Часть первая

      Пикнул сигнал: пора! Темный пластик закрыл жену; Виктор погладил его зачем-то ладонью, отошел и занял свою капсулу. Он привык быть самым сильным в семье, вести себя как будто самый смелый и стойкий; привык уходить последним и первым входить в темноту... Он так хорошо научился держать лицо, что начальником отдела сделался, опередив более опытных и талантливых коллег — чисто на впечатлении большей силы и уверенности... Но привыкнуть не значит полюбить. Виктору отчаянно хотелось, чтобы кто-нибудь тоже сжал его плечо и сказал: “Ничего, не мандражируй. Прорвемся!”

      Упала крышка, сигнал пропищал дважды; затем трижды. Потом в глазах потемнело — начался собственно переход.

* * *

*

      Переход от светлой, свежей осенней улицы к сумраку и вони подгоревшего жира ударил по всем чувствам сразу. Сэрью не отличалась высоким ростом, но в эту дверь ей пришлось проходить, пригибаясь.

      Внутри оказался кабак. Не самый паршивый, не самый опасный — средней руки забегаловка. Подают пару сортов самогона, где-то приберегается бочонок хорошего вина — для проверяющих или для особенных гостей. Закуска трех видов: рыба, мясо и овощи. Хочешь — сварят, хочешь — зажарят. Масло для жарки уже подгоревшее, но если ты это чувствуешь, то ты просто не голоден. Столы не шатаются и не залиты, лавки сравнительно чистые и ровные — чего еще желать? Ножки, разумеется, приколочены к полу толстенными коваными скобами, чтобы лавками не размахивали в драках. Трактир-то на рабочей окраине Столицы — тут серьезные мужики заправляются, а не эстеты вино тянут через соломинку. Чаще всего здесь едят стражники ближнего участка — дорожный патруль, уходящая смена, да кто на обед перекусить выбежит.

      Вот потому-то ее учитель — начальник полиции Огре — здесь и оказался. Проверял, должно быть, несение службы, и не мог же местный участковый не накрыть стол высокому гостю...

      Сэрью осматривала место убийства не первый раз; даже и не десятый. Помнится, когда она только перевелась в полицию из Имперской Гвардии, ей на первых выездах запрещали плакать. Сам же учитель и запрещал: “Слезой убитым не поможешь. Дело полиции — розыск, дело юстиции — наказание; а наказание должно быть неотвратимым!”

      — Неотвратимым! — прошептала Сэрью пересохшими губами, усаживаясь на лавку почище. — Клянусь, именно так и будет!

      Старший следователь группы недоуменно поднял глаза от бумаг на подсевшую к столу девушку. В свете распахнутых узких окошек он увидел прежде всего зеленую форму особого отдела, потом — золотой кант по воротнику; потом только сообразил, что рядом симпатичное лицо — разве что с излишне твердой линией подбородка и неприятно-жестким взглядом. Вокруг лица в живописном беспорядке рыжие короткие волосы... Цвет глаз против освещения следователь не разобрал, да и особо не стремился к этому. Начальство! Из самого центра! Да еще и с подвывертом.

      “Вот что ей не служилось в Гвардии своей,” — затосковал оперативник, складывая протоколы. — “Еще могу понять, выгнали там, или скандал какой. А по своей воле переводиться? Из чувства справедливости? Неужели такое и правда бывает?” На основании многолетнего опыта, следователь идеалистов побаивался. А идеалистов-начальников начинал тихо ненавидеть с момента знакомства.

      “И что карьера не задалась, тоже не скажешь” — полицейский жестом приказал подчиненным выйти из трактира, что те и выполнили, громко топая сапогами, цепляя лавки, тихонько ругаясь, если задевали бедром угол стола.

      Хозяину заведения никто не разрешил выйти. Он тоже ругался шепотом, свесив голову практически на стойку.

      Перед стойкой на неубранном полу трактира лицом вверх вытянулся начальник столичной полиции — капитан Огре. Короткий клинок так и торчал из горла убитого; кровь растеклась по сторонам корявой бурой бабочкой.

      После того, как отец погиб на войне, у Сэрью оставалась единственная опора, единственный советчик и наставник, старый отцовский приятель — удачно совмещавший еще и роль командира.

      Теперь и его не стало.

      “Сколько про нас было сплетен” — девушка поджала губы еще сильнее. — “А я так и не узнала, каков он в постели... Все казалось, что спать с начальником — это пошло и банально.”

      “Или ее хотели заслать в какой медвежий угол?” — думал следователь. — “Но человека из клана Юбикитас не задвинут коченеть под одной шинелью, выслеживая в пустошах северных варваров; не отправят стоять насмерть за безымянный колодец против стальных клиньев западного рыцарства. Или она подозревает, что ее отец не в бою погиб? И потому пошла в полицию?”

