— Люди важные, — торопливо на ходу объясняла Марица, — Сказали, что паломники из Цертуссы, хотя у всех на рожах написано, что прописка у них хартумская. Столько золота на себе ни один паломник не таскает. На трех каретах прибыли, Инвер, бедняжка, с ног сбился, чтобы их разместить. Пришлось наших кобыл соседям отвести.

— А Ёрик где? — при слове "кареты" в Ламии проснулось непреодолимое желание забраться на крышу одной из них и прикинуться чемоданом.

— Там же, где и остальные, — фыркнула женщина, — Жениха твоего хоронить отправились. Тело решили здесь упокоить, так как колдун заявил, что, мол, опасно его на родину возвращать, проклятие может через него перекинуться. Ну и много другой ерунды своей магической наговорил. На нас, конечно, все расходыповесили. Ты бы видела нашего батюшку. Он, наверное, больше всех радовался, что старик копыта отбросил. Прости меня, Господи, за слова грешные. Колдун с ним точно заодно, так как сказал, что старца нужно обязательно в церкви отпевать, и вообще все похороны там проводить. Ну, батюшка не дурак, выставил такую сумму, что нам эти гости сейчас — дар божий! А вот, Савад мой — дурак! Решил, что раз он все равно платит, то и погулять можно. Так и сказал — раз я свадьбе не веселился, на похоронах погуляю. И почти всех с собой забрал. Старый совсем стал, думать не хочет. Как же можно на хозяйстве одного Инвера оставлять? Вот что, Ламия, давай сначала к братубеги, помоги ему воду таскать, а потому дуй ко мне на кухню, мы пока тут с бабулей обед начнем крошить. Если Рина с бельем там закончила, пусть тоже сюда мчится.

— Эй, детка, — окликнула ее Марица, когда Ламия уже почти выбежала во двор. — Будешь расторопной, две монеты дам, но потом все равно в подвал пойдешь. А про свечи, которые ты там нажгла, мы с тобой отдельно поговорим.

Воду пришлось таскать долго. Гости оказались не только важными и богатыми, но еще грязными и капризными. Они и от бани не отказались, и ванну перед ужином велели налить. За все платили золотом, поэтому Марица велела Ламии отрастить пару крыльев и сделать все должным образом. В усадьбе Савада нашлось шесть больших кадушек, и Ламия подумала, что у нее отвалятся либо руки, либо спина, прежде чем она их наполнит. Воду они с Инвером решили греть в чанах на птичьем дворе, где обычно обваривали куриц перед потрошением. Запах жженых перьев без следа убирало хвойное масло. Его в доме хватало, так как бабуля не смогла продать прошлогоднюю партию, она начинала медленно портиться, в результате масло использовали и по назначению, и без. А когда в воду добавили еще и мыльного порошка, то от вони и следа не осталось. К счастью, дождь стих, поэтому мокнуть не пришлось. Разве что уборки Рине прибавилось — наливая воду в деревянные чаны, Ламия понатаскала в гостевой домик изрядное количество грязи.

Пока Ламия возилась с водой, гости отдыхали в большой гостиной, слушая Марицу, которая заливалась соловьем, нахваливая Яников Светоч и местную природу. И хотя Ламии очень хотелось взглянуть на важных постояльцев, увидеть их не удалось — пришлось бежать на кухню на помощь бабке, которая в одиночку жарила порося, крошила салаты и месила тесто на пироги. В стойкости СмергланыЛамия не сомневалась — бабуля была чрезвычайно выносливой старухой, но совести ради девушка заставила себя бежать быстрее. К бабкиному возрасту она относилась с уважением.

Полчаса спустя, когда Ламия сражалась с мясным пирогом, пытаясь засунуть его поглубже в печь, на кухню влетела встревоженная Марица.

— Умойся и ступай в столовую, — велела она Ламии. — Будешь гостям петь. А с пирогом я как-нибудь сама управлюсь.

Забрав у нее ухват, старшая жена принялась деловито ворочать пирог в печи. Увидев, что Ламия стоит столбом, Марица запричитала:

— И на что нам такую упрямую послал Господи! Одно наказание с тобой! Что непонятного я сказала? Гостям скучно, платят щедро. Да за такие деньги можно и ослиху беременную изобразить. Шевелись, девочка, хотя нет, постой.

