1914-1. Глава 5

в ночное время в очень удачном месте. Был бугорок около куста, остался бугорок около куста, только уже сзади чуть правее, появилась ячейка для стрельбы лежа, сверху ветви. В общем, ажур и мечта снайпера.

По своей основной военной специальности, которую я получи в ПВ КГБ СССР, я был начальник радиостанции большой и средней мощности, командовал "Р118БМ3", но как уже писал выше, пытался освоить профессию снайпера.

Учитывая, что в войсках КГБ, стрелковая подготовка была на должной высоте, а стрелять первое пограничное упражнение привлекали всех, и всячески поощряли отличных стрелков, то народ естессно стремился отстреляться на итоговой проверке так, чтобы поехать в отпуск. Да плюс к тому, за предшествующие Великой войне годы я проводил все субботы на стрельбище и охоте, стрелял я очень и очень прилично. Дополнительную специальность или как в советские времена говорили вторую профессию, снайперскую науку, я освоил. В прошлой жизни не думал, что это мне пригодится. Однако пригодилось.

Наметив ориентиры, и изучив передний край противника, я зарисовал в блокнот основные выделяющиеся предметы местности. Кусты (и сколько у них толстых ветвей), бугры стрелковых ячеек, бугры землянок. Лежа под мелким, сеющим осенним дождем я промерз до костей и во время обеда, для которого вернулся в землянку, принял сто грамм из трофейной фляги, сказав бойцам которые начали крутить носами:

— Это для специалистов.

— Так мы эти самые специалисты и есть! — прогудел младший унтер Крупных.

— А вот это я буду решать! — парировал я, — Крупных, дрова заготовлены? Высушены? Шинель моя развешена над печкой?

— Дрова заготовлены в плепорции, и на печке сушиться ваша шинель, сейчас в лучшем виде высохнет!

— Вот когда высохнет, тогда я про твою специальность и подумаю. Леппик! Дай ка мне огоньку!

Янис взял веточку березы сунул в печку которую сложил наш предшественник на позициях из сто седьмого полка, использовав остатки крестьянской печи, и когда она разгорелась, протянул мне дымящуюся палочку. Я достал из портсигара сигарету и с большим наслаждением прикурил.

Ровно через час, я надел подсохшую шинель взял протертую и смазанную "Любаню" и пошел на подготовленную позицию.

Стреляя по работающим на расстоянии семисот метров, немцам я не оставил им никаких шансов. К заходу солнца в семнадцать ноль-ноль, я уложил двенадцать человек, причем, видя молодых солдат в оптическом прицеле я не давал им шансов и бил в голову, а пожилым стрелял в живот.

Они лежали в тех местах, где их застигли пули серыми кучками, неподвижными или корчащимися и я рассматривал санитаров, которые шли подбирать раненных. Первые две пары с повязками красного креста и винтовками за спиной я уложил рядом с их предполагаемой ношей.

Немцы видимо поняли намек, и другие пары санитаров с носилками высылали уже без винтовок. Они подобрали раненных, потом начали таскать убитых. Для первой охоты недурно.

* * *

Я не собираюсь ничего прощать этим немецким дедам. В сорок первом все они либо послали детей на русский фронт, либо так ли, иначе пошли на него сами, пожилой — значит в санитары, или в какую— ни будь, хозяйственную часть. Ну а молодежь сама пойдет, сама пойдет, так надо сделать, чтобы никуда не пошла, и детей не было. Нет, ребята! Я вас всех научу Россию уважать, чтобы на веки вечные заказали внукам, правнукам, с Россией не воюй!!!

Какая бы не была у нас власть, чтобы ни одна сволочь к нам не лезла! Чем больше я хлопну их в четырнадцатом году, и сделаю вас ребята не способными иметь детей, тем лучше. И я стрелял, стрелял до самого захода солнца, хотя если честно, они прекратили работу гораздо раньше, чем солнце село.

