Одиссея Квинта Лутация Катула

А вот и хозяин — быстрый, лёгкий, в какой-то немыслимой разноцветной тунике с длинными рукавами, спускающейся чуть не до пола. Катул немедленно приступил к исполнению плана.

— Гортензий, дорогой, приветствую! — и сразу, — А что же это привратник у тебя без привязи? — получилось не очень строго, и Катул быстро несколько раз сжал и разжал кулаки, чтобы опять разозлиться.

— Здравствуй, Квинт, — ответил Гортензий необычно отрешённым голосом. Катулу он уделил только короткий взгляд и стал очень внимательно осматривать собственный атрий, отдавая особое предпочтение тёмным углам. Катул только хотел продолжить, как Гортензий совершенно невпопад спросил, — А ты никого там не видел, у дверей?

— Кого? — удивился Катул.

— Здравствуй, сестра! — тут же обернулся он к подошедшей Лутации.

— Здравствуй, брат! Да вот, пса какого-то ищет.

— Щеночка, — уточнил Гортензий с нежностью в голосе, — Квинт, ты представляешь, он сам в дом пришёл, такой красавчик, и породистый, настоящий молосс, только пугливый очень. Так ты не видел?

Катул понял, что первая часть плана с треском провалилась, и перешёл ко второй, тоже наступательной.

— Кви-инт! — возопил он, — Какой, к... к е... к свиньям щеночек?! — ("Чёрный", — с готовностью ответил Гортензий.) в сердцах Квинт Лутаций чуть не помянул подземных богов, но сумел сдержаться, и так дела плохи, ещё не хватало кого не надо вслух называть. На его-то, местоблюстителя вэ пэ, зов, они могут и отозваться. Да даже и просто ругаться при Лутации было бы недостойно.

— Ты же речь готовишь! Ты помнишь вообще, что завтра будет? — тут Гортензий с его невероятной памятью должен был бы обидеться, но тот только серьёзно посмотрел на Катула и кивнул.

— Ага, значит, не видел, — констатировал Гортензий, — Ничего, сейчас вместе поищем. Лутация, милая, мы тут с Квинтом теперь сами, ты иди, только вели ещё раз всем, чтобы если найдут, сами не трогали, а меня звали. Его напугал кто-то и лапу, мне показалось, подбил, с ним помягче надо, — пояснил он Катулу. Тот схватил зятя под руку и потащил в таблин, то есть в кабинет.

— Здесь нет, я искал уже, — развел руками Гортензий, когда они остались в таблине одни.

— Квинт, ты издеваешься, или совсем рехнулся? Или что? — спросил Катул строго.

— Шучу, есть немного, — признал Гортензий, изящно опершись на денежный сундук, — Знаешь, какое у тебя лицо было, когда я сказал, что он чёрный? — Катул на это промолчал, как завзятый стоик.

— Да готовлю я речь, возрадуйся, с утра готовлю, даже в сенат, славное наше мужей собранье, не пошёл, — это Гортензий добавил, чтобы убедить шурина, что действительно работает, его ораторский стиль бывал иногда как раз таким вот выспренним. Катул, впрочем, и сам видел, что Гортензий готовится — в красную тунику тот одевался, чтобы лучше видеть в зеркале свои позы и движения. В речах Гортензия они занимали очень важное место.

— А сейчас отдыхаю. Интересное что-нибудь сегодня было?

— А ничего не было. Из Капуи двести гладиаторов сбежали, засели на Везувии и разбойничают, пришлось Глабра с солдатами послать, вот и всё. Тебе, может, нужно что? Катилину позвать?

— Я почти закончил, теперь буду целиком прогонять. А она тебе нужна вообще, моя речь? — у Катула по спине пробежал холодок, Гортензий иногда умел быть очень проницательным, причём именно тогда, когда от него не ожидаешь, — Ты говорил, что вы дело прекратите без слушания, по преюдиции.

— Говорил, что собираюсь прекратить. Но Гортензий, ты сам законы проверил, в священном суде, гражданские правила не обязательны, значит, будет голосование, прекращать по преюдиции, или нет. А про голосование как я тебе наверное скажу? Это ж не обычные судьи, по ляму за пучок, это понтифики, моих там только трое, а про остальных я не знаю. Ватия, старый хрен, мне вроде голоса своих обещал, но так, знаешь, без клятв. В коллегии ещё Цезарь теперь, а он тот ещё прохиндей. Так что нужна речь, нужна. Луция Сергия мы должны оправдать.