Марица мазнула пальцем по кочерге и тщательно потерла им брови Ламии.

— Так красивее будет, — довольная результатом сообщила она. — А то у тебя все такое белое, что смотреть страшно. Вот же Господь наказал внешностью, даже в бровях цвета нет!

— Простите, матушка, но ведь для гостей обычно Ансельм поет, — робко заметила Ламия, все еще не решаясь покинуть кухню.

— Где ты видишь Ансельма? — развела руками Марица. — Тут я, Рина и Смерглана. За остальными послала Инвера, но они вернутся не раньше полуночи. Мы со Смергланой явно в певуньи не годимся, а Рина весь вечер пела и плясала. Ты, между прочим, сама виновата. Тебя кто-то из гостей увидел, и теперь они требуют вторую дочку показать. Хотят слышать, как ты поешь. Ступай, они там все пьяные уже, никто смеяться над тобой не будет.

Ламия поняла, что пощады не будет, и покинула кухню на деревянных ногах. Марица лукавила. Из всех дочерей Савада бог обделил вокальными талантами одну лишь Ламию. Она любила петь, но, опасаясь насмешек, делала это тайком, когда была одна. Правда, ехидные замечания Господа ранили сильно, но, по крайней мере, их больше никто не слышал.

За широким обеденным столом, покрытым лучшей праздничной скатертью Марицы, сидели четверо. Инвер говорил, что гостей приехало больше, но остальные, видимо, уже спали. В комнате погасили почти все свечи, оставив две на столе и еще пару на каминной полке. Жарко растопленный камин отбрасывал хищные отблески на силуэты сидящих, и Ламии показалось, что на нее смотрят не люди, а вороны, которые прилетели на чужой пир. Трое мужчин носили богато расшитые камзолы, парики, серьги, броши и крупные перстни. Несмотря на обилие сверкающих предметов, в их одежде преобладали темные тона, и Ламия долго щурилась, пытаясь различить лица. Гости лениво потягивали домашнюю настойку из хрустальных бокалов и грызли маруанские орехи — деликатес во всем Альцироне, за который Марица как-то выложила почти состояние. Можно было догадываться, во сколько орешки обошлись постояльцем.

И хотя со стола еще не убрали недоеденное жаркое и сладкие пироги, в комнате пахло не едой, а странным, незнакомым ароматом, навевающим воспоминания о розе, выращенной на молоке с сахаром. Ламия быстро догадалась, что аромат лился от единственной женщины-гостьи, которая расположилась в кресле у камина, изящно откинувшись на резную спинку. Ламии приходилось встречать красоток, но по сравнению с этой женщиной все прежде виденные красавицы казались обычными, земными, человеческими. Дама выглядела слишком сказочно, чтобы сравнивать ее с Риной или с Устией, дочерью мясника, считавшейся первой красоткой деревни.

Забыв о вежливости, Ламия уставилась на гостью, жадно разглядывая гладкую кожу, большие глаза с черными густыми ресницами и рот с яркими пухлыми губами, при этом она не сразу сообразила, что женщина была накрашена, до того искусно был нанесен макияж. Точеные руки, узкие длинные пальцы, мягкие полушария грудей, готовые вырваться из тесного корсета, и ко всему этому шикарное платье, которое струилось и переливалось в отсветах камина, словно ночной родник, бьющий из ледника в лунную ночь.

— Такой тебе никогда не стать, — метко заметил Господь. Впрочем, он тут же замолк, и его голос сменил другой. Вкрадчивый, дружелюбный, опасный.

— Ты Ламия, верно? — спросил мужчина, сидевший чуть поодаль остальных гостей. Словно угадав желание себя разглядеть, он придвинул к себе одну из свечей, одарив девушку улыбкой коршуна. Птицы не улыбаются, подумала Ламия, но если бы коршуны умели это делать, то они улыбались бы именно так — как этот мужчина. Тонкая полоска усов под хищным носом, узкое лезвие сощуренных глаз, цепкий, внимательный взгляд. Ей было бы неуютно остаться с ним наедине, и она порадовалась, что в комнате находилась другая женщина. Брюнетка не обращала на нее внимания, целиком поглощенная игрой пламени в камине, но ее присутствие помогало расслабиться.