За результатами моей стрельбы смотрел в перископ прапорщик Арутюнян Вазген Аршакович, из последнего пополнения, который в нашей роте считался полуротным.

После моего возвращения в землянку прошло самое краткое время, и к нам пришел полуротный.

— Енгалычев! Сколько сегодня уложил на смерть?

— Десять на повал, еще двое тяжело раненных, Ваше Благородие.

— А как определил, что тяжело раненных?

— А по тому, как ранения в живот и чуть ниже, Ваше Благородие!

— Я наблюдал в перископ! Ты не мог сделать столько выстрелов, чтобы поразить всех! Винтовка образца тысяча восемьсот девяносто первого года не дает такой скорострельности!

— Так я Ваше Благородие стреляю из своей личной винтовки, с которой я на медведя ходил под Новониколаевским поселком.

— Откуда она у Вас?

— Изобрел и сделал!

— Я, что-то такое слышал от ротного командира поручика Ромишевского, который разрешил Вам держать в роте личное оружие, но правда я не придал этому значения. Прошу Вас ознакомьте меня с Вашей винтовкой!

Пришлось заняться лекционной работой, показать винтовку, рассказать о ее, ТТД и дать подержать в руках.

— Почему же Вы Енгалычев не хотите вооружить своей винтовкой всю нашу пехоту?

— А потому Ваше Благородие, что стоит эта винтовка девятьсот рублей, прицел для нее я купил за восемьсот рублей, и так как делалось все на заказ, стрелка для ее использования надо учить не менее полугода, а без оптики из нее стрелять не очень удобно.

— Да-а, а так было бы хорошо, немцы в атаку, а мы за минуту не тысячу пуль ротой выпускаем, а десять тысяч.

— Так Ваше благородие, истратим, не умея стрелять, десять тысяч патронов в минуту, а вдруг мазать будем? А метко стрелять и из обычной винтовки можно. Германская рота вроде нашей, человек полтораста, двести, двадцати хорошим стрелкам по десять выстрелов сделать и все.

— Так то оно так, но скорострельность оружия тоже большое значение имеет.

— Конечно имеет, но с одной скорострельностью...

— Все унтер-офицер, не спорить с офицером!

— Слушаюсь Ваше Благородие!

Прапорщик удалился из взводной землянки, кажется обиженным на меня. А Крупных, сказал мне:

— Ну, вот Князь и нажил ты себе врага.

— Я не князь, кончай Степанович болтологией заниматься! Я старший унтер-офицер Енгалычев Сергей Александров. И чтобы я про князя более не слышал!

— Я господин старший унтер-офицер не хотел Вас обидеть. Солдаты все Вас только так и зовут. Отчего так?

-Да с дурацкого смотра перед войной пошло ...

-Понятно! Хотя ничего не понятно. А врага Вы себе в лице полуротного нажили.

— Степанович, я не обижаюсь, много лет назад, даже не лет и не десятилетий, а столетий фамилия наша отделилась от княжеской ветви, стали мы однодворцами. Служили государству российскому честно, но не многое выслужили. Во всяком случае, в князьях наша веточка фамилии не числится. Солдаты меня так дразнят после смотра в полку еще до войны, когда генерал спросил меня, не из князей ли я. Я, конечно, сказал правду, а вот солдаты начали дразнить меня князем, а почему сейчас называют, я и сам не знаю. А насчет врага прапорщика — так не страшнее он германца.

Приказ Љ NN по III армейскому корпусу

...........

24. За овладение двумя германскими действующими орудиями в бою двадцать четвертого сентября у Роминтенского леса наградить командира четвертого взвода четырнадцатой роты 108 Саратовского полка 27 пехотной дивизии вольноопределяющегося старшего унтер-офицера Енгалычева Сергея Александрова Георгиевским крестом второй степени.

..........

Командир корпуса генерал от инфантерии Епанчин

Начальник штаба генерал-лейтенант фон Шрейдер

За три месяца войны я получил три Георгия и медаль и вырос от звания рядового вольнопера, до вольнопера старшего унтер офицера. Если так и дальше пойдет, если не убьют, конечно, не дай бог, то у Российской империи наград и званий для меня за год войны не хватит. Улыбнуло.