— Это хорошо, — сказал Гортензий, — а теперь пойдём в перистиль поищем.

— Ну ещё чуть только! — попросил он, вскинутыми ладонями останавливая ответ Катула, — А потом я речь прогоню. И вообще, Квинт, ты не думаешь, что это боги знамение мне послали, перед священным судом?

— Квинт Гортензий Гортал, ты авгур? Вот и предсказывай по птицам. А по пёсикам я главный, — ответил Катул, прозвище которого, катул, как раз и означало "пёсик", шагая вслед за зятем.

Катул немного походил по саду, разбитому в перистиле, там, где была общая с его домом стена, мало ли, может, проход какой-то найдётся, или окно. Прохода и окна, как и следовало ожидать, не нашлось. Тогда Квинт Лутаций встал в тенёчек, под крышу, и стал разглядывать сад. Деревца были все небольшие, изящные и подстриженные точно как хозяин сада, листочек к листочку. Только посередине возвышался раскидистый бук, с веток которого (Катул моргнул) свисали каштаны (это тот новый садовник, наверное, надо будет одолжить его у Гортензия... только потом).

— Квинт, а где твои домашние все, спрятались, что ли? Германцы где? Даже Геминий не вышел.

— А они с утра у Коллинских ворот, встречают Тита Виния. Ты, может, помнишь, он из Волатерр, был у меня в прошлом году перед выборами, верный человек, но дурак полный. Прислал мне письмо, поссорился с какой-то шишкой и так испугался, даже в письме не пишет с кем. Защиты просил, боится ко мне по Городу один ехать. Я Геминия и всех, кто покрепче, его у ворот встречать отправил. Вечером вернутся. Ты, если что, поможешь, Квинт? Он нам голоса во втором классе каждый год даёт.

— Если что — помогу.

Вдруг за стеной, со стороны дома Катула, раздались уже совершенно явные крики!

— Что такое, Квинт? — удивился Гортензий, — случилось у тебя что-то?

— Да так, повар перепелов испортил, а Муммия никак не успокоится, — ответил Катул.

— А я тебе говорил, что он безрукий. Радуйся теперь, что перепелов, а не фазанов, — утешил его Гортензий, — за фазанов я бы сразу в деревню продал. Или даже нет, Крассу. А у тебя что, гости?

— Да нет... Ну ладно, мне пора, — засобирался Катул.

— Тебя послушать сегодня? — Гортензий иногда, накануне важных судов, просил шурина посмотреть готовую речь.

— Нет, спасибо. Пора, значит, иди, всё будет хорошо, — кротко ответил Гортензий, заглядывая под куст, — Лутация тебя проводит, ладно?

— Эй, псятина, выходи! — позвал он, — Молоска! Чёрный! Эх, если бы кличку знать...

Чёрный... Катул кое-что понял.

— Уголёк его зовут, — сказал он вместо "будь здоров", — то есть не Карбон, а по-гречески, Антракас, — и пошёл, не оборачиваясь, к атрию — ага, не ожидал, зятюшка, а Катул тоже поддразнить может.

Катул распрощался с Лутацией и опять окунулся в уличную жару. Он неторопливо пошагал опять вверх по улице, удаляясь от дома. Катул положился на удачу. Ну а если богиня Удача к нему не будет благосклонна, Катул тоже не просто так гулял — он шёл к Гаю Лутацию. Гай был сын вольноотпущенника Катула-старшего, верный человек. У него была скобяная лавка недалеко от Палатина, на Бычьем Форуме. А ещё у Гая всегда было под рукой несколько верных Катулу людей, на всякий случай. И лестницы у него в лавке были, и разные другие полезные вещи, может, даже и таран бы нашёлся. Вышибу дверь к Орку, а Муммию заставлю за её деньги всё заделать, думал Катул.

Ещё Катул думал про крик. Это было для его дома что-то уж совсем необычайное. Может, это не Муммия меня не впускает, вдруг промелькнула у него мысль. Может, это рабы что-то устроили, как те гладиаторы в Капуе. Да нет же, сразу одёрнул он себя, это уже совсем ерунда в голову пришла. Надо уже скорей домой, вот что.

