| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
— Если вы поспособствуете победе, то, убеждён, Император деньги потраченные вернет…
— Боюсь, вы меня неправильно поняли. Деньги для меня не главное, мне важны полученные результаты. Я родился не в России, и вырос очень от нее далеко, так что для меня русский царь — что-то вроде, скажем, британского премьер-министра. Но в Британии, если премьер-министр действует не на пользу стране, его меняют. А в России… Я готов очень многое сделать на пользу России — но при условии, что никто все сделанное мною, простите за прямоту, не просрёт. В интересах, скажем, Франции. Или еще кого-то постороннего. Так вот, если Император сдаст Корею — и концессию — японцам, то для меня это будет знаком, что что бы я не сделал для России, всё это будет рано или поздно просрано. Причём — скорее рано чем поздно. Так зачем стараться?
— Вы говорите опасные вещи…
— Я говорю что думаю. А думать, как вы вероятно догадываетесь, я умею. Мы с вами когда познакомились? Два года назад? За два года я увеличил свои доходы в десять раз. И готов с вами побиться об заклад — десять миллионов моих рублей против вашего одного. Рубля, не миллиона — через два года доходы мои вырастут еще впятеро. Независимо от концессии. Концессия могла бы дать еще миллионов сто в год — мне, а всем концессионерам — пятьсот. Если Император не согласится на японский ультиматум и пришлёт сюда сто тысяч войска.
— А если все же не пришлёт?
— Поверьте, я и с полумиллиардом годового дохода с голоду не помру…
— Как в сказали: просрёт? — каким-то упавшим голосом уточнил Безобразов.
— Вы уж извините, воспитание-то у меня британско-каторжное, — не удержался я от сарказма.
— Ничего страшного, просто… непривычно. Ну что же, спасибо за честный разговор. И, откровенность за откровенность: Император распорядился ускорить отправку людей на концессию. Мне остаётся надеяться, что насчет намерений Японии Вы ошибаетесь… но я попробую ещё переговорить.
— Успеха вам. А насчет моей правоты — время покажет…
Может, у него получится уговорить Николая "не быть идиотом"? Небольшой шанс оставался, но я в него не верил. И не потому, что считал царя дураком — но тот уж очень верил в собственную непогрешимость…
Дома удалось провести почти два месяца — которые были посвящены разработке нового автомобиля для более тщательного опустошения карманов иностранных автолюбителей. Машка, которой пришлось изрядно поучаствовать в процессе, продемонстрировала изысканное владение "пролетарским" языком, но когда увидела результат, согласилась, что игра стоила свеч — с гнутыми стеклами машинка получилась очень красивой.
Кроме того, в Арзамасе началось изготовление ГАЗ-61 — так я назвал укороченную и бронированную версию ГАЗ-51. Броня, конечно, была далеко не танковая: пять миллиметров. Но хромванадиевая (точного состава не знаю, там еще и молибден был, и медь, и много чего ещё), и почти гарантировано держала японскую винтовочную пулю даже в упор. Снаряды к пушкам возить самое оно, потому что кузов представлял из себя ящик из той же брони. Но это делалось даже без моего присутствия.
Впрочем, успел я изготовить только макет нового автомобиля — неотложные дела снова потащили меня через всю Россию.
Прошлой осенью Рудаков, радуясь, что "получил выход в мировой океан" через канал, на Царицынской верфи построил новый, уже именно морской монитор: двести тонн, сорок пять метров длиной. И новая турбина в две тысячи восемьсот киловатт в качестве двигателя. Чтобы это чудо не переворачивалось в море, оно было снабжено тремя выдвижными четырехметровыми килями, на конце которых висели по шеститонной свинцовой "торпеде", а если кили были вдвинуты, то осадка стального "чуда" едва превышала метр. Или полтора — если набрать всякого добра в перегруз. Но даже "в перегруз" монитор разгонялся более чем до двадцати шести узлов, а уж с нормальной осадкой на мерной миле даже без форсажа турбины показал тридцать семь, практически выходя на редан. Правда, после этой мерной мили (на Каспии скорость замеряли) экипаж долго демонстрировал величие и могущество русского морского языка: кораблик трясло нечеловечески, большей части экипажа пришлось срочно мастерить подобие танковых шлемов. Ну да ладно, на войне жизнь дороже.
