Дети Лаврена

Она запугала близнецов и подтолкнула их к пролому в крепостной стене, в узкий каменный коридор, ведущий прямо к колодцу, над которым век тому назад была поставлена Колодежная вежа. И, проследив, как протираются и исчезают среди обломков щуплые фигурки, Лидея, отведя в сторону чересчур светлые глаза с колкой чёрной дробиной зрачка в середине, подумала:

"Вот как — два дела сразу! Вылезете — хорошо, узнаем, жив ли муженёк Ганны. А сгинете — так я ни при чём. За водой полезли сами. Лаврен мужик красивый, сильный. У него ещё дети будут..."

Лидея, лелея тайную надежду, огладила свои груди и живот.

Не посмев ослушаться Лидеи, близнецы протиснулись в завал и пугливо пробирались вперёд в кромешной темноте узкого коридора. Ещё один завал преградил им путь. Щель над осыпью чуть светлела: откуда-то сочился слабый дневной свет. Они взобрались на самый верх, под своды, перелезли на другую сторону и, пройдя несколько саженей по коридору, оказались в круглом чреве вежи, с деревянным потолком на дубовых балках и с колодцем посередине. Под стеной, давшей трещину, под осыпавшимся сводом двери, выходившей на крепостной двор, лежали двое мужчин. Бочонки, с которыми они пришли сюда, были пусты. Только в ведре, стоявшем на камне возле колодца, нашлось немного воды.

Дети бросились пить, по очереди опускали голову в ведро и хлебали воду. Когда утолили жажду, поняли, что не смогут наполнить бурдюк. Ведро оказалось непосильно тяжёлым: Юрась и Юльяна с трудом сдвинули его. Поднять полное ведро со дна колодца у близнецов не хватило бы сил.

Юльяна решительно приблизилась к мёртвому воину, отгребла пыль. Так и есть: к поясу человека приторочена фляжка. Вместе с братом она принялась ковырять завязки, снимать полную фляжку с пояса. Девочка почувствовала, что этот человек ещё жив, и шепнула:

— Побежали отсюда, чтобы он не успел подсмотреть, кто забрал его фляжку!

Серыми мышатами нырнули в темноту коридора, волоча за собой пустой бурдюк с несколькими глотками воды, которую они додумались перелить ладошками.

Когда малые снова карабкались через завал под сводами коридора, бурдюк зацепил, сдвинул, потащил за собой кирпич. На детей с крошащегося потолка обрушились новые обломки. Юльяна скатилась вниз, откашлялась и позвала брата. Юрась не отзывался. Она лазила во тьме, в пыли, по обломкам, и не находила его. Наткнулась на лямку бурдюка, потянула, но этим вызвала лишь новое осыпание. Юльяна, у которой сильно-сильно стучало сердечко, крикнула:

— Юрасик, не умирай! Я побегу, скажу людям про тебя и про дядьку, и мы станем копать ручками! Я быстро, я вернусь, братик!

Она вылезла на свет солнца и зажмурила глаза, а когда открыла их, рядом присела тётка Лидея. Спрашивала: что с Юльянкой? И что там, у колодца? А сама между тем дёргала с Юльяны фляжку. Это привело девочку в чувство. Юльяна скривила рот, крепко впилась пальцами в фляжку и потянула на себя.

— Ну, ладно, ладно, не трону, — отняла вороватые руки Лидея, — а где Юрась?

И тут Юльяну прорвало:

— Юрася завалило, дядька у колодца жив, их надо спасать! Скажите пану коменданту, чтобы велел откопать моего братика! — кричала она и плакала.

Лидея привлекла её к себе, закрыла рот рукой:

— Тише, тише, маленькая! Братик помер сразу! Сразу помер — завалило и всё. И на небо отправился, ангелочек...

Лидея соображала: если выждать немного, Юрась, даже если он ещё и жив, действительно умрёт. Кто ж его знает, что под завалом сделалось мальчику? Помятый, передавленный... куда такого спасать? И что потом убогому? А если уже умер, тогда тем более торопиться некуда....

— Нет! Он живой! И дядечка у колодца живой! Ты обещала копать! — рвалась девочка и задыхалась от рыданий.

Из-под брошенного у стены воза поднялся раненый дед, подошёл, шатаясь, к Лидее и ударил ту по лицу могучей рукой:

— Змея! Загубить решила людей?! Живыми похоронить? Не плачь, Юльяния, спасём твоего Юрася!

Старик затрубил в сигнальный рожок, скликая к завалу мужчин.

...Лаврен очнулся оттого, что его пригрели с двух сторон.

— Таточка, пейте! — услышал он голос Юльяны. Не успел раскрыть рот, как неумело плеснули на губы, потекло мимо рта и даже в нос. То, что попало в гортань, обожгло огнём. Степура отфыркался, утёр лицо, направил фляжку в рот и сделал пару глотков. В фляжке было питьё, не иначе, из княжеских погребов; такую крепкую настойку не поднесут в шинке... Чувствуя облегчение боли и разливающееся во всём теле тепло, Лаврен взглянул на своих детей. Справа сидел пыльный, как мельничный жернов, Юрась, с рукой, перевязанной, чем пришлось, но умело. Из-под перевязи торчала щепа от доски. Сын смотрел мимо отца: на ладони сестры, державшей кусок хлеба. До Лаврена дошло, что Юльяна ему предлагает этот хлеб.

Слёзы потекли из глаз седельщика:

— Сами-то что кушали?

— Дед Хабар сегодня добыл нам хлеба. А это — вам, таточка!

Степура взял драгоценный кусок, чуть смочил его доброй настойкой из фляжки и, разделив поровну, отдал сыну и дочке:

— Мне нельзя есть. А вам надо. А сейчас спите, родные!

Изнурённые дети тут же уснули, прикорнув к нему.

Лаврен Степура лежал, уставившись на звезду, сиявшую через прореху в крыше, и улыбался. Пришедший монах осмотрел его рану и сказал, что, раз горячка прошла, то время покажет: или будет жить долго, или под утро отправится к Отцу Небесному. "Готово ли распоряжение на случай смерти?" — спросил монах, в свете факела разглядев детей седельщика. "Готово!" — отвечал Лаврен весело. Монах удалился, скорбно качая головой.

"Как хочется жить, Мария! — сказал Лаврен. — Какая это благодать — жить! Детки наши — Божье благословение. Я для них всё, всё сделаю... А татары ушли, посад сожгли, скотину угнали и ушли. Ничего: срубим новую хату. Что ж и ты уходишь, милая? А я вот — за тобой..."