-Данила, да ты поумнел за один день, все забыл и поумнел! Вот ведь господь чудо сотворил. А молитвы ты хоть помнишь? Вчера ведь даже перед едой не прочитал, я уж думала, не буду убогого ругать, но сегодня, чтобы выучил все, перед иконой поклоны отобьешь, и у божьей матери, заступницы нашей, прощения попросишь.

-Бабушка так я и не против, только подскажи мне молитвы, я быстро запомню. А пока давай рассказывай дальше, чего еще вокруг интересного есть, почему мы все еще в землянке живем, ведь родительский дом у нас есть.

-Так Данюшка, в доме твой дядька с материной стороны живет, дом то у вас был в селе один пятистенок, вот год с мора прошел, и поселился. А меня по-прежнему туда не пускают, говорят, ты одна с внуком живая осталась, так мор дело твоих рук. Хорошо хоть, что новый староста ногами мается, и у меня снадобья берет, так и не трогают пока.

Так с разговорами утро прошло, после чего я пошел посмотреть, как сработал мой лабиринт, оказалось, что неплохо, в его узком конце засели две небольшие щучки , которых я торжественно принес в землянку.

Бабка была в недоумении.

-Да когда же ты научился, ведь до сего дня ты ни рыбки не поймал.

-Ну, когда-то надо и рыбу ловить научиться,— сказал я и пошел плести морду. Плел я ее по памяти, прутья расплетались, долго у меня не получалось вообще ничего, но через полдня, передо мной лежала моя первая ловушка для рыбы, наверно это жуткая плетенка мало походила на произведение мастера, но меня интересовал только один вопрос будет ли в нее ловиться рыба. Я затолкал ее под берег, где было немного глубже, и надеялся, что может и в нее зайдет какая-нибудь глупая рыбешка.

Марфа с интересом наблюдала за мной, ей, похоже, была по нраву моя активность и она уже не охала и не спрашивала, откуда я это все узнал.

Я поставив ловушку, полез снова в землянку, мне хотелось выяснить, можно ли ее каким то образом улучшить, что, по крайней мере, если придется то перезимовать более или менее в приличных условиях.

Землянка была выкопана в суглинистом грунте и стенки ее практически не осыпались, со слов бабушки весной ее не заливало, значит, берег был достаточно дренирован. Я спросил бабку, есть ли у нее какой инструмент. На что она хитро заулыбалась и сказала:

— Ты что думаешь, я первая в деревне после мора была и у кузнеца, сына моего все, что было хорошего, сюда перетащила.

И она, кряхтя, сдвинула с места стол, под которым был крышка небольшого люка, сбитая из грубо тесаных досок, я ринулся поднять ее за кожаную петлю и не мог даже пошевелить.

-Ну-ка отойди внучок,— сказала бабушка и одной рукой легко подняла крышку.

В небольшом углублении лежали замотанные тряпками железяки. Сняв тряпки я увидел кованую пилу, сверло и два плотницких топора.

-А лопаты железной у тебя нет случайно?— спросил я.

-Так ты дальше то смотри,— пробурчала бабушка.

И действительно дальше лежала лопата, она почти ничем не напоминала те, к которым привык, но все же это была лопата, и ей можно было копать.

-Бабушка уже ведь скоро осень, а потом и зима. Может нам пока время есть сделать землянку побольше и крышу переделать. Вот смотри, я тебе покажу как.

И я угольком на столе нарисовал чертеж землянки с накатом из двух рядов бревен.

-Мы в такой землянке зимой мерзнуть не будем, в ней можно дырку сделать для трубы с задвижкой, чтобы дым вытягивало.

-Ну, ты Даня придумал, у меня в голове такого не было. А бревен то, сколько надо пилить?

— Так я сейчас измерю, все посчитаю, и примерно скажу.

Бабушка смотрела на меня, открыв рот.

-Данька ты цифирь знаешь!?

-Знаю бабушка, наверно Господь вразумил.

-Так может он тебя, и читать вразумил? Накося попробуй,— и она бухнула на стол толстенную книгу в деревянном переплете, потемневшем от старости, застегнутую на крючок.