Жизнь же без войны шла своим чередом. В июне, после того, как макет нового автомобиля был полностью закончен, я передал его инженерам для подготовки производства. А в июле я отправил — уже из Благовещенска — телеграмму Беклемишеву. Очень короткую, всего из двух слов: "пятый номер"…
В середине июня я снова покинул Царицын. С Камиллой — ей загорелось что-то "посмотреть" на заводе в Кивде. Валентин Павлович и Яков Евгеньевич отправились в новый город, наконец официально названный "Комсомольск" — то есть название-то уже было, а теперь он получил и статус города. Поехали мы не просто так, а на спуск нового монитора. Семенов после торжества планировал ещё на Сахалин заехать — там он придумал какой-то новый форт поставить для "защиты рыбозавода", ну а я — просто на месте уточнить некоторые вопросы: почта шла туда семнадцать суток, так что упарвлять по переписке никак не получалось.
Спуск монитора был назначен на пятое июля, и, хотя приехали мы несколько загодя, важного народу в городе собралось много. Субботич приехал, но даже он был не самой важной персоной на торжестве: Главный начальник Тихоокеанского флота (он же — Командующий Квантунской Армией и партнер по лесному бизнесу) так же пожелал посмотреть на новый кораблик. Все же, как ни крути, первый настоящий боевой морской корабль, полностью сделанный на Дальнем Востоке — и, строго для посвящённых, элемент береговой охраны концессии. Так что Рудаков был с самого приезда очень занят: показывал стоящий на стапеле монитор высоким гостям, потом ругался с местными инженерами по поводу неправильно сделанной какой-то фигни… Семёнов тоже был занят, с Евгением Ивановичем город осматривал — оказывается, когда-то в юности они служили на одном корабле (хотя и в разное время). Ну а пятого в десять утра монитор, окрещенный "Амурским пионером", медленно скользнул со стапеля в реку.
Вот только сезон дождей ещё не начался, река мелковата оказалась, так что скользнув, "Пионер" уперся в какой-то чёртов топляк — и перевернулся. Судно-то небольшое, двести тонн весом, да и воды не набрало — все двери, люки и иллюминаторы были задраены, так что уже через три часа с помощью лебёдок "Пионер" встал "на ровный киль". И даже не пострадал, как выяснилось, особо. Обычный рабочий момент, пусть и конфуз.
Вот только Яков Евгеньевич этого не увидел: умер. Как "Пионер" завалился, так и умер, от волнения. Рудаков был самым молодым из "дедов", и никто не ожидал, что так случится. А Беклемишев… Чтобы он сделал деду памятник, я оставил ему фотографию, на которой дед был вместе с остальными стариками. Эту фотографию они сделали на палубе первого монитора. И, передавая её Владимиру Александровичу, я вдруг осознал, что все "деды" уже очень, очень старые… Поэтому договорился, что Беклемишев сделает памятники всем им — когда потребуется. Вот только то, что стоящий с краю Рудаков будет следующим, я не ожидал.
Тело Якова Евгеньевича отправили в Царицын — он на похоронах деда высказал такое желание. А спуск следующего монитора на неделю отложили, хотя его планировалось спустить через день. Двенадцатого июля спуск корабля на воду прошел без сучка, без задоринки — и после обеда "Пионер" вместе с "Капитан-лейтенантом Рудаковым" отправились вниз по реке: им предстояло стать первыми кораблями Сахалинского отряда береговой обороны.
До октября с верфи должны были сойти еще десять мониторов, и Алексеев не преминул поинтересоваться:
— Александр Владимирович, а почему вы не хотите мониторы ваши предложить и флоту? Я думаю, что такие корабли были бы очень полезны и во Владивостоке, и, в особенности, в Порт-Артуре.