Катул повернул за угол дома Гортензия, на улочку, ведущую к лестнице Кака. Здесь квиритов было побольше. Навстречу Квинту Лутацию шла группа людей. Первый из них, худощавый светловолосый квирит, был в магистратской тоге-претексте, с пурпурной полосой по краю. Всё-таки у Удачи нашлась минутка на Катула — ему встретился Луций Цецилий Метелл, эдил (так назывались магистраты, занимавшиеся разными городскими делами). За ним шёл секретарь с сумкой для табличек и двое прислужников, тоже тащивших какую-то писанину. Катул остановился. Метелл увидел Катула, сделал важное лицо и тоже остановился.

— Приветствую, эдил Луций Цецилий, — чрезвычайно церемонно обратился к нему Катул. С Метеллами — всем их плодовитым родом, опутавшим семейными союзами чуть не половину сената, — отношения у него были натянутые. Квинт Лутаций считал, что Метеллы и их союзники хотят получить слишком много власти. Метеллы так не считали.

— Приветствую, Квинт Лутаций, — Катул не спешил, и Метелл стоял спокойно. Его блёкло-серые глаза ничего не выражали. Раз бывший консул остановился и начал разговор, значит, придётся его выслушать. Даже Метеллу, у которого в роду консулов двадцать. Или, может, тридцать, — зря, что ли, он философа держал? В последнее время греки совершили прямо переворот в знаниях о римской древности — то одного неизвестного доселе старинного консула откроют, то другого. И каждый раз — вот удача — из той римской семьи, в которой живёт открыватель.

— Случилось что? Нечасто к нам эдилы заходят.

— Да я по водяному делу. Хочу посчитать людей на Палатине, чтобы сенату доложить, — Метелл, видно, решил, что сейчас Катул начнёт его поучать, и продолжил тоном выше, — Мне жалуются, а я что могу, у колонки стоять? Надо акведук новый строить.

Водяное, как выразился Метелл, дело, уже несколько лет как было для одних жителей Палатинского холма причиной головной боли, а для других и вовсе Сизифовым трудом. Все акведуки, по которым в Город поступала чистая вода, заканчивались в низине, у подножья семи римских холмов. Летом, когда дождевой воды в бассейнах атриев и перистилей собиралось мало, обитателям холмов, даже аристократического Палатина, приходилось носить воду снизу, из общественных колонок на Бычьем Рынке. Город после окончания гражданской войны стремительно рос, росли и очереди у колонок, хозяева ругали нерадивых рабов, медленно несущих воду, те жаловались, что их не пускают без очереди, тогда хозяева — сенаторы шли к эдилам, отвечавшим за водоснабжение и требовали обеспечить им, отцам отечества, право на воду, эдилы безуспешно пытались потеснить у колонок прочих граждан в пользу Палатина, прочие граждане, такие же агрессивные сутяжники, как отцы-сенаторы, тесниться не хотели, и так без конца.

Катул, действительно, услышав про затею Метелла передать дело в сенат (который всё равно ничего не решит, денег на проведение акведука на холм — а это миллионов двадцать денариев — в казне нет, и Катул первый бы возражал против такой траты), вспомнил свои рыбные садки в перистиле и очень захотел, эдак по-отечески, посоветовать эдилу, чтобы он прекратил изображать наивного деревенского юношу, а лучше бы, действительно, встал у колонки, если он такой замечательный эдил, что не может хоть что-то дельное придумать не то, что для своего же сословия, а и для собственных родственников даже, дома которых вот тут, неподалёку. Но удержался, покивал только, и заговорил про другое.

— Луций Цецилий, ты в сенате не был сегодня?

— Нет, я суд проводил.

— Сенат принял постановление. Рабы в Капуе восстали, в Италии опять война, мы постановили, чтобы граждане повысили бдительность.

Метелл смотрел на Квинта Лутация, — мол, ну и что?

— Созови сходку, я скажу речь.

— Кому? — Метелл даже оглянулся. Вокруг действительно было человек пять, не больше, но Катул сделал вид, что так и надо.

— Гражданам, кому ж ещё.

— Что, прямо здесь?

— Здесь места мало, пойдём к моему дому.

— Может, хоть на Бычий Форум спустимся?

— Там есть, кому сказать. Я хочу нашим, ну ты понимаешь, здешним гражданам речь сказать. Особо.

