Его единственная слабость

Ксарту пришлось хорошо потрудиться, чтобы устранить все препятствия на пути к отцовскому трону. Старого герцога, его жену и детей, а еще недовольных подданных, посмевших отказаться давать ему клятву верности — всех, кто был против смены правителя. А теперь впереди маячила самая заветная цель — трон деда, императора драконов.

Скрипнула дверь. Ксарт встрепенулся, поднимая взгляд на вошедшего мага. Тот, едва переступив порог, упал на колени.

— Абрахам? — архав напряженно застыл, в его глазах вспыхнули искры. — Ты провел ритуал? Где она?

— Простите меня, Ваша Милость!

Маг распростерся ниц, уткнулся лбом в грязный пол.

— Снова ошибся?! — Разочарование было столь велико, что Ксарт не смог его скрыть. Ударил кулаком по мраморному перилу трона, не замечая ни боли, ни образовавшегося скола. — Я же предупреждал, старик!

— Нет, нет, Ваша Милость! Я не ошибся!

— Тогда в чем дело?

— Я был там, видел девушку. Это она, сомнений нет. Но кто-то вмешался в ритуал. Кто-то сдвинул вектор перемещения.

— Как такое возможно?!

Архав покинул трон и быстрым шагом пересек расстояние, отделявшее его от мага. Стук его подкованных железом каблуков разнесся эхом по всему помещению.

— Простите, мой господин, я не знаю. Я все делал правильно. Но в последний момент неизвестная мне сила сбила координаты.

— Так перемещение состоялось? Отвечай!

— Да, мой господин.

— Но девушки нет? И где она, ты не знаешь? — голос архава понизился до угрожающего шепота. Если б Абрахам рискнул заглянуть своему господину в глаза, то увидел бы в них адское пламя.

— Знаю! Знаю, Ваша Милость! — выдохнул старик, не отрывая лба от холодного гранита. Лоб уже болел, но что значила эта боль по сравнению с наказанием, которому его мог подвергнуть архав.

— Так где она?

— В Эльдаруне! Где-то в пустыне, точнее сказать сейчас не могу, слишком далеко.

Ксарт несколько минут молча смотрел на коленопреклоненного мага, потом коротко бросил:

— Встань.

Старик, кряхтя, поднялся на ноги и отряхнул подол мантии.

— Говоришь, слишком далеко? — его господин прищурился, испытывающий взгляд красных глаз пронзил мага. — А если бы ты был сейчас в Эльдаруне, ты бы смог ее разыскать?

— Да, мой господин. Но есть одно "но"...

— Какое?

— Вы тоже должны там быть. Она привязана к вам, всегда была. Но теперь она в нашем мире, и чем ближе вы будете друг к другу, тем сильнее будет эта связь.

— Об этом я знаю! — внезапная вспышка ярости заставила Ксарта сорваться на рык. — Поэтому-то она мне и нужна! Уже все готово к наступлению, но я не могу позволить, чтобы весь мой план провалился из-за одной человечки! Моя мать была слишком глупа, когда позволила мне остаться жить. Но еще глупее оказался отец, который думал, что лишившись души, я стану его послушным рабом. Они оба поплатились за это. Теперь пора и другим заплатить по счетам!

— Что прикажете, мой господин? — маг сложил руки в жесте послушания и покорности.

Архав потемнел лицом, его глаза пылали от ярости, благородные черты исказились, превратившись в маску гнева. Неуправляемая, разрушительная сила поднималась в нем, грозя выплеснуться наружу. Но холодный рассудок взял верх над эмоциями. Прикрыв глаза, мужчина глубоко вдохнул, резко выдохнул и сказал:

— Нужно настроить портал. Перенесемся сразу в столицу Эльдаруна. Это сократит время пути.

— Слушаюсь, мой господин. Но что вы скажете своим подчиненным? Вы же не можете просто исчезнуть...

— Не твое дело, старик, — оборвал Ксарт. — Иди и займись тем, что велено. До конца суток все должно быть готово. Если помедлишь...

Абрахам гулко сглотнул и побледнел, когда его господин красноречивым жестом провел ребром ладони по своей шее.

Еще секунда — и архав снова остался один.