      — Докладывайте. — Сэрью оперлась подбородком на изящные ладони. Оперативник поглядел на пыль, танцующую столбом в золотом свете ясного сентябрьского дня. Подумал, что такой чистой, ухоженной, свежей девчонки у него никогда не будет. Вздохнул и ответил:

      — Капитана угощали от местного участка. Пир шел уже долго, и большая часть гостей успела крепко выпить. Кто-то, — следователь поежился, а девушка подумала: “Вот всегда находится этот сучий “кто-то” — ... Кто-то пожелал подольститься к начальнику. Капитана попросили прочесть что-нибудь из нового. Он читал стихи — и в том числе несколько на родном языке. Я не понимаю его. Может быть, понимаете вы?

      Сэрью повертела головой:

      — Не настолько, чтобы воспринять поэзию прямо с голоса.

      — Что ж... Хозяин!

      — Да, господин... Госпожа. — Трактирщик подошел к столу.

      — Рассказывай. Ты же видел это все прямо перед лицом, рукой мог достать.

      — Да. Господин... Капитан прочитал на своем языке сначала короткий стих. Ритм был... — хозяин повел рукой снизу вверх. — Ноги сами рванулись танцевать! Но все уже хорошо выпили, никто вставать не спешил... Тут капитан в том же ритме сказал длинную песню, с припевом. Уже на втором куплете все начали подпевать и хлопать по столам, и топать ногами в такт. Наверное, было слышно на улице. Там уже стемнело, и тогда оттуда вошел этот мужик. Клянусь чем угодно, вошел на звук! Я всю жизнь тут за стойкой, знаю, как это бывает. Шел, услышал что-то знакомое, заглянул... Ему сразу сказали, что тут пир для своих и лучше бы он вышел. Но гость огляделся так недоуменно, что все просто засмеялись. Только потом я догадался: похоже, он всеобщего языка и не знал, а знал только язык господина Огре. Кто-то даже налил ему стопочку. Он выпил, улыбнулся, поблагодарил поклоном... Капитан закончил песнь, пил, чтобы промочить горло. Как-то получилась тишина. И тут вошедший придвинулся близко и сказал короткое, резкое — на языке капитана!

      Полицейские переглянулись. Хозяин сглотнул:

      — Осс... Вот и все так же остолбенели. А гость спокойно вытянул меч из ножен того, кто был ближе, воткнул капитану в горло, развернулся и выскочил вон! Все дернулись было за ним — но вы же знаете, молодое вино сильно бьет в ноги! Кажется, и голова ясная, а встанешь — ноги подкашиваются. За ним даже никто не погнался!

      — Как он выглядел?

      — Перчатки на руках были? — выпалила Сэрью, не дожидаясь ответа. Хозяин замер, не понимая, кому вежливей ответить первым. Решил: женщине. К тому же, похоже что и звание у нее выше, вон как кривится, но глотает обиду следователь местной управы.

      — Нет, госпожа. Он взял меч прямо так.

      Сэрью пружинисто поднялась, толкнув лавку:

      — Коро!!!

      С улицы вкатился меховой колобок, то ли мишутка, то ли собачка. Зверек вопросительно уставился на хозяйку. Та же выдернула клинок из убитого — пальцами, за самый конец рукояти — и сунула плетеной обмоткой прямо Коро в нос:

      — След, Коро! Ищи! Хозяин, этот парень был выше меня или ниже ростом?

      — Со всем уважением, госпожа, это был не парень. Мужчина средних лет, двигался совершенно не как боец, уж я тут насмотрелся... Клянусь, если бы капитан так не увлекся стихами, он бы одолел убийцу одной левой!

      Сэрью отмахнулась от сожалений:

      — Рост!

      — Совсем чуть-чуть выше вас. Буквально на палец.

      — Благодарю. Заканчивайте тут с протоколами и все бумаги в центральную управу. Переведите что читал капитан, и что ответил убийца. Конечно, если удастся. Если тут был поклонник стихов капитана, может, он хотя бы немного знает и язык... Завтра... — на этом оперативник страдальчески скривился.

      — ... Ну ладно, послезавтра к полудню... — снизошла Сэрью. — Это уже не важно. Не припомню случая, чтобы кто-то ушел от Коро! Да еще и чужак, не знающий всеобщего языка.

* * *

*

      Язык при выходе из Портала проблемой не стал. На зеленой гладкой равнине первым делом бросились в глаза стойки с чисто-белыми плакатиками, с безупречно ровным шрифтом: “Здесь понимают по-русски”, “English there!”, “Language france ici”, “Hola, hombre!” — ряд уходил вправо, сколько хватало взгляда. Даже иероглифами что-то написали.