Когда я снял крючок и открыл книгу на первой пергаментной странице старым церковнославянским письмом было написано " Травник" .

— Так тут вроде Травник написано бабушка, а дальше я не разберу.

-Бабка смотрела на меня, вытирая слезы:

— Сподобилась чудо великое в конце жизни увидеть, убогий цифирь сам собой изучил и грамоту одолел. Слава тебе господи, я ведь думала, умру и оставлю сироту неприкаянную, будет юродивым ходить по людям.

-Не плачь бабуля, все будет хорошо,— сказал я и стал думать, чем точить пилу.

Пациентов сегодня не было, не было и хлеба, но зато у нас было две сваренные щуки и фруктовый взвар. А я рассчитывал, что в мои ловушки рыба продолжит заходить.

Следующий день начался работой, хоть я умел считать и читать, но в дереве не понимал ничего. И вместе с бабушкой ходил и размечал, какие деревья будем пилить. Свалили мы несколько сосен и распилили их на бревна метра по четыре длиной. Я точно помнил длину моей прежней ладони двадцать сантиметров, теперешняя, казалась практически такой же, и быстро сделал себе мерную палку примерно на четыре метра. Больше мы в этот день не работали. Я сходил, проверил морду, там кроме двух десятков плотиц, оказалось еще несколько раков, которых я тоже прихватил, жалея, что нет пива, с которым этих гигантов прошлого можно было бы употребить. У бабушки в небольшом горшочке были остатки то ли барсучьего, то ли медвежьего жира, которые она держала для приготовления мазей, и на нем эти плотички были пожарены, не очень вкусно, но зато питательно.

После обеда к нам привели мужика с жутко распухшей рукой, при взгляде на которую, мне сразу стало все ясно — флегмона. Бабушка начала свою песню про деготь, но здесь надо было проводить более радикальное лечение.

-Бабушка, здесь резать надо, — прошептал я ей на ухо.

-Молчи дурень, сама знаю, — также тихо прошептала она мне в ответ, — боюсь я, давно не делала, руки дрожат.

-Так давай я разрез сделаю.

Бабка долгим взглядом посмотрела на меня и согласно кивнула головой.

-Слышь Фаддей, надо руку резать, иначе или помрешь, или совсем отрезать придется, сказала она.

-Ну, чего там, давайте режьте,— промычал, уже не очень соображавший от интоксикации, мужик.

Бабушка, откуда-то, достала острый ножик, с рукояткой из оленьего рога, которого до сих пор я у нее не видел, нож был острый, как бритва. Я протер руку Фаддея тряпицей, нож провел над пламенем очага, Фаддей второй рукой схватился за стол, крупные капли пота выступили у него на лбу, он зажмурил глаза, а я быстрым движением разрезал ему предплечье, из открывшейся раны потекла кровь, смешанная с дурно пахнущим гноем. Моя бабушка ловким движением вставила в рану тряпку, смоченную в солевом растворе. После чего сверху положила сфагнум, обмотала еще одной тряпкой и снова сверху полила теплой соленой водой из горшка. Фаддей расслабился, шумно выдохнул и осел на чурке.

Но пока мы разговаривали с его сыновьями и объясняли, что надо делать, он уже пришел в себя, и ожившими глазами, осматривался вокруг.

-Так мне, что Данька руку резал? Ну, Марфа хорошего себе помощника вырастила, я ведь даже испугаться не успел, а уже все. Ты уж извини, нечем вас сейчас отблагодарить, завтра вот пришлю Прова, он полмешка ржаной муки вам принесет, нынешнего помола.

-Так ты что же Фаддей думаешь, что все уже? Тебе надо будет еще не раз к нам придти, так, что завтра, чтобы сам тоже здесь был.

-Да ладно Марфа, не мельтеши, а то от твоего баса голова гудит, приду я, обещаю.

А чего это у вас тут бревна заготовлены, никак избу ставить будешь?

Да, нет Фаддей, вот внук подбил меня старую, землянку переделать, пошире, да посуше и крышу потолще, чтобы зимой не мерзнуть.