Теперь, когда на него никто не смотрел, он схватился за голову и зарычал. И в этом низком нечеловеческом рыке была такая боль и тоска, что на другой стороне континента, в адских песках Эльдаруна, дрогнуло сердце маленькой нун.

* * *

Вот уже вторые сутки трясемся в этом фургоне. Все это время молча подчиняюсь приказам и пытаюсь понять, что же произошло. Как из больничной палаты я перенеслась в пустыню, откуда взялись эти странные люди и что случилось с моим телом? Это новое тело молодое, здоровое и удивительно пропорциональное, насколько я могу себя рассмотреть, не привлекая внимания. Часами сижу в углу повозки, незаметно изучая свои руки и ноги, и прислушиваюсь к разговорам женщин. Хотелось бы получить зеркало и увидеть своё лицо. Но что-то подсказывает, что вряд ли я увижу в нем привычный образ.

Из разговоров моих товарок по несчастью, я узнала их имена и кое-что интересное о месте, куда попала. Женщин зовут Эсти и Халида, и они являются моими шимун — служанками. Точнее, не моими, а той нун, в теле которой я теперь пребываю.

Как оказалось, нун — это не обращение и не ругательство, а название особой расы людей, в жилах которых течёт кровь эсмаев. Кто такие эсмаи я спрашивать побоялась, но по рассказам поняла, что какое-то древнее и могущественное племя, исчезнувшее с лица этого мира много веков назад. Иногда древняя кровь просыпалась, и у обычных родителей появлялись необычные дети. От таких младенцев старались сразу избавиться, их боялись, потому что с возрастом у каждого из них появлялся свой дар.

Почему выжила хозяйка этого тела, не знаю. Почему в нем оказалась я и куда делась она — тоже непонятно... Но если я вспомню что случилось, то пойму, что делать дальше.

Несколько раз в день фургон останавливается, и мы выпадаем из него, измученные и задыхающиеся от духоты. Шимбаи — те самые типы с электрошокерами — дают нам напиться затхлой воды из кожаных бурдюков, нагретых солнцем. Вода тёплая и противная, я давлюсь, но пью, ведь очень хочется жить.

Хозяин наш, Аришман, едет в передней части фургона, отгороженной от нас куском плотного полотна. К нам он больше не выходит, зато я постоянно слышу его визгливый голос, отдающий приказы. Мне очень хочется знать, как я к нему попала и куда меня везут. Но подойти и спросить боюсь, не хочу себя выдавать. Остаются только шимун, у них можно выведать то, что мне нужно.

После очередного короткого привала фургон трогается в путь, а женщины начинают тихо петь, раскачиваясь в такт мелодии. Они сидят на коленях, прямо на необструганых досках пола. Я же лежу в самом тёмном углу и мне, как особе привилегированной, даже пожаловали кусок тряпки, чтобы подстрелить. Странное дело, вроде нун редкая ценность... и такое отношение!

Глаза женщин закрыты, голоса выводят затейливую мелодию, то поднимаясь до крещендо, то затихая. Я не понимаю, о чем эта песня, но от их напева щемит сердце и глаза щипает от слез.

— Эсти, о чем вы пели? — спрашиваю, когда они замолкают.

Женщина смотрит на меня с явным недоумением:

— Нун, это же молитва Орриет — верховной богине.

Я понимаю, что попала в просак. Надо как-то выкручиваться.

— А-а, — тяну с понимающим видом, — припоминаю...

— Нун? С тобой все в порядке? — теперь уже Халида смотрит с тревогой.

— Да жара эта, — неопределенно взмахиваю рукой, — из-за неё плохо соображаю.

— Жара ужасна, — вздыхает Эсти, — но скоро прибудем в Филлонию. Мы молили Орриет, чтобы там наши мытарства закончились.

— Да, было бы хорошо...

Откидываюсь назад, забыв, что подо мной твердые доски и, как следствие бьюсь об них затылком. Мычу в ярости от боли и собственной глупости.

Шимун подползают ко мне, осматривают гудящую голову:

— О, боги, нун! Не смей себе вредить! Ты знаешь наказание за это!

Я замираю, пытаясь вникнуть в эти слова.