Впрочем, я не оставлял надежд на получение офицерского, а то и чем черт не шутит и генеральского звания. В конце концов, я владелец самого передового автозавода в России, знаю наперед большую часть событий, которые произойдут с моей Родиной, могу представить в общих чертах ход Великой войны. Я знаю про Брусиловский прорыв, знаю, что его не поддержали другие фронты, несмотря на то, что Брусилову дали отнюдь не все резервы. Козлы были другие командующие фронтами. Я не был историком первой мировой, которая отстояла от времени моего рождения в другой жизни на сорок с лишним лет, но кое-что из истории, я помнил.

В любом случае, как бы ни развивалась лично моя судьба, я уже внес в развитие промышленности России свою лепту. И значит, история России пойдет совсем по другому пути, уже не с двадцатых, тридцатых годов она начнет свою автомобилизацию и тракторостроение. А если кто-нибудь догадается об использовании моих "Тракторов", то вообще вся мировая история пойдет по совершенно другому сценарию.

Сейчас одна задача. Пока мы стоим в обороне надо нахлопать побольше немцев, благо есть возможность, надеюсь уже это изменит неблагоприятный для России ход истории.

* * *

Второй день охоты не принес мне таких же трофеев как первый. Немцы стали явно осторожнее. Траншею они видимо предпочли рыть ночью, так как с утра осматривая передний край в оптику, я уже видел готовые брустверы, только два раза мне удалось произвести прицельные выстрелы по потерявшим бдительность и осторожность германцам.

Весь день продолжался мелкий осенний дождь, пахло разрытой землей и прелыми листьями, унылое серое небо так и сеяло на землю сырость. Отогреваясь и просушиваясь в землянке, после обеда я вычистил "Любаню", поел, и с наслаждением закурил. Передохнув час после обеда, выслушав доклад Крупных, которого я в лучших традициях устава ВС СССР назначил замком неофициально повысив, я вновь пошел в свой окопчик на переднем крае. К вечеру, видимо потеряв осторожность после перерыва, немцы обнаглели, и в наказании за беспечность, я сумел произвести еще два выстрела. Общий счет достиг пятидесяти трех от выстрелов и пятерех от штыка. Вообще недурно. Если бы каждый русский солдат прежде, чем погибнуть или быть раненым кокнул хотя бы одного немца, война бы уже кончилась бы. Людские ресурсы Германии и России не сопоставимы, а ведь у них есть еще и Западный фронт!

Бить, бить и бить их пока они не кончаться! Только бы никуда не двигаться, а уж по три, четыре ротозея в день я подловлю, да хоть по одному, и то хлеб!

На третий день "позиционной" войны, со стороны германских окопов я вообще не увидел никакого шевеления. Тщетно я обшаривал в прицел позиции неприятеля. Никакого движения на нашем участке. Пришла мысль отправиться на гастроли к соседям.

В очередной раз осматривая горизонт я вдруг около леса на немецкой стороне увидел группу офицеров. Метров восемьсот, далековато конечно, пуля то у меня в патронах обыкновенная, легкая. Глядя, на них сквозь оптику, я определил по видимому самого главного, толстого, пузатого. Остальные только показывали руками в сторону наших позиций. Вся группа состояла из четырех офицеров. Когда "Пузатый" поднес к глазам бинокль и начал не торопясь, осматривать наши позиции я начал тщательно прицеливаться. Сырость в воздухе — на ладонь ниже, ветер — на полфигуры левее, под обрез груди. Выстрел! Падает! Ну, теперь по остальным! Выстрел! Выстрел! Выстрел! Двое упали, третий на карачках побежал за пригорок, изображая из себя краба. Выстрел! Подбил, но не убил. В, жопу попал! Смылся гад, опираясь на три конечности волоча за собой четвертую.