Решив, что мужчина-Коршун здесь главный, Ламия вежливо, но не очень изящно поклонилась и, слегка откашлявшись, затянула песню, посчитав, что чем раньше она начнет, тем раньше ее мучения закончатся.

Ламия знала много песен, но то ли вчерашнее событие замутило память, то ли взгляд Коршуна, который разглядывал ее так пристально, будто хотел заглянуть ей под кожу, но знакомые слова испарились. Она молча кусала губы, пытаясь унять бешено бьющееся сердце, гости также молча сидели, не предпринимая попыток ее поторопить. Лишь брюнетка, наконец, обернулась и с любопытством на нее поглядела.

Была не была, наконец решила Ламия и затянула те слова, которые недавно повторяла в подвале. То была молитва Господу, которую он сам ей когда-то надиктовал. Все же лучше, чем ничего. Богу хватило такта не вмешиваться, он даже промолчал, когда Ламия закончила, за что она была ему благодарна. Гости однако оценили ее выступление иначе. Какую-то секунду в комнате слышался лишь треск пламени, а затем над столом покатился раскатистый смех. Даже брюнетка улыбнулась, спрятав лицо в кружеве воздушного воротника. Ламия знала, что спела плохо, да и слова молитвы за здоровье домашней скотины мало подходили для развлечения знатных особ, но открытой насмешки она не ожидала. Отчего-то сильнее всех обидела насмешка красивой дамы, которая, уже не скрываясь, смеялась вместе с остальными.

Первым желанием Ламии было развернуться и хлопнуть дверью, но девушка сдержалась. Возможно, она плохо пела, но трусихой не была. Ей нечего бояться этих незнакомцев. Они просто люди, которым стало смешно от неподходящих слов песни и плохого исполнения — все было честно. Злость испарилась, словно, капля упавшая на раскаленную плиту, и Ламия улыбнулась.

— Других песен не знаю, господа. Разве что заупокойную могу спеть, но, боюсь, она будет еще более неподходящей. Сегодня полнолуние, нехорошее время для шуток над мертвыми. У нас здесь кладбище недалеко.

Внезапный сквозняк задул сразу обе свечи, погрузив комнату в полутьму с бледным пятном догорающего камина. Дама вскрикнула, мужчины резко поднялись, с грохотом отодвинув стулья. Пожалуй, Ламия бы тоже испугалась, если бы прежде не испытала удовольствие от их испуга.

Чиркнув спичкой, которую обнаружила в переднике, она зажгла свечи и медленно обвела взглядом настороженно глядящих на нее гостей:

— Чаю, господа?

Когда Ламия мыла посуду в кухне, гадая, отправит ли ее Марица спать в подвал или благополучно забудет, к ней заглянула Рина.

— Ну как? — спросила она сестру. — Сама справишься или помочь?

Ламия с подозрением на нее посмотрела. С чего бы это старшей сестре быть такой добренькой?

— Я почти все домыла, спасибо, — вежливо ответила она, но Рина уже пристроилась рядом, и забрав у нее чистую миску, принялась окунать ее в мыльную воду.

— Сестренка, — начала она, — а ты не сделаешь мне одолжение? Слышала, что ты отправишься в Хартум, а там как раз началась осенняя ярмарка. Можешь посмотреть мне такой же шарф, как у нашей гостьи? Почтовый курьер будет еще месяц до снегопадов ездить, передать успеешь.

Рина всегда узнавала новости первой. Особенно, если они ее не касались.

— В общем, я зашла сказать, что тебя матушка зовет, — наконец, сообщила сестра. — Похоже, тебя тому мужику продали. Я сама видела, как он ей монеты отсчитывал. Золотые, между прочим. Сказал, в мастерицы возьмет, учить будет.

— Как продали? — не поверила Ламия. — Чему учить? А отец?