-Вот оно что, ну смотри, если у меня все хорошо будет, я сынов вам на пару дней в помочь отправлю, все быстрее дело сделаете.

-Спасибо Фаддей на добром слове, а сейчас можешь идти, на сегодня лечение все.

Когда мужики ушли, бабушка сама села на свой топчан и долго смотрела на меня.

-Я уж не знаю от Господа или от лукавого у тебя умения проснулись, но давай помолимся Богородице, чтобы защитила нас перед Господом,— и, встав рядом, без труда пригнула хилого меня к земле перед иконой божьей матери.

Меня всерьез озаботила моя физическая немочь, видимо хроническое недоедание, проживание в темной сырой землянке изрядно подорвали здоровье моего нынешнего тела. Надо было что-то делать. Поэтому на следующее утро под недоумевающим взглядом бабушки я вылетел на улицу и побежал по тропке в сторону села. Не добежав до первых домов метров триста, я повернул назад, прибежав к землянке, я сделал обычный комплекс упражнений и пошел на речку умываться.

-Ох, Данька и выдумщик ты, что опять у тебя стряслось, бегаешь, как осами покусанный.

-Да ничего не стряслось, покрепче мне надо стать бабушка, а то вон ты, хоть и старая, а сильнее меня.

-Данька не смеши ты меня. Да здесь сильнее, чем я до сих пор никого нет. Я по молодости коня на спине носила,— с гордостью сказала бабушка,— сейчас конечно не унесу, но уж козу там или барана запросто. Я твоего дедку почему выбрала, он один меня на кулачках побил. Вот посмотри,— и она показала перебитую ушную раковину,— видишь, как мне заехал в ухо, аж поломал все. Не знаю, почему ты худоба такая? Твой отец кузнецом был, тоже хмельной лошадь на плечах носил. Ну, раз думаешь, что от рукомашества и дрыгоножества силы прибавиться, то давай маши, может, чего и получиться.

Моя первая морда, пролежав в воде несколько дней, развалилась, но вторая получилась намного лучше и, по крайней мере, рыбой мы с бабушкой были обеспечены. Поэтому можно было целиком посвятить себя стройке. Бревна были напилены и на катках притащены к месту постройки. Я, чтобы сильно не мучиться, решил, землянку будем делать односкатную. Пришедшие утром два здоровенных лба, сыновья Фаддея, в момент разметали хилую крышу, сделанную когда-то Марфой, весь скарб был вынесен и мы, вчетвером взявшись за лопаты, расширили котлован почти в два раза. Переночевали мы с Марфой ночь у костра, а на следующий день уже приступили к укреплению стенок кольями, переложив их тонкими жердями. После чего был сделан из толстых бревен каркас, на который вплотную уложили тонкий накатник, который сверху был закидан лапником. Фаддеевские парни оказались неплохими плотниками и показали мне, как сделать доски, расщепляя бревна железными клиньями и потом получившиеся пластины ровнять топором. Таким образом, у нас появились доски для дверей. К вечеру мы с бабушкой переехали опять в землянку, которая стала почти в два раза больше, потолок, пах смолой и хвоей. А тамбур с двумя дверями берег нас от ночного холода.

На следующий день мы уже снова вдвоем продолжили работу, в выкопанной в земле яме, размешивали глиняный раствор, и заливали крышу, покрытую еловыми ветками. Работа была очень утомительная, и я после обеда уже еле таскал ноги, но все же к вечеру вся крыша была покрыта слоем раствора и таким же раствором была сделана отмостка вокруг землянки, так, что дождь был уже нам не страшен.

Теперь оставалось только закрыть всю эту красоту дерном, и мы будем готовы к зимовке. В продушину в потолке была вставлена деревянная труба с задвижкой, также сколоченная из тесаных досок для вентиляции и топки очага, который выложили из речных камней. Когда я спросил бабушку, как мы раньше бы заготавливали дрова, она сказала, что зимой каждый день ходили с санками за хворостом. Меня такая перспектива абсолютно не устраивала, а так, как до зимы было еще далеко, то мы начали пилить и колоть дрова, складывая их под навес сделанный из жердей и лапника.

После удачной операции Фаддей быстро поправлялся, и в селе заговорили о "легкой" руке кузнецова сына. В отличие от моей бабушки, меня почему-то никто не боялся, когда я заходил в деревню встречали меня приветливо, и никто не держал фиги, и не сплевывал мне вслед, как это обычно было с бабушкой.

Вот только деревенские парни смотрели на меня с превосходством, и я понимал почему, худой и тощий слабосильный мальчишка среди них не котировался. Меня самого это сильно раздражало, и я старался приложить все усилия, чтобы стать сильней. Мои рыболовные снасти работали без остановки и поставляли нам рыбу в достаточном количестве, что мы даже начали ее сушить на зиму. Пациенты тоже у нас не переводились, по молчаливому согласию я взял на себя всех хирургических больных, а бабушка в основном занималась наговорами и прочей белибердой. Выдав очередной просительнице " приворотного зелья" она смеялась своим басом и говорила:

-Вот видишь Данька, какое зелье хорошее, от чего скажу, от того и поможет.

Не верила она в такие зелья абсолютно. Но вот заговоры получались у нее классно. Наши психологи наверно и близко не могли представить, как может заговаривать, например зубную боль обычная деревенская старуха, но даже я, когда слушал ее монотонный голос, читающий очередную мантру, поддавался этому колдовскому воздействию. Все эти передаваемые по наследству ритмы и слова, вырабатывались веками поколениями знахарей были потеряны в наше время научной медицины.

Благодаря болящим, у нас была мука, и кое какие припасы вроде пригорошни соли, у бабки было несколько кадушек, и скоро они были заполнены моченой брусникой, клюквой и грибами. Я договорился с одним из деревенских мужиков, который был кем то вроде скорняка и тот за приносимую мной рыбу потихоньку сшил нам с бабушкой тулупчики из порченой овчины, которую более состоятельные крестьяне не брали, да и нам он шил все это, только потому, что в деревне всё предпочитали делать дома, не обращаясь за этим ни к кому.

В селе, которое имела очень занимательное название Голь, была и церквушка, но своего попа не было, приезжал он редко, и в этот день в деревне обычно была служба, и колокол звонил с раннего утра. Бабушка надевала свой самый приличный наряд, я также надевал свои обноски и мы шли на службу. Слушали попа, вовремя кланялись и стоя на коленях, бухались лбом в пол. Во время исповеди поп все спрашивал меня, не занимаюсь ли я рукоблудием, не смотрю ли на девочек с вожделением, а также чем занимается бабушка, не прибегает ли она к помощи Сатаны в лечении. На это я только твердил, что мы утро начинаем с молитвы, что у нас в красном углу три иконы и даже по святым праздникам зажигаем лампадку. Разочарованно выслушав это, попик рассеянно крестил меня и, произнеся:

-отпускаю все твои грехи отрок,— выпроваживал меня из исповедальни.

Так за хлопотами пришла осень, а за ней и зима. Нашу землянку замело сугробами, мы большую часть времени проводили внутри, наверх выходили только взять дрова или выбросить помои из деревянной кадушки, приспособленной вместо ведра. Когда уже установился хороший снежный покров, я встал на лыжи, которые мне подарил один из пациентов и пошел ставить петли на зайцев. Я в жизни не занимался этим и делал все на интуиции, заячьих троп были десятки и, несмотря на мое неумение, зайцы попадались, надо было только придти раньше, чем лисы или волки, иначе от зайца оставалось только слегка красноватое пятно на снегу. Кроме того, я проводил эксперименты, в деревне я выпросил кишки свежеубитого барана высушил их и пытался нарезать тоненькие полоски, пригодные для хирургического шитья. В маленьком глиняном горшочке у меня хранилось немного хлебного вина то бишь, самогона, в который я опускал получившиеся нити, там же лежала и обычная толстая льняная нить, а также две страшных иголки, за которые мне пришлось отдать не один десяток зайцев.