Нун не имеет права вредить себе? А как же тот факт, что наш нынешний рабовладелец (будем называть вещи своими именами) пнул меня? И разве тряска в этом фургоне на такой жаре мне не вредит?

Я отрываю от себя руки одной из шимун, заглядываю ей в глаза:

— Эсти, что будет с нами? Зачем нас везут в Филлонию?

— Как "зачем"? Известно! — женщина смотрит с лёгкой обидой. — Ты же нун, вон, и тейтры уже проявились. Проверят уровень дара, а потом продадут.

— Продадут? — чувство, что земля летит вниз. — Разве меня ещё не продали?

— Нун, что с тобой? Ты ничего не помнишь?

— Что именно?

— Община продала тебя Аришману. Неделю назад. Все это время мы едем в Филлонию, столицу Эльдаруна. Там самые дорогие торги. Аришман надеется заработать.

— Да-да, я вспомнила, — потираю лоб с умным видом, — но ведь от таких, как я, стараются сразу избавиться. Почему же меня оставили?

— Разные люди, — Эсти пожимает плечами, — одни боятся, другие зарабатывают на их страхах.

Я с интересом смотрю на неё. Служанка-филосов?

Спрашиваю:

— Как ты стала шимун?

— После того, как появляются тейтры, уже никто не может прикоснуться к нун голыми руками. Только шимун, те, чью кровь она приняла.

Она поднимает руки, и Халида повторяет за ней. Я вижу на их запястьях следы проколов, словно их кто-то кусал. Ищу такие же у себя, но моя кожа идеально-гладкая, не считая мерцающих, будто жемчужная пыль, узоров. Заодно, будто невзначай, провожу языком у себя по зубам. Но нет, они вполне человеческие, по крайней мере, кажутся ими на ощупь.

— А у меня почему следов нет?

— Ты нун.

Да, как будто это что-то мне объясняет.

Так, хорошо, с этим разобрались. Поехали дальше.

— И почему вы решили стать моими шимун?

— Мы не решали, — качает головой Халида. — Глава общины выбрал нас. Мы не могли отказаться, община изгнала бы за непослушание, а заступиться было некому.

— Это так страшно, быть шимун? — искренне недоумеваю.

— Быть не страшно, страшно стать, — Эсти вздыхает. — Если в нун сильный дар, она может обезуметь от запаха крови и убить человека.

— То есть, вас отдали мне на смерть? — начинаю себя бояться. Господи, кем я стала?!

— Да, никто не знал, выживем ли, — хмыкает Халида. — Когда утром открыли клетку и увидели, что мы все живы, глава общины приказал отдать тебя первому, кто предложит хорошие деньги. Аришман предложил целый серебряк. Таких монет в общине отродясь не видали. — Не удивлюсь, если глава пробьет в ней дырку и будет носить на шее, как амулет, — Эсти хихикает в кулак, и я, вслед за ней, разрешаю себе тихонько рассмеяться.

* * *

Второй день меня гложет мысль, что я о чем-то забыла. О чем-то очень важном для меня.

С удивлением обнаруживаю, что ничего не знаю не только о своей предшественнице, но и о собственной жизни. Как меня зовут? Где я жила? Была ли у меня семья?

Такое ощущение, будто вся предыдущая жизнь стерта из памяти чьей-то заботливой рукой.

От попыток вспомнить хоть что-то болит голова. Я решаю не мучить себя напрасно. Если забыла, значит, оно мне уже не нужно. Значит, ничего важного не было.

Спрашивать же о жизни своей предшественницы боюсь. Не хочу вызывать подозрения. Хоть шимун и относятся ко мне добродушно, но я-то чувствую, что под этим добродушием скрывается страх. Они боятся. Только не меня. Точнее, не столько меня, сколько тот таинственный "дар", который может заставить нун обезуметь и убить человека.

Да и я сама себя боюсь. Одному богу известно, кто я теперь и на что способна. Сижу в своём углу, сложив ноги по-турецки, и разглядываю видимые части тела. Не похоже, что оно принадлежит взрослой женщине: слишком изящное, худощавое. Тоненькие ручки и ножки, вместо груди — две еле заметные припухлости. Узкие бедра, узкие плечи...