— Ламия! — послышался окрик Марицы из-за двери. — Ступай сюда, пусть Рина посудой займется.

Первой мыслью было вылезти из окошка прямо в ночь, и пусть ее заберут демоны. Но Ламия взяла себя в руки, и бросив в сестру мокрым полотенцем, с прямой спиной вышла из кухни. Распоряжаться собой она не позволит, да и отец вряд ли ее так просто отпустит.

Со времени как она спела перед гостями прошло часа три, и над усадьбой давно повисла луна. Гости уже спали, а хозяева спешно заканчивали уборку. Инвер вернулся час назад злой и уставший, сообщив, что отец пьян, а все остальные гуляют на похоронах, куда позвали музыкантов, которые должны были играть на свадьбе. Так что ждать всю семью можно не раньше обеда.

Ламии это было на руку, а так как выспалась она в подвале, то уже вовсю строила планы на оставшуюся ночь. Например, можно было отправиться к дальнему озеру, где мальчишки в полнолуние всегда ставили силки на чудо-рыбу. Вдруг они все-таки поймают загадочного зверя, которое, по слухам, в лунные ночи выбиралось из воды и летало над лесом.

В коридоре ждала Марица, а рядом с ней стоял мужчина-Коршун, и по их лицам Ламия поняла, что ей стоило выбрать окно. От чая тогда гости вежливо отказались, и Ламия покинула их, надеясь, что они больше не встретятся. Ни судари в богатых костюмах, ни красивая дама ей уже не нравились.

— Ламия, детка, — начала женщина, но мужчина ее перебил.

— Меня зовут Крест, — представился он. — Поедешь со мной в Хартум. Учиться. Обо всем расскажу по дороге, выезжаем на рассвете. И будь золотцем, не тяни время. Как ты понимаешь, вопрос решен.

Ламия золотцем быть не хотела. И куда-либо ехать с этим человеком особенно, несмотря на то что в голове вертелась предательская мысль о том, что вот он — шанс. Разве она не мечтала, чтобы уехать из этого места? И разве ученичество не было лучше замужества? Да в тысячу раз это было лучше!

— Не соглашайся, — категорично заявил Господь, вторгаясь в мысли. — Нам это не нужно.

"При чем тут ты?" — хотела возмутиться Ламия, но тут из темноты выступила Смерглана и потянула ее за руку. Все происходящее казалось таким нереальным, что Ламия уже ничему не удивлялась.

— Да согласна она, согласна, — закивала бабка на вопросительный взгляд Марицы. — Я ей пару слов только на прощание шепну.

Ламия было уперлась, но бабуля, когда хотела, могла быть сильной, как молодая корова.

— Это плохой человек, дочка, — сказала она, уведя Ламию на холодную веранду. — Но тебе лучше поехать с ним. Завтра домой вернется Савад, а вместе с ним толпа разъяренных сельчан во главе со старостой. Инвер подслушал. Колдун, которого твой отец пригласил, требует расправы, а церковники ему подпевают. Кто знает, может, за солдатами уже послали. Я знаю, что в Хартуме тебе будет плохо, но это в тысячу раз лучше, чем в Башне Силы.

— Кто этот Крест? — спросила Ламия, стараясь, чтобы голос не звучал визгливо от внезапно нахлынувшего страха. — И чему он будет меня учить?

— Про учебу это он для Марицы придумал, — вздохнув, ответила бабка. — Она хоть тебя и не любит, но женщина хорошая, добрая. Если бы знала, чем он занимается на самом деле, ни за какие деньги тебя бы не отдала. Не суди ее. Марице восемь дочек надо на ноги поднимать. А ты всегда была здесь чужой, детка.

— И чем он занимается на самом деле? — в горле вдруг стало сухо, а голос заскрипел, словно несмазанные петлицы ворот.

— Я за свою жизнь много чего повидала, — уклончиво ответила старуха. — Мало кто из семьи знает, но до того, как я встретила твоего деда, лет десять работала шлюхой в борделе. Так вот, у этого Креста точно такой же знак на шляпе, какой обычно носят хозяева борделей в Хартуме.

123

Предыдущая глава

↓ Содержание ↓