      — Однако! — выдохнул Виктор. — Организация!

      Жена вертела головой и хлопала ресницами в очевидном ошеломлении. Даже братцы-разбойники не спешили разбегаться по ровной лужайке или валиться в мягкую, сочно-зеленую траву.

      Семейство Александровых осмотрелось. Небо синее, солнце желто-белое. И даже размер, похоже, точь-в-точь, как дома. Вокруг (никто почему-то не оборачивался на затухающий лиловый овал Портала) — буколическая лужайка, чуть подальше — лес. Видно, что тоже мягко-зеленый — не темная, в синеву, тайга и не яркие джунгли всех цветов радуги.

      Воздух также не беспокоил. Ни жарко, ни холодно, ни сухо, ни влажно. Техникам Портала, стоило, должно быть, немалых усилий так точно подобрать параметры на выходе...

      Виктор все-таки не удержался, повернул голову за спину. Лиловый овал уже потух. Зеленая лужайка за местом его появления тянулась еще шагов двести; затем край обрыва перечеркивал картину. За обрывом в смутной дымке угадывались бурые контуры — голые холмы, дымящиеся ложбины; брызги гейзеров — и тут же рядом, противореча всем канонам геологии, газовые факелы и лавовые котлы... Даже и не видя перед собой приглашающих плакатиков, никакой нормальный человек не стал бы искать способов слезть с обрыва в котловину, выжженую и переполосованную. Направление движения задавалось однозначно.

      — Назад хода нет... — Виктор пробормотал это вслух; тут уже обернулись все. Некоторое время глазели на проекцию ада; потом, не сговариваясь, направились к плакатику с русскими словами.

      По мере приближения из травы показался низенький столик, на столике стопка желтой бумаги, толстой и тяжелой до того, что и ветер ее пошевелить не мог; рядом чернильница, письменный прибор; а за столиком...

      — Так! — Виктор попытался было произнести это строго, но жена совершенно неожиданно хихикнула под правым локтем:

      — Коэффициент сисек гувернантки... Зависит от наличия графини в поместье!

      Александров-старший сурово поглядел на детей:

      — Леопольд! Я с вашим высочеством побеседую нынче вечером! Ведь не Тим же...

      Предмет спора между тем грациозно вышел из-за столика, приблизился до расстояния в пять шагов и поклонился:

      — Добро пожаловать! Добро пожаловать в Империю Четырех Сторон Света! — на вполне чистом языке прощебетала девушка. — Пожалуйста, назовите Ваши славные имена...

      Виктор сглотнул, отводя взгляд от широкого низкого декольте. Пристойное темно-голубое платье до щиколоток; темные туфли — жена уже научила, что под что подбирают. Желто-синяя накидка — это форма, официально, строго. Если бы не декольте в квадратный метр! Когда бы не обстоятельства — те самые, всем известные. Когда бы не Портал, не ледник за ним! Дичайший же фарс! Как там говорила жена: “Вкус пластмассы”?

      И совершенно неожиданно вспомнил Александров-старший те времена, когда его фамилию преподаватели университета называли без всякой приставки, без малейшего пиетета; а друзья и вовсе именовали по фамилии только в случае нешуточной обиды...

      “Наши руки привыкли к пластмассе,” — вспомнил Виктор старую флешку с записью. — “Наши руки боятся держать серебро!” Таких песен платные обменники тогда уж лет двадцать как не предлагали; в бесплатных тоже почему-то похожего не находилось. И человек, предложивший ему эту флешку “на послушать”, постепенно сделался одним из немногих настоящих друзей.

      Виктор поежился. Нечего сожалеть о безвозвратном. Тот же друг, помнится, любил повторять шведскую пословицу: “Только дурак лежит без сна, всю ночь размышляя о бедах его. Утром он встанет разбитый — а беды его останутся с ним, как были.”.

      Жена тихонько потянула задумавшегося супруга за правый рукав. Очнувшись и встряхнувшись, Виктор шагнул к столу регистрации:

      — Фамилия...

      Девушка-регистратор уже вернулась на место и ожидающе подняла вечное перо над желтым листом:

      — Мне известно понятие “фамилия”, пожалуйста, говорите.

      — ...Александров. Моя жена, Анна. Старший сын — Леопольд. Ле-о-польд, именно так. Младший сын — Тимофей. Мое имя — Виктор.

      — Какое ремесло Вы умели там... За Вратами?

      Виктор замялся. Чернильница, перо... Как ей объяснить? Но сотрудница умела не только поражать глубиной выреза, уловила замешательство и поспешила разъяснить: