неловкость, он спросил:
— Пэаби, ты совсем не похожа на шумерку, хотя и очень красива.
Из какого племени твоя мать?
— Она плохо помнит, мой господин. Мать попала сюда, на остров,
маленькой девочкой, в год, когда священный бык убил главную
жрицу храма Наннара. Корабль ее отца поглотило море, а сам он
скончался на берегу. Если господин почтит посещением наш дом,
— девушка лукаво посмотрела на Аннипада и, сняв ленточку,
откинула волну густых золотистых волос, свободно и мягко
рассыпавшихся по плечам, — мама расскажет подробнее.
— Вы, наверное, знаете, — с воодушевлением начал Аннипад, —
что и для шумеров Дильмун — не земля предков. — Он устроился
поудобнее. — Сюда по воле богов привел наше племя прадед моего
прадеда эн Зиусудра. Шумеры добровольно никогда бы не покинули
свои цветущие города, свои древние святилища и могилы отцов.
— И кто же нас смог заставить? — задумчиво спросил мальчик.
— Кто? Великие боги. Они на своем совете пришли к
заключению, что неблагодарные предки наши стали непочти-
тельны с богами и высокомерны, перестали их бояться, погрязли
в роскоши и более заботятся о радостях желудка и усладах любви,
чем о благополучии богов. Гордыня затмила веру. И тогда
разгневанный Энлиль убедил Великих богов изменить судьбу
дерзких рабов своих и определить в удел племени нашего гибель
от карающего потопа. И когда закричал Огненноокий и навис над
землею шумеров, все покрылось мраком возмездия, а земля
задрожала и раскололась. Огромные волны потопа высотой с гору
обрушились на Города наши и опустошили их.
Но владыка жизни, ясноглазый Энки, сжалился над творением
рук своих и, дабы спасти семя рода человеческого от полного
уничтожения, явился во сне к благочестивому и праведному эну
Зиусудре и, вопреки воле богов, высказанной на совете, предупредил
эна о предстоящей опасности. Мудрый Энки научил предка моего,
как спастись от гибели, построив большую ладью "Жизнь дающая".
Зиусудра, опытный мореплаватель, погрузив домашний скарб и скот, едва успел подготовить ладью к отплытию, как загрохотал
Энлиль. Защитник племени нашего Энки, владыка вод, сам вел
ладью к Дильмуну, плывущему, словно рыба в море.
Семь дней и семь ночей бушевал ураган. С неба падали потоки
воды, ветер рвал паруса, но могучий Энки устоял против бешеного
натиска Энлиля, Великой горы. Увидев землю, Зиусудра пал ниц и,
ступив на берег, произвел возлияние и принес в жертву богам Ану
и Энлилю быка и овцу. Боги, одумавшись и пожалев людей, даровали
Зиусудре вечную жизнь и принесли для него свыше божественное
дыхание. Всемогущий Энки не покинул Дильмуна и остался с нами.
Священна страна Дильмун: здесь не убивает лев, не хватает
ягненка волк, нет диких псов, пожирающих козлят. Здесь даже
солод, что вдова рассыпает на крыше дома своего, птицы небесные
не поедают. Здесь великая Мать-Земля, богиня Нинхурсанг,
взрастила восемь растений, без которых жизнь людей невозможна.
Ливень прекратился, небо очистилось и лучезарный Ут озарил
горы.
Невдалеке от реки, у склона, стоял приземистый, коренастый,
большеносый шумер, одетый в простую короткую шерстяную юбку
с поясом и длинной бахромой, накидку и тростниковые сандалии.
Он, энергично жестикулируя, громко ругал осла.
— Мир тебе, о почтенный Мешда! — приветствовал его Аннипад.
— И тебе мир, о сын мудрого эна, — поклонился гончар. Широкая,
подкупающая улыбка осветила его круглое, коричневое от загара
лицо. — А я, было, собрался искать вас. Да разве загонишь эту
скотину на гору! Всю палку об него изломал. — Длинными
жилистыми руками гончар переломил прут и отшвырнул в сторону.
— Однако, давайте-ка поспешим, ночи здесь холодные. Хорошо бы
заночевать под крышей.
Живой, проницательный взгляд Мешды остановился на шкуре
козы, и Аннипад кратко объяснил причину ее появления.
— Да, — протянул гончар, — все мы — рабы божьи.
Отец с сыном деревянными мотыгами накопали глины и уложили
ее в широкие мешки переметной сумы, сшитой из козьих шкур.
Когда сума наполнилась, они взвалили ее на осла и увязали
веревками вместе с жертвенной шкурой.
Аннипад размял пальцами влажный комок глины. — Белая, как молоко! Что вы из нее делаете?
— Вазы и чаши, господин мой. С росписью дочери их охотно
берут.
Пэаби расстелила на траве циновку, положила ячменные
лепешки, предварительно размоченные в воде, насыпала горкой сухие
вареные бобы и жареные финики. Гончар лукаво прищурился:
— Ну, вот, приходится есть всем вместе, какова бы ни была еда.
Присядем? — Энси Аннипад махнул рукой: "Конечно, садитесь, к
чему церемонии, не в Городе!"
Зачерпнув воду из реки ладонями и запив наскоро проглоченную
пищу, шумеры отправились в обратный путь. Мешда древком копья
погонял осла. Аннипад шел рядом.
— Скажи, почтенный, твой дед тоже был гончаром?
— В моем роду, о господин, все — гончары. Ведь сказано: сын да
унаследует дело отца! Судьбу людям уготовил Энки. Жаль только,
что мой сын, этот рыжий неслух, и не думает перенимать дело
отца своего, все время пропадает в гавани! Он и рыбу-то ловит
лучше, чем лепит. Ему, видите ли, не по нраву быть горшечником!
Ты что, сынок, думаешь, другие ремесла слаще моего?
Шедший впереди осла Гаур понурился, но не повернулся.
— Эй, Гаур, — окликнул его Аннипад, — кем же ты хочешь быть?
Мальчик приостановился:
— Хочу быть кормчим.
— Ну, ты молодец! — усмехнулся юноша.
— Он надеется, что я в один прекрасный день слеплю столько
горшков, что их хватит на тростник для целой ладьи!
— Гаур, ты еще не посвящен в мужчины?
— Нет, господин, я родился в год спуска на воду корабля "Горный
козел Абзу", и мое посвящение в этом году.
— А письму учиться хочешь? Ты бы мог стать старшиной
гончаров в храмовой мастерской.
— Не знаю, говорят, выучиться письму очень трудно, смогу ли я?
— Справишься. Меня отец отдал в школу еще маленьким, задолго
до совершеннолетия.
— Пэаби быстрее тебя выучилась бы писать, рыболов! —
проворчал Мешда.
— А зачем учить женщин? Зачем усиливать их чары? — Аннипад
весело посмотрел на девушку. — Зачем собственными руками
направлять стрелу ее прелести себе в грудь? Пэаби, зардевшись,
как факел, смущенно потупилась.
— Нам, простолюдинам, письмо недоступно, — посетовал гончар.
Тут в его голосе зазвучали просительные нотки. — Вот было бы
счастье, если бы ты, господин мой, покровительствуя нам, устроил
моего сына в школу писцов за счет храма!
Перед горным ручьем, рокочущие струи которого несли белые
лохмотья пены, осел заупрямился и остановился. Гончар принялся
понукать его.
— О, проклятое животное! Почему ты не желаешь, чтобы на
тебе возили поклажу, если бог сотворил тебя ослом? — Перетащив
осла на другую сторону реки, Мешда стал поучать сына:
— С тех пор, как покровитель мудрости Энки определил все
ремесла, нет другой такой столь искусной работы, как дело писца.
Грамотность подобна кораблю: с нею человек всегда выплывет в
жизни. Любой из писцов принесет отцу десять гуров зерна, и
шерсть, и масло, и овец! Писец всегда имеет должность, он —
уважаемый человек, чиновник! А простолюдин-ремесленник?
