Куэнкэй

Затем можно будет разбудить новых охотников, вернуться и усыпить всю пищу. Существ много. Хватит, чтобы вырастить целое поколение... нет, всех усыплять нельзя придется оставить двух-трех особей на расплод. И пока неизвестно, где у них самки, а где самцы...

Куэнкэй-Ну спохватывается, оборвав сладостные мечты.

Нельзя! Нельзя начинать охоту, не получив разрешения вождя — Содоруй-Да, иначе он сам в наказание пойдет в пищу. Нужно возвращаться. И как можно быстрее. Интуиция подсказывала ему, что так же внезапно, как появилась, эта пища может исчезнуть. Но сейчас они определенно никуда не денутся. Существа, одно за другим, скрывались в гнезде, словно получив общий сигнал. Возможно, собирались залечь в спячку, как и племя куарай. Непонятно, как они оказались здесь в сезон сна...

Одно существо зачем-то направилось в сторону холма, на котором сидел Куэнкэй-Ну. Не спуская с чужака глаз, охотник попятился, без малейшего звука раздвигая телом ветки кустов, среди которых все это время маскировался, но почти тут же пришлось замереть. Чужак подошел так близко, что Куэнкэй-Ну со своего места мог бы достичь его в пару прыжков. И охотник чуть не обезумел от близости жертвы, предельным усилием воли сдержал себя, чтобы не обездвижить пищу мысленными путами и не прыгнуть на нее, и... и неожиданно для себя слился с чужим сознанием — на миг...

"...многообещающая планета... Забавные вещи иногда случаются в нашем мире — какой-то никому не известный придурок отхватил лакомый мирок за символическую цену, бывают же такие везунчики... так, вот и подходящее местечко отлить. Пометить, так сказать. После монтажа портала я вряд ли еще сюда попаду, нам, бродягам-дальнобойщикам, всегда светят только новые дороги"...

Куэнкэй-Ну ничего не понял. Чужие мысли, чужые образы и понятия...

Существо вдруг схватилось за голову обеими верхними лапами, издало неопределенный звук ртом и, пошатываясь от навалившейся слабости и боли, повернуло обратно к своему гнезду.

Куэнкэй-Ну торопливо погасил мысли.

С этой пищей и в самом деле что-то не то. Никогда охотник еще не был так близок к потере самообладания, он едва не начал охоту. Эта пища все-таки опасна, если заставляет охотника так терять разум. Но самое странное заключалось вот в чем: даже простого мысленного посыла хватило, чтобы опасно ослабить ванару — жизненную силу чужака. И это случайное слияние... Оно как бы произошло само собой, что-то в чужаке словно открылось навстречу Куэнкэй-Ну... наверное, это как-то связано с тем самым двойным разумом...

Как только существо скрылось внутри гнезда, входное отверстие словно заросло, и охотник почувствовал всплеск незнакомой энергии. Гнездо чужаков загудело. А затем... На такое способны только йнвук — стихийные силы природы, не подвластные разуму охотников. Из-под основания гнезда вырвались жаркие даже на таком расстоянии языки пламени, какие бывают во время страшнейших лесных пожаров, вырвались с оглушающим ревом, гнездо чужаков оторвалось от земли и косо устремилось в небо.

В ослепляющем страхе молодой охотник припал к дрожащей вместе с ним земле всем телом, слился с почвой и кустами, сам превратился в один из древесных сонных кустов.

Время страха, казалось, тянулось бесконечно.

Когда рев затих, а летающее огненное гнездо бесследно скрылось в низком стылом небе умирающего сезона сна, Куэнкэй-Ну восстановил храбрость и осторожно, ненадолго замирая после каждого прыжка, спустился с холма. Безумство отпускало, он снова становился самим собой.

Там, где ранее находилось гнездо, большое пятно почерневшей почвы дымилось, словно после только что отгоревшего пожара. Охотник прикоснулся длинным когтем. Отдернул лапу. Обжигающе горячо. Нужно возвращаться, рассказать вождю, он должен знать об этих существах.

Не исключено, что эта пища еще вернется.

И не исключено, что это не просто пища, а что-то иное, не ведомое племени.

—

Сезон охоты с каждым днем все больше вступал в законные права.