Я бы дала себе лет 13, не больше. Но Эсти проговорилась, мне двадцать пять, просто я нун — и этим все сказано. Такие, как я, живут дольше обычных людей, медленнее стареют и медленнее развиваются. А ещё слово "нун" женского рода и означает "сосуд".

Вот уж повезло несказанно... Я сосуд для какого-то неизвестного дара. Меня продадут, как вещь, на торгах, и новый хозяин будет решать, что со мной делать.

На третью ночь просыпаюсь от собственного крика. Вскакиваю, захлебываясь слезами и чувствуя, как все тело сотрясает крупная дрожь.

— Нун? — ко мне срывается Халида. — Что случилось? Кошмар?

Я трясу головой, мокрые от пота волосы липнут к лицу. Перед глазами стоит Ярыська — семилетнее чудо с тоненькими косичками, пухлыми щечками и расширенными, будто изумленными, глазами. В ушах продолжает звучать её голос: " Мамочка, когда ты вернешься домой?"

Теперь я вспомнила все. Всю свою жизнь, включая смертельный диагноз и предательство мужа.

Вспомнила дождь. Капли, бегущие с той стороны окна, и размытую тень моего отражения. А потом — яркий свет, ударивший по глазам, и противный писк аппаратуры, среагировавшей на остановку сердца.

Значит, я умерла?

Острая боль зарождается у меня в груди, охватывает все тело, сдавливает, будто в тисках. Горло сжимается, не давая вдохнуть. Так вот, значит, что нас ждёт после смерти! Райские кущи? Как бы ни так!

Вскакиваю на ноги, отталкиваю шимун. Фургон стоит, вокруг царит тишина. Я откидываю полог, спрыгиваю в песок. В глаза сразу бросается темно-лиловое небо, усыпанное незнакомыми звёздами. Они ближе и ярче, чем я привыкла, и нет ни одного созвездия, которое я бы смогла узнать...

В стороне от фургона горит костёр, рядом с ним замерли тени шимбаев.

— Нун? — один из них поднимается мне навстречу. — Куда собралась?

— Я хочу поговорить с Аришманом.

Решительно обхожу повозку. Ящеры тоже спят. Я слышу храп, доносящийся с той стороны. Да и что мне сейчас рептилии-переростки? Я уже умерла! Чего мне еще бояться?

— О чем тебе говорить с господином, глупая нун? Разве тебя не учили покорности? — второй шимбай поднимает с земли копье-электрошокер. В свете звёзд хорошо видны искры, проскакивающие между рожков этого чуда техники.

— Стой! — поднимаю руки. — Я хочу просто поговорить.

— Господин спит, — шимбай качает головой. — Если ты разбудишь его, тебе непоздоровится.

— Вернись, нун, не делай хуже! — слышу позади себя тревожный шепот шимун.

За моей спиной — фургон, впереди — два стражника, тычущие в меня оружием. И я чувствую страх, который они пытаются скрыть за решительностью, написанной на их лицах. Они тоже меня боятся? Даже сейчас, когда я стою одна против них? Господи, что я такое?!

— Иди, нун, на место, — один из шимбаев красноречиво взмахивает копьем, будто птиц разгоняет. — Утром уже прибудем в Филлонию. Выспись, там тебе спать не придётся.

* * *

На заре мы въезжаем в Филлонию. Город встречает нас стенами из желтого известняка, глинобитными хижинами и дворцами из белого мрамора. Такого соседства вопиющей роскоши и нищеты видеть мне еще не приходилось. Этот город словно сошел со страниц Ветхого Завета или книг о древних империях. Теперь я окончательно убеждаюсь в том, что попала в другой мир, или в далекое-предалекое прошлое, которому не менее пяти тысяч лет.

Я сижу у заднего края фургона, приподняв холщевый полог, и разглядываю улицы, залитые ярким светом. Солнце только-только взошло, а жара уже такая, что по моей спине текут струйки пота. По мостовой стучат деревянные ободы повозок, цокают когтями ездовые ящеры, похожие на тех, что тянут наш фургон, спешат куда-то люди, с ног до головы закутанные в белые покрывала. Хмурясь, изучаю обстановку.