Посмотри на меня: мои руки всегда в глине. Я целый день, как
привязанный, сижу на корточках и кручу тяжелый гончарный круг.
А ювелиру, ты думаешь, лучше? Он работает с рассвета и до
сумерек. Его колени и спина согнуты, он так устает, что руки у
него отнимаются! Любой ремесленник работает больше, чем
могут сделать его руки. И днем, и ночью при светильнике. Скажу
я тебе и о рыбаке. Его работа хуже всякой другой: всегда он боится
шторма или акулы. Но если человек знает письмо, то люди ему
завидуют и говорят: хорошо тебе. Если ты хочешь достигнуть
успеха в жизни, взгляни, сын мой, на предков, спроси у них совета.
— Воистину, простой люд зарабатывает себе на пропитание в
поте лица своего, — надменно заметил энси. Аннипад, сын
владыки племени, несмотря на молодость, был энси Города — и
жрецом, умеющим размечать основания,— архитектором, и военным
предводителем рати общинников.
— Ты говоришь, горшечник, дочь немного помогает тебе?
— Да, господин, Пэаби прекрасно расписывает посуду и недурно
лепит животных и птиц, поэтому и напросилась в горы за глиной, ибо,
кроме побережья, она ничего не видела.
Немного поотстав от Мешды, Аннипад пошел рядом с
девушкой. Чтобы поддержать разговор и, отчасти, из любопытства,
он принялся подробно расспрашивать ее о подборе красок, о
тонкостях лепки и росписи, о выборе орнамента, интересовавших
его как градостроителя. Несколько суховатый по натуре, Аннипад
с изумлением почувствовал, что очарован необычным, трога-
тельным звучанием ее глубокого, мелодичного голоса. Он с
непривычным для себя интересом взирал на Пэаби, высокую,
стройную и грациозную в расцвете ранней зрелости.
Заходящее солнце позолотило вершины гор, поросших лесом.
Свет медленно отступал перед надвигающейся ночью. Стано-
вилось все прохладнее.
Невдалеке от селения путники увидели две плавильные печи, у
которых лежали наваленные в беспорядке куски медной руды и
кучи древесного угля. Рыжебородый, преклонного возраста
человек, одетый в коричневый плащ из тонкой овечьей шерсти,
распоряжался у печи работой шести своих сыновей. Когда Мешда
подошел к нему с приветствием, последний прощальный луч солнца
высветил вышитый серебряной нитью край его плаща.
— Мир вам, о досточтимый Хэлим. Все ли здоровы? Все ли
благополучно? Милостивы ли боги? — Мешда знал его еще с той
поры, когда Хэлим жил в Городе среди шумеров и слыл искусным
медником. После того как сыновья его подросли и настало время
приобщить их к какому-нибудь ремеслу, Хэлим вернулся в родное
селение и, сменив профессию, занялся выплавкой меди, которую
гончар и покупал у него в обмен на плоды своего труда. У медника
же он оставлял и ослов, отправляясь за белой глиной высоко в
горы.
— Слава богам, Мешда, пока все идет хорошо. Желаю и вам, о,
шумеры, благополучия и здоровья. — Хэлим радушно пригласил
всех в свой дом и, оставив у печей троих сыновей, повел гостей в
селение. Глинобитные одноэтажные дома с плоскими покатыми
крышами террасами лепились к склону горы. Дом медника стоял крайним в нижнем ярусе. У входа во двор гостей встретила
женщина, закутанная с головы до пят в большой темный платок,
и распахнула перед ними дверь в дом.