Свет проснувшихся небес ласкал мефа, стараясь забраться в самый темный уголок и пробудить к жизни самое слабое семечко. Листья и кожура плодов, сброшенные деревьями еще до сезона сна, курились влажными испарениями, источая пряный аромат. Пережившая холода растительность, отзываясь на щедро даримое тепло, пускала юные и жадные до света побеги.

Теплый, наполненный ванару, лес пах восхитительно, будоражил ум и желания.

Куэнкэй-Ну охотился уже почти половину светового периода, когда наконец засек эффа подходящей для охоты пищи на границе пространственного восприятия, и ранее безликое животное сразу стало для него йушу — выбранной для охоты жертвой. Он мгновенно остановился, замер прямо в полупрыжке. Передние лапы уже оторвались от зеленоватой почвы, с каждым днем все сильнее прораставшей молодым мягким мхом и нежными травяными кустиками чхой, а задние не успели. Несколько мгновений охотник, не шевелясь, прислушивался к своим ощущениям. Оживленная стайка фьюкка, попрятавшихся с его появлением среди веток ближайших семенных деревьев, увешанных набухшими с приходом тепла родильными мешками, осмелела и снова засуетилась, возобновляя прерванный брачный танец — малявок обманула его абсолютная неподвижность. Для охотников куарай древоптицы не представляли особого интереса, так как для выведения потомства требовалась более крупная дичь, а сам Куэнкэй-Ну не был голоден, поэтому не стал обращать на мелочь внимания. Таких крох можно найти почти на каждом кахью, а растут они в лесу довольно часто, прокормиться взрослому куарай не проблема, главное — найти пищу для потомства.

Именно этим он сейчас и занимался.

Слабые мозговые волны йушу, улавливаемые Куэнкэй-Ну с большого расстояния, не сразу сформировались в определенную картинку, но вскоре он понял, что почуял ррырга — пожирателя веток, который, судя по затуханию сигнала, удалялся от охотника, грозя вскоре исчезнуть из зоны восприятия.

Определив направление, Куэнкэй-Ну без промедления сорвался с места, вновь распугав мелких тварей. Вот такая добыча — в самый раз.

Стремительные, грациозные, почти бесшумные прыжки несли его над землей, легкими корректирующими движениями лап и когтей он без труда огибал встречные деревья, летел, как призрачный ветер.

Нужно спешить. Он знал, что находится слишком близко к охотничьей территории соседнего племени — мантулис, поклонявшихся, в отличие от куарай, предку-камню. Глупцы! Разве может камень быть предком! Но охотниками они были умелыми, а их воины заслуживали уважение. И поэтому следовало спешить, пока ррырг, за которым он гнался, не пересек границу пахучих территориальных меток.

Ритуал предстоящей охоты возбуждал, проникая в каждую мышцу дрожью нетерпения, гнал вперед. Главное, чтобы его никто не опередил, в этой части леса добывали пищу еще несколько охотников племени куарай. Они могли перехватить его добычу...

И это соображение еще больше подхлестывало и без того дикую злость, черным ядовитым облаком разъедавшим его разум. Даже если он одолеет пожирателя веток самостоятельно, эта охота не будет полноценной. При распределении молодых самок перед началом охоты вождь обошел вниманием Куэнкэй-Ну. Слившись с его рассказом, Содоруй-Да пришел к выводу, что своими неосторожными действиями он вспугнул новую пищу, обнаруженную им при разведке несколько дней назад. И теперь статус Куэнкэй-Ну на некоторое время, пока вождь не снимет наказание, был приравнен к статусу тру — безголосых. Позорный, низкий статус, его имеют или слишком молодые куарай, еще не способные начать охоту, потому что их хвостовое жало еще не умеет вырабатывать усыпляющий яд, или слишком старые куарай, уже навсегда закончившие свой сезон охоты, чьи ядовитые железы уже усохли, умерли раньше хозяина. Да и старики такие долго уже не живут. Еще в племени имелись увечные — взрослые куарай, охотники хоть и умелые, но не способные к оплодотворению. Были и такие, чье потомство ввиду врожденного уродства было нежелательным для племени. Таких было мало, все они относились к тру, и тем позорнее было наказание для Куэнкэй-Ну. Он, молодой, полный сил охотник, был приравнен вождем именно к ним. К неполноценным. К тем, кто по закону племени не имеет никаких прав. И под угрозой немедленной смерти обязан слепо и беспрекословно выполнять приказания полноценных. Все это так же означало, что охотиться ему разрешено, это его обязанность, но его добыча достанется самкам других, полноценных охотников. Ему не позволено продолжение рода до особого разрешения Содоруй-Да. Пока тот не решит, что Куэнкэй-Ну этого достоин.

Злость требовала выхода. Наказание было несправедливым. Незаслуженным. Он ведь старался. Никто бы не смог поймать ту пищу, даже сам вождь, чей возраст уже вступил в период нанэкка — бесполезного увядания, и яд его жала должен был высохнуть к следующему сезону охоты...

Злость требовала выхода, но у охотника не было времени останавливаться, он гнал себя вперед. В прыжке он полоснул когтями передней лапы по ближайшему дереву, кора полетела клочьями, а Куэнкэй-Ну помчался дальше.

Чтобы заслужить прощение вождя, для племени нужно добыть хорошую, крупную пищу. И он ее уже чуял. Он уже выбрал йушу. Но пища собиралась удрать на чужую территорию. Ничего. Он успеет, он уже близко, Куэнкэй-Ну несся с такой быстротой, что приносившиеся по бокам деверья и кусты сливались в размытые серо-зеленые полосы...

Занятый погоней, он сузил зону своего внутреннего чутья в гокке (коготь), в узкий щуп, для большей сосредоточенности на жертве. И не слышал больше ничего, кроме биения жизненного пульса йушу... Вся остальная живность в такой момент для охотника перестает существовать.

Чем больше сокращалось расстояние до пожирателя веток, тем быстрее злость охотника вытеснялась диким восторгом и пьянящим предвкушением схватки...

Стайка древоптиц вспорхнула из-под лап так неожиданно, порскнув в разные стороны, что Куэнкэй-Ну, оступившись в конце длинного пологого прыжка, кувыркнулся через голову. Падение вышло жестким, он сумел правильно сгруппироваться в кувырке, но не успел увернуться от старого семенного дерева с мощным, кряжистым стволом, влетел в него головой. Отчаянным вывертом всего тела он все же уклонился, и удар пришелся лишь вскользь, ознаменовавшись звонким стуком костяного гребня о окаменевший ствол...

Поднявшись с мягкого мха, Куэнкэй-Ну ошеломленно потряс головой, собираясь с мыслями. Кажется, он ничего себе не повредил... но его чутье, собранное усилием воли в коготь, расселось мутным облаком, потеряв нужное направление...

Именно остановка и позволила ему учуять чужака.

Все глаза Куэнкэй-Ну — конусовидные углубления, опоясывающие череп, словно провалы после удара костяным жалом, осторожно ощупали видневшиеся впереди холмы, изучая тепловой рисунок, а его мозг словно накрыл их невидимой паутиной. И почти сразу он увидел картину битвы — в глубоком овраге сцепились охотник из чужого племени и пожиратель веток, тот самый, которого Куэнкэй-Ну уже считал своей добычей, пищей для своего племени.

Первым желанием Куэнкэй-Ну было броситься на чужого охотника и убить, вонзить в его жесткую плоть пучки костяных пальцев передних лап, вырвать из его тела ванару и таким образом утолить вновь вспыхнувшую ярость. Но он сумел сдержаться, умерить свой гневный порыв. Дрожа от внутреннего напряжения, Куэнкэй-Ну бесшумно взобрался на холм и замер среди кустов. Тот, кто ищет внутренним чутьем, раскинув незримую паутину, сам уязвим для обнаружения такими же охотниками. Поэтому Куэнкэй-Ну, затаившись и предусмотрительно свернув чутье до предела, в ууну (кулак), занялся безмолвным наблюдением. В таком состоянии его можно было обнаружить только прямым взглядом, но чужой охотник был слишком занят борьбой, а пожирателю веток тем более было не до него, так что Куэнкэй-Ну был невидим для сражающихся.