— А... да, — сказал Метелл не очень уверенно. Формально всё было правильно — сенат постановил, значит, это постановление хорошо бы на сходке квиритам объявить, тем более, что оно для всех граждан, а кому же объявлять, как не Квинту Лутацию... но боги великие, почему не на Форуме? Ну ладно, пусть на другой площади Города, хотя бы на перекрёстке, но не в переулке же?! — А там возвышение есть? — По ещё одной римской традиции выступать полагалось непременно с возвышения.

— Эдил Луций Цецилий, речь о безопасности Республики, — твёрдо сказал Катул, — Гладиаторы восстали, рабы! В Кампании, под боком, а там Самний рядом, недовольных с войны остались тысячи, может сильней полыхнуть, чем в моё консульство. А в Городе рабов и гладиаторов сколько, а? Всем надо показать, что сенат на страже! А у нас на Палатине особенно... ничего, найду, где встать.

Метелл, похоже, убедился, что Катул не отступится. Наверное, он решил, что если почтенному Квинту Лутацию вдруг так уж засвербело изображать народного вожака, то мешать Катулу выглядеть, хм, странно, Метелл не будет.

Эдил встал посередине улочки и громко объявил: "Квириты, я, эдил Луций Цецилий Метелл, призываю вас на сходку! За мной, граждане, на сходку!"

— Секстий, иди на лестницу Кака и позови граждан на сходку к дому Лутация Катула, — велел он секретарю, потом повернулся к Катулу, — Идём, Квинт Лутаций.

Вместе они зашагали вниз по улочке, за ними — помощники Метелла с табличками и несколько человек, откликнувшихся на призыв. Процессия повернула за угол, прошла дом Гортензия ("Нет, Квинта Гортензия не зови, он знает", — бросил Катул на ходу.), миновала лавку Аполлония и остановилась перед входом в дом Катула.

— Прикажи помощникам поднять меня на крышу, — сказал Катул Метеллу. Глаза у эдила от удивления сделались пустыми, как у рыбы, отвечать Катулу он уже ничего не стал.

— Помогите почтенному Квинту Лутацию, — приказал Метелл. Помощники переглянулись, сложили на землю свой груз и пошли к дверям. Спины у них были широкие, выдержат, решил Квинт Лутаций. Он подошёл к воротам, сделал вид, что не слышит, как Рик гудит из своего окошка: "Господин... это... не надо туда!" и приказал помощникам перекрестить руки, сцепить кисти и немного подсесть. Катул встал ногами на руки и втроём с поднявшими его парнями выполнил "форсирование низкой стены без применения лестниц или другого осадного снаряжения", упражнение из третьего месяца курса подготовки легионера. Вернувшаяся при виде закрытых дверей злость помогла Квинту Лутацию легко уцепиться за край крыши, подтянуться, забросить ноги наверх и выпрямиться во весь (невеликий, чего уж там) рост на скате, который над дверями был, слава великим богам, покатым. Тога, конечно, сбилась и обвисла, но тут уж ничего не поделать было нельзя.

— Вот ловкач Квинт Лутаций, — радостно сказал кто-то за спиной. Кто-то другой, наверное, Метелл, фыркнул, как будто не мог решить, заржать в голос или удивлённо вздохнуть.

Катул осторожно повернулся в сторону улицы. Если бы у Квинта Лутация было хоть немного времени, он мог бы полюбоваться живописным видом, открывавшимся с крыши на Город. Недалеко от дома Катула склон Палатина переходил в обрыв, а прямо под обрывом по долине между холмами растянулся Большой Цирк. Мимо ярко разукрашенных башенок, из которых начинали бег колесницы, выстроились светлые деревянные трибуны, сейчас пустые — до ближайших игр оставался ещё месяц. За трибунами поднимались серые и розовые колоннады и цветные фронтоны храмов, а над ними пестрел красной и рыжей черепицей крыш склон Авентина. Квинт Лутаций, впрочем, скорее заинтересовался бы тем, что происходит левее, в Римском порту — но нет, времени решительно не было. До того, как повернуться к улице, Катул успел бросить только короткий взгляд сверху на свой атрий через комплювий, отверстие в крыше над бассейном, и не сумел толком понять, что происходит у него в доме, но точно увидел суету и полный беспорядок и услышал взволнованные голоса.