Ночью ребята из охотничьей команды пошли брать "языка", а на следующий день я узнал, что грохнул командира немецкой дивизии, его начальника штаба, командира противостоящего полка, и подбил в самой позорной для военного раной, адъютанта командира немецкой дивизии обер лейтенанта фон Штольпе.

"Вестник I армии"

...Рядовой лейб-гвардии Кексгольмского полка Леонтий Музыка был очевидцем того, как немецкие солдаты, увидев лежавшего на земле в ожидании перевязки тяжело раненного казака, подошли к нему и стали требовать, чтобы он встал и показал им "казацкий вид". Обессиленный раненый не мог исполнить требуемого, и германские солдаты со смехом стали бить его кулаками и ногами и глумились над несчастным до тех пор, пока он не смолк навеки.

Рядовой 93 Иркутского полка Александр Федоров был принесен во двор одного из домов в Инстербурге для перевязки. Недалеко от него лежали два раненых казака. Германские солдаты окружили последних, били и глумились над ними и, наконец, палками и прикладами ружей добили их тут же на перевязочном пункте, на глазах у Федорова.

...Рядовой лейб-гвардии Кексгольмского полка Иосиф Дашкевич был поднят немецкими санитарами на третий день после окончания боя под Лодзью и вместе с тремя другими русскими ранеными отнесен в ближайшую усадьбу. Раненых поместили в хлеву, где стоял скот, бросили на навоз, и, несмотря на просьбу сделать хотя какую-нибудь перевязку, чтобы защитить раны от загрязнения, немецкие санитары удалились, оставив раненых не только без всякой медицинской помощи, но и без присмотра. Вскоре хлев, в котором были помещены раненые, загорелся от артиллерийского снаряда. Немцы, не спеша, вывели скотину, вынесли имущество, не представлявшее особой ценности, и, лишь когда огонь уже значительно распространился, выволокли из пылавшего здания Дашкевича и еще одного из раненых; двое других остались в хлеву и заживо сгорели.

....9 октября 1914 года штабс-капитан Думбадзе, поручик Сперанский и вольноопределяющийся Ротванд и Израилевич обнаружили в дер. Хилички, Варшавской губ., на месте бывшего расположения германских войск, обуглившийся труп русского солдата с связанными ногами. Под трупом сохранились остатки костра, большое количество гильз от разорвавшихся патронов, а в теле, под истлевшими частями одежды, были обнаружены несколько застрявших пуль.

По клоку мундира и шинели, уцелевших на животе, по лежавшим у тела металлическим частям винтовки Љ 123859 и истлевшим предметам снаряжения можно было определить, что труп принадлежал русскому нижнему чину — стрелку, заживо сожженному германцами.

Поименованными лицами был приглашен для осмотра трупа подпоручик Столяренко, который и донес о виденном по начальству, а вольноопределяющимся Ротвандом произведен с трупа фотографический снимок.

....14 августа 1914 года в Восточной Пруссии, при следовании нагруженных ранеными воинскими чинами санитарных линеек в город Сольдау, линейки эти, а затем в самом городе Сольдау и тот дом, в котором были размещены доставленные раненые, подверглись, несмотря на выставленные на них флаги и знаки Красного Креста, усиленному обстрелу со стороны германской артиллерии, причем многие из раненых были убиты, а многие вновь получили тяжкие повреждения...

29 августа 1914 года в Восточной Пруссии, в местечке Тремпень, над расположением перевязочных пунктов 40 артиллерийской бригады и 159 пехотного Гурийского полка, несмотря на выставленные на больших шестах флаги Красного Креста, неприятельским аэропланом была сброшена бомба, разорвавшаяся от пунктов шагах в 50. Прежде чем сбросить бомбу, аэроплан, по словам одного из очевидцев происшествия — старшего врача 40 артиллерийской бригады Евгения Петровича Карпова, долгое время кружился над пунктами, хотя поблизости от места их расположения никаких русских воинских частей или же военных обозов, которые могли бы привлечь внимание летчиков, не было...