Картина, представшая его зрительным органам чувств, была живописной и волнующей. Ноздревые впадины охотника возбужденно раздулись, втягивая запах пищи, хвост встал торчком, костяное жало на его конце мелко завибрировало...

Мантулис, сражавшийся на дне грязевого оврага, тоже был "ну" — из помета прошлого сезона охоты, как и сам Куэнкэй-Ну, а ррырг попался старый, заматеревший, неизвестно как забредший в охотничьи угодья племени. Могучий многолапый зверь угрожающе щелкал всеми рядами челюстей, расположенными между бедренных сочленений на боках длинного тела, и хлестал вокруг себя по земле выступающими из хребта многочисленными хватательными отростками. Когда ррырг пасся, эти хваталы пригибали ко многим ртам лакомые ветки, а теперь он вынужден был ими обороняться. В овраге ему было тесновато, но и охотнику-мантулис было непросто подобраться к нему вплотную, чтобы вонзить жало в уязвимое место. Гибкий, поджарый, стремительный охотник отчаянными прыжками носился вокруг упрямой пищи, выделывая в воздухе такие изощренные кульбиты, что Куэнкэй-Ну поневоле восхитился его отвагой и ловкостью. Мантулис все никак не мог выбрать удобный момент, и изо всех сил старался не попасть под сокрушительный удар хватал ррырга, вполне способных переломить ему хребет. Ведь зверь был во много раз больше самого охотника. Но отступать мантулис явно не собирался, его отваге можно было только позавидовать.

Теперь Куэнкэй-Ну понял, почему инстинкт заставил его сдержаться — пожиратель веток был стар, безобразен, упоительно огромен и... невероятно опасен. Обездвижить его внутренним ударом — жоэстэ, как древоптицу, невозможно. Ррырг умел сопротивляться чужому вторжению в свое сознание. Такая добыча приносит охотнику славу, и уж точно принесет Куэнкэй-Ну прощение вождя... Но не раз бывало, когда охотники его племени лишались ванару в таких схватках, и их самки доставались более удачливым соперникам. А этот ррырг мог пережить не одного охотника. Его хитиновые бока, черные, как перемешанная толстыми лапами грязь на дне оврага, были исполосованы серыми вздутиями боевых шрамов — метками неудачников. Пожиратель веток предпочитает растительную пищу и недаром носит свое имя. Но если представлялся случай закусить поверженным врагом — зверь его не упускал, ему в пищу годилось все.

Зачем вступать в схватку сейчас, вдруг подумал Куэнкэй-Ну, когда оба врага живы и полны сил? Пусть останется один. Если победит ррырг, то соперник погибнет, а добыча будет ослаблена сражением. Если одержит верх мантулис, то пожиратель будет парализован, а мантулис, опять же, измотанный боем, станет для Куэнкэй-Ну легкой добычей. Такая мысль для него, юного куарай, была новой, но уже многообещающей. Ведь при любом исходе поединка Куэнкэй-Ну получал максимальную выгоду.

Схватка между тем разгоралась, от отчаянной борьбы у обоих разгоряченных соперников тела посветлели от выделяемого тепла. Хватательные конечности пожирателя мельтешили в воздухе, словно травяной ковер, прикрывая спину от нападения сверху, а боковые рты непрерывно щелкали, издавая угрожающее гудение. В какой-то момент зверь оказался близко от мертвого, не пережившего сезона сна семенного дерева, и мантулис наконец нашел лазейку, брешь в обороне врага-жертвы. Взлетев по стволу кахью, охотник вцепился костяными пальцами в верхние ветки, нависавшие над оврагом, и предельно вытянув тело в дрожащую струну, ударил хвостом. Поднырнув под хваталы, костяное жало влетело прямо в один из боковых ртов ррырга и впилось в мягкие внутренние ткани. Тут же, не медля, мантулис попытался оттолкнуться от кахью и спрыгнуть вниз, подальше от пожирателя... но на этот раз ловкость ему изменила. Хваталы ррырга успели обвиться поперек его туловища, всего две из очень многих, но этого оказалось достаточно. Сильнейший рывок, и мантулис с размаху впечатался в дно оврага всем телом. Пожиратель тут же надвинулся на него массивной тушей, безжалостно втаптывая в грязь дергающегося врага множеством коротких мощных лап, послышался треск костей.