Висевшие на двери серебряные колокольчики дружно зазвенели,
отпугивая злых духов. В главной комнате, куда провели гостей для
ужина, было почти темно. Слабый свет взошедшей луны,
пробиваясь сквозь узкие зарешеченные окна, едва освещал
комнату, и дочери Хэлима зажгли глиняные светильники. Две жены
хозяина дома, родные сестры, быстро расставили на покрывавшей
часть пола орнаментированной циновке из тростника стопки горячих
лепешек, большие медные блюда с пряным, дымящимся мясом,
миски с овощами и с абрикосовым соусом, чашки с топленым
маслом. Гости-мужчины и медник с сыновьями, одетые в длинные
белые рубахи с узкими рукавами, расселись вокруг угощения на
разложенных хозяином подушках, а его старшая дочь обошла всех,
подавая тазик с водой для омовения рук и мохнатое шерстяное
полотенце.
Когда женщины и Гаур вышли из комнаты, хозяин дома совершил
молитву, омыл руки, помазал маслом губы двум божествам дома,
оберегавшим мир, покой и благополучие семьи, и, преломив хлеб,
первым приступил к еде. Ели руками. Каждый отламывал
небольшой кусок лепешки, опускал его в блюдо с ближайшей к нему стороны, а потом подносил ко рту, держа внутри лепешки кусочек мелко нарезанного мяса. Пользовались при этом только большим и указательным пальцами правой руки. Левая рука, считавшаяся нечистой, не прикасалась к еде. Гости ели с удовольствием и аппетитом. Полакомиться мясом большинству шумеров удавалось лишь в храмовые праздники, только во время жертвоприношений богам.
Аннипад, сын эна, привыкший к разнообразной мясной пище,
еще не пробовал такого блюда.
— Как вкусно! Какое благо разливается внутри! — искренне
восхитился юноша. — Никак не могу угадать, чем нас угощают, —
повернулся он к хозяину дома. Медник загадочно улыбнулся и
посмотрел на перевязанную ладонь своей левой руки.
— Помнишь, Мешда, в день твоего прихода дети мои принесли сонного удава, заползшего в нашу шахту, дабы переварить пищу?
— Ну, как же, помню, еще и четырех дней не прошло. Это был
хороший, толстый удав, длиной локтей пять.
— Мы хотели держать его к празднику и кормили мышами. На
третий день мышей не оказалось и удаву бросили маленького,
шустрого цыпленка. И случилось неожиданное: цыпленок по воле
богов подружился со змеей — своим извечным врагом, но это мы,
к сожалению, поняли лишь потом. Цыпленок спокойно укладывался
в вялых кольцах свернувшейся змеи, лазал по ней и даже по ее
голове. Он и кожу ее клевал, а удав почему-то все терпел, и я
подумал, что он болен и в пищу не годится.
Сегодня, перед полуднем, мы решили его выбросить, и я
вытащил удава за хвост из клетки. Почувствовав себя на свободе,
он вдруг взвился и схватил в пасть мою руку. К счастью, прежде
чем ему удалось обвиться вокруг меня и сокрушить ребра мои,
сыновья быстро воткнули ему кол в горло и освободили руку, а
удава тут же рассекли ножами на части. Его мясо вы и едите.
Помолчав, Хэлим обратился к Аннипаду:
— Сын эна, ты оказал моему дому большую честь, разделив с
нами пищу, ибо высокие не часто знаются с низкими. Но пойми
меня правильно, о юноша, тебе пора идти в дом мэлика, вождя
нашего племени. Если ты не пойдешь, то нанесешь кровную обиду
другу твоего отца.
Аннипад поспешно встал, поблагодарил хозяина дома за
гостеприимство, низко поклонился и вышел.
Беседа текла размеренно и плавно еще около часа. Говорили о
событиях в Городе, о ценах, о видах на урожай. Когда глава семьи
вышел, чтобы распорядиться о ночлеге, один из братьев попросил
младшего передать ему кувшин с ячменным пивом, поданным
после мяса. Тот засмеялся, показал кукиш старшему, схватил кувшин и
и приник к нему, запрокинув голову. Старший брат вспылил,
обругал младшего и запустил в него большой деревянной ложкой, измазанной соусом. Угодив в кувшин, ложка отскочила и попала в одного из двух алебастровых богов-хранителей дома, стоявших в нише стены на особой подставке. Статуэтка свалилась на сухой глинобитный пол и разбилась.
