— ...Ой, туманы мои, растуманы,

Ой, родные леса и луга,

Уходили в поход партизаны,

Уходили в поход на врага...

Краем глаза она увидела, как у корреспондента с бейджиком на груди — НТВ — упала челюсть, — почти со щелчком, почти до колен, как в американском мультике про Тома и Джерри.

— ...На прощанье сказали герои:

"Ожидайте хороших вестей",

И на старой Смоленской дороге

Повстречали незваных гостей.

Повстречали, огнем угощали,

Навсегда уложили в лесу...

Она проглотила непрошеный комок в горле и допела тише:

— ...За великие наши печали,

За горючую нашу слезу...

Толпа густела, кепка снова наполнялась, количество военных и телевизионщиков росло. Она вдруг с ужасом сообразила, что репортаж этот могут увидеть и мама с сестрой, и Ленка... да кто угодно!

Знакомое лицо в толпе, среди людей в камуфляже: ах да, точно, министр по делам печати.

Как всегда, улыбается. Видимо, вспомнил, как лихо она его давеча обобрала.

Она перевела дыхание. Солнце медленно подымалось, начиная пригревать.

— ...Орлёнок, орлёнок, взлети выше солнца

И степи с высот огляди,

Навеки умолкли весёлые хлопцы,

В живых я остался один...

На третьем куплете ей в локоть вцепилась запыхавшаяся начальница отдела образования: элегантный сиреневый пиджак "под Шанель" застегнут не на те пуговицы, в глазах — священный ужас.

— Вы с ума сошли, Алиса Талгатовна! Пройдите ко мне в кабинет!

Бедняжка нервно косилась на телекамеры, старательно отворачиваясь.

Министр круглой печати откровенно веселился.

* * *

И когда она чуть ли не с ликующей пляской влетела в кухню, размахивая подписанными счетами, то её встретили такие же радостные дикарские вопли малышей и сытный запах мяса, от которого её внутренности сразу завыли и завязались в узел. Неизменная каша и залежавшаяся тушёнка за эти месяцы не могли насытить тело, как следует, и сейчас у неё помутилось в голове просто от этого запаха.

Малыши обступили её, подняв перемазанные мордахи, а Бек королевским жестом показал на стол, где возвышался закопчённый котёл с варёным мясом:

— Садись, ешь.

Она помотала головой, прогоняя морок:

— Где вы это взяли?!

— Валлахи... — застонал Бек, подняв мученический взор к потолку. — Ну чего зря цепляешься? Мне из деревни барана привёз... дядька двоюродный... Вот, все скажут...

Люция Карловна радостно кивала, стоя у плиты, но больше всего поверить хотел желудок.

— Точно? — жалобно спросила она, обводя взглядом остальных пацанов. Ноги сами несли её к столу.

— Ешь, — сердито буркнул за всех Гелани, и они вышли, как по команде.

* * *

14.11.01.

Что-то я повадилась тебе писать чуть ли не ежедневно... Делать, наверное, нечего стало.

Но, правда, сейчас стало чуть полегче. Нам оплатили счета, мы вот-вот получим на базе продукты, на месяц их точно хватит, а дальше этого я не заглядываю. "Никогда не заботься о завтрашнем дне, он сам о себе позаботится..." — так в Библии? Как можно что-то загадывать здесь, когда ежедневно базар гудит разговорами о пропавших людях, о найденных трупах, о...

Стоп. Разболталась, понимаешь.

Знаешь, по чему я больше всего скучаю? Даже не по цивилизованной чистой жизни (отвыкла уже от горячей ванны с пеной). По газете. По своей газете. Хочу писать... нет, криком орать обо всём, что тут творится...

* * *

Тут она сообразила, что понимает то, что они говорят, и обалдела.

А потом она сообразила, о чём они говорят, и похолодела.

— Уггара коьртаниг, цуьнга хIумма а ма дийцалаш! (Вы, главное, только ей не проболтайтесь!)

— Ткъа цуна гахь, вай кхузахь доцийла? (А вдруг она увидит, что нас нет?)

— Иза цкъа-цкъа а хьоьжуш яц! (Да она никогда не смотрит!)

— Сейчас посмотрит! — мрачно сказала она, выходя из-за угла с охапкой высохшего белья в руках. — Куда это вы собрались? А главное, зачем?

Она переводила взгляд с одного на другого. Сашка присел на корточки у стены, Артур и Гелани смотрели в землю, Бекхан вызывающе осклабился.

— Давайте, колитесь! Я же все равно узнаю. Бек!

Бек со вздохом закатил глаза.

— Это наше дело.

— КIентий (парни), вы же за меня отвечаете, не забыли? А я — за вас.

— Поклянись, что с нами не пойдёшь!

Она сунула бельё в руки Артуру и бессильно опустилась на кирпичи рядом с Сашкой, глядя на Бека снизу вверх:

— Так, и во что мы влипли?

— Баран был позавчера, помнишь? — пробурчал Бек. — Которого мы съели?

— Тебе же его какой-то родственник из села привёз... О Боже... вот дура, надо же, поверила... — она застонала, уронив голову на руки. — Ясно. Мы его съели, теперь нас за это убьют.

— Меня убьют, — поправил Бек спокойно. — Я взял деньги.

— Правильно, деньги взяты, надо отрабатывать. Что? Мина? Фугас?

Мальчишки переглянулись в очередной раз.

— Фугас, — нехотя бросил Бек.

— Когда?

— Сегодня ночью. Но тебя там не будет! — ощетинился он.

— Точно! — вступил Гелани. — Не вздумай, мы сами.

— Тогда вам меня придётся связать! — рявкнула она. — Я всё равно пойду за вами, нарвусь на растяжку, на патруль...

— Вежарий, я же с ума сойду, вас дожидаясь... — жалобно сказала она, обводя их полными слёз глазами. — Вы что, не понимаете?

Бек яростно и беззвучно пробормотал что-то.