— Они нужны для охраны концессии, но, возможно, пару штук до зимы успеем сделать и для Порт-Артура. Если же всё пойдет по плану, то весной уже отправлю вам с полдюжины…
Домой мы с Камиллой вернулись первого августа. Семёнов с нами не поехал — он отправился на Сахалин заниматься строительством линии береговых фортов в заливе Анива. А второго ко мне приехал лейтенант Рудаков. Евгений Яковлевич.
Яков Евгеньевич как-то с усмешкой рассказывал о сыне, что тот-де "пошел по стопам отца, но горький опыт учёл": Евгений Яковлевич был "наблюдающим" за строительством корабля во Франции, но "более достойных" капитанов ему, к счастью, не встретилось. Так что он теперь командовал миноносцем на Черноморском флоте — и отец сыном гордился. Я же, помня о сыне деда, встретил его очень настороженно:
— Не могу сказать, что рад знакомству — повод его радости не вызывает. Однако Ваш отец сделал для меня многое, и я готов хоть как-то смягчить тяжесть утраты…
— Благодарю за сочувствие, мне отец много о Вас писал. Он был очень высокого о Вас мнения, и я прошу… — он запнулся, глубоко вздохнул и продолжил:
— Мне сказали, что монитор, который носит имя отца, направлен в береговую охрану. Я был бы благодарен, если бы Вы мне предоставили возможность служить на нем. Да, я знаю, — он увидел, что я хочу что-то сказать и жестом попросил обождать с ответом. — это не военно-морской флот. Я уже написал рапорт об отставке, мой приятель передаст его командованию как только я получу ваше согласие. Адмирал не возражает, я уже с ним переговорил…
Вот так, а я боялся, что очередной "наследничек" явился.
— Я должен предупредить, что скоро, думаю зимой, начнётся война. Причём будет она очень… жестокой. Так же я просто обязан Вас предупредить, что капитаны всех мониторов береговой охраны из краснокантников. Специфика корабля, знаете ли…
— Я знаю об этом, и готов служить даже под командованием техника.
— Яков Евгеньевич гордился бы Вами. Вы где остановились? Рекомендую нашу гостиницу, в городке. Потому что вам придется обучиться управлению этим монитором — судно совершенно новое и по конструкции, и по возможностям. Займет это, думаю, с месяц — причём этот месяц придётся трудиться с утра и до ночи. А после этого — если все экзамены пройдете, то займете свое место на корабле с именем Якова Евгеньевича. Согласны?
— Да.
— Ну что же, надеюсь, что и я вскоре буду гордиться знакомством с Вами.
Поскольку делать мне ничего не хотелось, я сам занялся обучением Рудакова-младшего. По-моему, он так и не понял, что на мониторах по штату полагается всего один офицер…
Однако закончить курс мне не удалось: двадцать четвёртого ко мне в гости приехал еще один "концессионер", Феликс Феликсович младший — Юсупов. Откровенно говоря, я вообще не понимал, как этот мальчишка стал концессионером, но успел сообразить, что отец его использует для передачи каких-либо "важных сообщений". Для своих шестнадцати парень был более чем умён и сообразителен — но на этот раз Феликс просто болтался у меня под ногами, донимая расспросами о различных аспектах работы концессии — и, главным образом, об организации её охраны. Откровенно говоря, мне все эти разговоры изрядно надоели, но двадцать седьмого он заявился ко мне уже в восемь утра:
— Александр Владимирович, вы как-то говорили, что могли бы — при определенных условиях — самостоятельно справиться с японцами.
— Что-то припоминаю, но я не вижу этих условий. Позвольте поинтересоваться: чем вызван Ваш вопрос и почему его нужно задавать в восемь утра?
— Император послал телеграмму в посольство о том, что принимает условия японского ультиматума.
— Тогда зачем мне справляться с японцами?
— Телеграмма задержалась… пока. Вы можете победить?
— Один — безусловно нет.
— А если правительство Вам поддержит? С гарантией, что премьер-министр не... «просрёт» Ваше дело?
— Вы знаете такого?
— Да. Граф Игнатьев, Николай Петрович.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
